Крокодил на песке - Элизабет Питерс

Его идея с тапиокой и водой и в самом деле оказалась гениальной, но я, конечно же, улучшила рецепт, добавив на кварту воды чайную ложку крахмала и две ложки висмута. Эмерсон был совершенно прав, утверждая, что обычные кисти совершенно не годятся. Я стерла правую руку, потом левую руку и уже собиралась скинуть чулки, чтобы подключить пальцы ног, когда вмешалась Эвелина.

Она перерисовывала изображения на плитах, и у нее превосходно получалось. Я искренне поражалась ее мастерству. Эта хрупкая особа исхитрилась передать не только форму и цвет, но и тот неуловимый дух, который двигал рукою древнего художника. Даже Эмерсон соизволил восхищенно хмыкнуть, когда Эвелина показала ему свою работу. Моя подруга провела за этим занятием все утро второго дня, после чего отправилась отдыхать.

Нанеся защитный слой по периметру всех плит, я велела рабочим возвести над ними навес, поставив подпоры на незакрашенных местах, где некогда стояли колонны, потом разлеглась на помосте и с головой погрузилась в праведные труды. Очнулась, лишь когда над самым ухом раздался сварливый голос Эвелины. Подняв голову, я с изумлением обнаружила, что солнце клонится к закату. Последний рабочий палец начал кровоточить, поэтому я решила, что на сегодня достаточно – не хватало только изгваздать древние сокровища пошлыми кровавыми пятнами.

Эвелина бесцеремонно схватила меня за плечи и встряхнула.

– Амелия, это надо прекратить! Взгляни на свое лицо! Взгляни на платье, на свои волосы, на...

– Пожалуй, с одеждой действительно что-то неладное, – пробормотала я, разглядывая истерзанный подол, покрытый пылью и пятнами тапиоки. – А что такое с лицом и волосами?

Эвелина хмыкнула, ухватила меня за руку и, не говоря ни слова, потянула в сторону лагеря. Когда мы оказались в нашей гробнице, она наконец отпустила меня и вручила зеркало.

Перед глазами возникла жуткая краснолицая ведьма. Хотя деревянный навес защищал от прямых солнечных лучей, даже отраженный свет в этих краях способен превратить человека в головешку. Багровую физиономию живописно обрамляли пыльные спутанные космы.

Я позволила Эвелине привести меня в порядок и вывести на нашу маленькую террасу. Там нас уже поджидал Уолтер. Майкл принес прохладительные напитки.

В этот вечер произошло знаменательное событие – к нам впервые присоединился Эмерсон. Он поправлялся с необычайной быстротой. Едва только этот несносный человек осознал свое положение, он с мрачной решимостью предался процессу выздоровления, явно вознамерившись побить все рекорды. После недолгих препирательств я позволила ему одеться и присоединиться к нашей трапезе – при условии, что он хорошенько закутается в одеяло. Несмотря на полуденный зной, вечером становилось прохладно.

Оделся Эмерсон сам, желчно отвергнув чью-либо помощь. Минут десять из гробницы доносились глухие звуки какой-то возни, и вот наш больной торжественно вылез из пещеры, а глаза мои соответственно полезли на лоб.

Я знала, что бородатую личность лишили ее главного достояния – бороды, но результата еще не видела. Хотя прекрасно слышала, как протекала процедура. Не слышать было просто невозможно. Злобные вопли Эмерсона разносились на добрых пять миль вокруг, Уолтеру тоже приходилось драть глотку, чтобы перекричать братца.

– Лишние волосы отнимают силы! – убеждал брадобрей, давясь от смеха. – Держи его за руки, Майкл! Сиди смирно, Рэдклифф, не то ненароком перережу тебе горло. Ты же знаешь, что больным лихорадкой обычно сбривают волосы...

– Бабушкины сказки! – яростно хрипел Эмерсон. – А даже если и так, волосы на голове и волосы на лице – это не одно и то же!

– Я не смогу продолжать, если ты не прекратишь дергаться! – взмолился Уолтер. – Ну и ладно... мисс Пибоди будет очень довольна.

Последовало короткое молчание.

– Эта твоя Пибоди будет довольна, если я не стану сбривать бороду? – подозрительно спросил Эмерсон.

– Мисс Пибоди утверждает, что мужчины отращивают бороду, чтобы скрыть недостатки своей внешности. Срезанный подбородок или уродливые родимые пятна...

– Что?! Эта наглая особа намекает, что у меня срезанный подбородок?!!

– Она же никогда его не видела, – невинным голосом заметил Уолтер.

– Хм-м...

Больше Эмерсон ничего не сказал, но из последовавшего молчания я заключила, что победа осталась за младшим из братьев.

Разглядывая чисто выбритое лицо Эмерсона, я сразу поняла, почему он отращивал бороду. Нижняя часть его лица выглядела несколько странно, так как кожа на ней была бледнее, но черты нельзя было назвать неприятными. Подбородок отнюдь не подпадал под определение «безвольный», напротив, он был даже чересчур волевым. Вот только у него имелся один дефект. Ямочка. По моему глубокому убеждению, мужчина с ямочкой на подбородке не может быть уродом. Но очаровательная ямочка Эмерсона совершенно не соответствовала его вздорному и несносному характеру. Неудивительно, что он старательно скрывал ее!

Я встретилась с вызывающим взглядом Эмерсона, и ехидная реплика застыла у меня на устах.

– Чай или лимонад? – благодушно спросила я и потянулась к подносу с напитками.

Эмерсон во все глаза смотрел на меня. Уолтер проследил за взглядом брата.

– Дорогая мисс Пибоди, что с вашими руками?!

– Так, ерунда, – пробормотала я, стараясь прикрыть юбкой свои окровавленные пальцы. – Не думала, что так все выйдет.

– Ну конечно! – хрипло выдохнул Эмерсон. – Женщины, ведь думать не умеют! Немного предусмотрительности, и они бы избежали всех тех неприятностей, на которые непрерывно жалуются.

Уолтер нахмурился и взглянул на брата без привычного восхищения.

– Тебе должно быть стыдно, Рэдклифф, – спокойно сказал Он. – Всю ночь ты сжимал руку мисс Пибоди, так что та распухла. Мисс Пибоди до рассвета простояла на коленях подле твоей кровати!

Эмерсон немного смутился, но я пришла в еще большее замешательство. Сентиментальность всегда меня смущает.

– Пожалуйста, не надо меня благодарить, – буркнула я недовольно. – Точно так же я поступила бы и ради больной кошки.

– По крайней мере, вы должны прекратить возиться с плитами, – сказал Уолтер. – Завтра я сам примусь за это.

– Вы не можете одновременно заниматься росписями на плитах и наблюдать за рабочими! – воскликнула я, не сумев скрыть своего испуга.

Эмерсон с прищуром посмотрел на меня и откашлялся.

– Абдулла – превосходный десятник. Уолтеру вовсе не обязательно проводить все время на раскопках. Правда, Уолтер?

Ответом было тягостное молчание. Мы не сводили с юноши глаз.

– Ну же, Уолтер, – настаивал Эмерсон спокойным, но твердым голосом. – Я вижу, тебя что-то тревожит. Что именно? Лучше сразу узнать истину, чем заниматься бесплодными гаданиями, Уолтер. Давай же, выкладывай начистоту!

– Я был бы рад выложить все начистоту, но это нелегко выразить словами. – Уолтер чуть растерянно улыбнулся. – Ты же знаешь, что со временем начинаешь чувствовать настроение местных крестьян. Существует множество неявных признаков – как они поют, как двигаются, их шутки и смех... или отсутствие таковых. Не знаю, когда это все началось. Но сегодня я почувствовал что-то неладное...

– Значит, недавно. У тебя достаточно опыта, чтобы сразу заметить, даже если мысли были заняты другим... – Эмерсон со значением покосился в сторону Эвелины, которая слушала, чинно сложив руки на коленях. – По-твоему, рабочие настроены враждебно? Думаешь, они что-то скрывают от нас?

Уолтер покачал головой; темные волосы упали на лоб, придав ему вид встревоженного школьника.

– По-моему, дело не в этом. По-моему, их встревожила твоя болезнь. Ты же знаешь суеверность египтян – они готовы любую неприятность приписать козням злых духов. Но мне кажется, что за этим стоит нечто большее. Они ведут себя как-то вяло, замедленно, слишком тихо. Словно знают что-то такое, чего не знаем мы, и боятся этого.

Брови Эмерсона сдвинулись.

– Я должен взглянуть сам!

– Если вы рискнете выйти завтра на солнце, то к полудню вновь окажетесь в постели, – вмешалась я. – Может, мне стоит взглянуть? Правда, не хочется бросать росписи, даже на день.

– Пибоди, завтра вы не дотронетесь до плит! – неожиданно мягко отозвался Эмерсон и добавил, словно перед ним была несмышленая школьница: – В этих краях ничего не стоит подцепить какую-нибудь инфекцию, и вы непременно лишитесь пальца, а то и двух, если будете стирать их до мяса.

Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. Но, как ни странно, меня почему-то совсем не рассердила ни властность, звучавшая в его голосе, ни фамильярное обращение. Мне даже показалось, что во взгляде Эмерсона сквозит мольба.

Он вдруг слегка улыбнулся. Так и знала, что у него красивая улыбка!

– Возможно, вы правы, – покладисто сказала я.

Эвелина поперхнулась чаем, поспешно отставила чашку и изумленно посмотрела на меня.