Земляк Ломоносова. Повесть о Федоте Шубине - Константин Коничев

В ненастную осень 1772 года Иван Иванович Шувалов, вместе с дипломатическим курьером, сопровождавшим почту, направил из Рима в Париж Федота Шубина. Париж после Рима казался теперь Шубину еще более кипучим городом, городом богатства и нужды, городом роскоши и нищеты. Здесь Шубину всё было знакомо, а потому, не тратя зря времени, он сразу же принялся за дело: начал лепить из глины, затем высекать из мрамора бюсты супругов Демидовых.

Работал он в просторной и светлой комнате богатого барского особняка. Демидов охотно позировал Шубину, желая увековечить себя в холодном куске мрамора.

Иногда за обильным угощением Шубин с увлечением, и знанием дела рассказывал Демидову об Италии, о сказочном Риме, который художествами превосходит все города мира.

– Есть галерея в Ватиканском дворце, – рассказывал Федот Демидову, – расписана великим мастером Рафаэлем и его учениками. Картины из Ветхого и Нового завета, ангелы, серафимы и черти, разные птицы, звери, всадники, кентавры, растения всевозможные! Как глянешь на такое видение – глаза разбегаются, язык застревает! Скажешь только «ах!» да и стоишь, как зачарованный. Где-где, а уж там, Никита Акинфиевич, сразу вы поймете и полюбите искусство…

– Даже и кентавры есть? – понимающе спрашивал восхищенный Демидов.

– Есть, Никита Акинфиевич, есть, и удивительные кентавры, залюбуешься на всё глядя…

– А я, признаться, их еще не видел. Клен, кипарис, кедр, пихту – это все видел, а вот кентавра не примечал нигде.

– Никита Акинфиевич, да ведь кентавры это не деревья!

– А что же такое? Ты сказал – растения всевозможные, или я не так понял, или глух стал?..

– Ну, вот, видите, что значит в Риме не были! Кентавры – не люди и не животные, изображаются они по древней мифологии в виде лошадей, но с человеческим торсом.

– Ага, знаю! – догадался Демидов, выпивая огромный бокал вина. – Это, как бы сказать, вроде Полкана-богатыря, что с Бовой-королевичем сражался. Знаю, знаю…

– Вот, вот, как раз угадали! – поддакивал Федот и тоже пил, не много уступая в этом своему собеседнику.

– Великое дело наука! – вдруг вдохновенно воскликнул Демидов и, встав из-за стола, жестикулируя, продолжал говорить, пересыпая речь грубыми словами:

– Вот, скажем к слову, в кентаврах я не разбираюсь, но рубль на копейку нажить – это, пожалуй, мое дело. Тут меня сильней на Руси никого нет. Я, один я, четверть России могу купить! Знатнейшие особы, князья и графы мне завидуют, сама Катерина для поцелуев мне ручку подсовывает. Слов нет, царица – бабенка хитрая: из неметчины приехала Софьей-Августой, а тут еще перекрестилась и третье имя присвоила. А знаешь, Федот Иванович, что она с собой в приданое привезла? Три платья да девять исподних, ха-ха-ха! А у покойной-то Елизаветы в одном пожаре четыре тысячи платьев сгорело! А эта с тремя платьями в Россию пожаловала! Ничего, наша держава сама в домотканых портках проходит, а царицу оденет. Но платьями стыд не прикроешь. Елизавету она околдовала; хилого муженька Петрушку сама же помогла со свету сжить. Это за грех не считается… А на престол кто ей помог вскарабкаться? Любовники!.. Ими она себя окружила для крепости и сама же их боится…

– Никитушка, Никита! Что ты, сердешный, болтаешь молодому человеку?! – вмешалась в разговор вбежавшая в комнату Александра Евтихьевна. И подойдя сзади, она зажала ему рот ладонью. Демидов оттолкнул ее на позолоченный диван. Зазвенели пружины в диване, Евтихьевна только охнула.

– Не мешай, знаю, что и кому говорю! Я почти не пьян. Федот Иванович всё должен знать, он человек ума. А настоящего ума, знай, Евтихьевна, на катькины ассигнации не купишь, к тому надо дарование и склонность иметь!.. С Вольтерами и дидеротами письмами флиртует, указы да наказы всякие придумывает, а что толку? Глянь пристальней – для своей славы старается, а не для пользы отечества… Я все знаю! А знаю потому, что сам знатен и богат! Без Демидовых и царь Петр не обходился, не то что эта…

Демидов рычал, стучал кулачищами по столу. Потом, успокоясь, тяжело вздохнул, снова наполнил бокалы и, отдышавшись, более степенно продолжал:

– Хорошо тому жить на свете, кто многие науки постиг, ибо это такое есть сокровище, которое за мои миллионы не купить… Скажем, наш Ломоносов, Дидерот, Вольтер, или, к примеру, там Рафаэль итальянский – они и после своей смерти долго останутся жить. Вот, брат, оно как! Федот Иванович, ну, порасскажи, будь другом, о Риме…

– Что же, о Риме трудно, Никита Акинфиевич, рассказывать, его видеть нужно. Город преотменный, такого нет другого, вам обязательно там побывать надобно.

– И съезжу! Евтихьевна! Приосвободимся да поедем-ка в Рим! На огненном вулкане побываем… Вот где настоящий ад… Соберем компанию – я, да ты, Евтихьевна, да Мусин-Пушкин с нами радехонек будет прокатиться, да князь Гагарин. Жаль, римского языка никто из нас не знает. А ты, Федот, балакаешь по-ихнему?

– Я с итальянцами говорю на их языке так же, как вот сейчас с вами на русском.

– Голубчик! Да ужели ты откажешься побывать в Риме с нами на сей раз?.. Петербург от тебя никуда не уйдет, не торопись домой. В Риме бывать ли еще, давай-ка решай… Поедешь с нами проводником. Человек ты надёжный, в искусстве смышлёный. Ну-ка, ещё по чарке за поездку в Рим…

Шубин пил почти не хмелея. Он не раскисал, как тучный Демидов, а веселел от выпитого вина, улыбался и становился говорливей и предприимчивей.

– Ехать так ехать, – сказал он в ответ на предложение Демидова. – Я согласен, только вот не будет ли Петербургская академия в претензии? Как никак, я теперь хоть и вольный человек, а казенный. Скажут: выучился за счет казны и домой не торопится.

– Не лиха беда! – громко выкрикнул Демидов. – Да пусть они там лишнее слово скажут, да я самому вашему Бецкому слово вымолвлю – не пикнет против! А там Шувалов напишет из Рима – такой-то, мол, Шубин шибко занят с важными особами для показа Италии – и делу конец…

Демидов не преувеличивал силы своего влияния на русских сановников, и Шубину удалось посетить Рим вторично. Это посещение длилось пять месяцев – до мая 1773 года. С Демидовым была его жена, Мусин-Пушкин и князь Гагарин. Шубин был их проводником. Компания, за исключением проводника, была ленива и не любопытна.

Шубин ходил впереди их всех, как поводырь, ведущий группу слепых, и про себя возмущался их барской слепотой, неосведомленностью в искусстве, равнодушием к наукам и леностью мысли.

Даже творения Рафаэля мало волновали их. В Камере Печатей Шубин с величайшим вниманием и наслаждением вновь рассматривал замечательные фрески великого художника. В вилле Фарнезине, перед картиной «Триумф Галатеи» речь зашла о ее творце – Рафаэле. Шубин горячо и взволнованно говорил Демидову и его спутникам:

– Вот Рафаэль, величайший художник из всех времен! Создания его совершенны! Он жил только тридцать семь лет, и за такой короткий срок чудесный гений его расцвел до наивысшего предела и осветил путь искусствам! Вы посмотрите, какое мастерство, какая чарующая тонкость вкуса вложены художником в нимфу Галатею…

Федот не досказал свою мысль до конца. Его грубо, без злого умысла, перебил Демидов:

– Эх, кабы моя Евтихьевна, – воскликнул он, – хоть малую толику была схожа телом с этой Галатеей!..

Шубин, отвернувшись, сказал сквозь зубы:

– Я не буду вам мешать – воображайте, что хотите… – И отойдя от компании, он стал с увлечением рассматривать фрески и изваяния из мрамора.

Демидов и его спутники в назидание потомству делали записи в своих дневниках:

«…Вчера видели Венеру Медицейскую – вся нагая, голова поворочена на левое плечо, правую руку держит, не дотрагиваясь, над грудями, а левою закрывает то, что благопристойность запрещает показывать…»

«…Во Флоренции видели конные статуи. Обе лошади хороши и пропорции весьма изрядной…»

«…Ездили в Портичи, влезали на гору Везувий и смотрели ее действие. Шубин ободрал башмаки и ноги…»

Более ценных и глубоких сведений демидовская компания после себя не оставила. Зато Федот Шубин использовал и эту поездку с наибольшей для себя пользой.

Насмотревшись итальянских достопримечательностей, Демидов и его друзья-приятели на обратном пути из Рима в итальянских и французских провинциях развернулись во всю свою широкую барскую натуру. Они буянили, наносили ущерб владельцам таверен[27] и сторицею расплачивались за свои дикие шалости. Шубин кое-как добрался до Болоньи и дальше решил вместе с ними не ехать.

В Болонье он задержался на несколько дней.

Древний город с архитектурой раннего ренессанса; монументальные храмы, дворцы с длинными аркадами, предохраняющими пешеходов от дождя и зноя, памятники старины, творения многих знаменитых художников, родиной которых являлась Болонья, и, наконец, Болонская академия искусств привлекли внимание Федота Шубина. Он осмотрел достопримечательности города. Познакомился с художниками. Те в свою очередь заинтересовались молодым русским скульптором, приехавшим в их страну из далекой холодной, но воинственной и грозной России.