Психолингвистика - P. Фрумкина

Естественный язык является основной формой, в которой отражены наши знания о мире. Вместе с тем язык — это главный инструмент, с помощью которого человек познает мир, т. е. означает и обобщает все те сигналы, которые поступают в его мозг извне. Любые, в том числе самые обыденные, знания требуют языкового оформления — если это знания, а не смутные ощущения. Именно язык — это знаковая система, которая обеспечивает функционирование нашего интеллекта. Если по каким–либо причинам (как, например, врожденная глухота) ребенок не может овладеть родным языком, то без специального обучения, которое даст ему возможность овладеть другой знаковой системой (для глухого ребенка это обычно жестовый язык), он обречен на тяжелое отставание в умственном развитии (об этом мы будем говорить ниже, с. 142 и далее).

Каждый, кто общался с маленькими детьми, мог убедиться в том, какую роль в повседневном опыте ребенка играет имя предмета. "Это что?" — спрашивает ребенок, увидев незнакомый ему цветок. "Это гвоздика", — отвечаю я. Если слово именует что–то важное в детском обиходе, например кармашек, куда я кладу его носовой платок, то слово кармашек он, скорее всего, запомнит. Гвоздику забудет, но если увидит, то почти наверняка спросит опять.

Все объекты и ситуации, выделенные ребенком из окружения, раньше или позже неизбежно обретают имя. В пределах данного обсуждения мы ограничимся этой констатацией, а что это за имена и как они присваиваются, мы будем более подробно рассматривать в главе о детской речи. Присвоение имени и есть означивание.

Вам, несомненно, знакомо чувство некоторого дискомфорта, когда не удается найти для некоторого предмета или свойства подходящее имя. Это происходит, например, при необходимости относительно точно описать такое бесконечно разнообразное, "текучее" свойство, как цвет. Вспомните о гамме цветов губной помады и прочих атрибутов декоративной косметики. Представьте себе, что вы попросили другого человека купить для вас тетрадь в кремовой обложке. Более чем вероятно, что вы получите не совсем то, что имели в виду: с вашей точки зрения, кремовый — более розовый, а с точки зрения вашего приятеля, кремовый оказался ближе к желтоватому. То, что он называет "кремовый", вы бы назвали "цветом слоновой кости". И так далее. А какие ухищрения сопровождают попытки точно описать цвет автомобиля!

Не надо думать, что знаменитый упоминанием у Гоголя фрак цвета "наваринского дыму с пламенем" — это просто проявление гоголевского юмора. Этот цвет можно найти в тогдашних журналах мод в связи с битвой при Наварине, о которой современники Гоголя знали не меньше, чем ваши современники о фирме "Макс Фактор". (Кстати, известные по пьесе "Ревизор" "фестончики" — тоже точная характеристика тогдашней моды, а не фигура речи.)

Несколько утрируя, можно сказать, что, пока нечто не означено, не названо, пока нет имени, нет слова, как бы нет и явления.

То есть само по себе оно, может быть, и "есть", например, для специалистов. Но для всех нас явление или объект обретает полноту существования тогда, когда появляется "припечатывающее" его слово.

Отношение "слово–объект" для неспециалиста относительно прозрачно в той мере, в какой объект, действие или явление внешнего мира — это нечто, что можно видеть, слышать, осязать или что легко вообразить по аналогии с уже известным. Так, далеко не все видели (даже на фотографии) стеклянную пирамиду во дворе Лувра в Париже. Но если вы знаете, как выглядит пирамида как геометрическое тело, то остается представить себе стакан или оконное стекло, а остальное можно домыслить как "нечто прозрачное и хрупкое в форме пирамиды".

А сейчас вообразите, что вы были в Париже и теперь вам надо описать это — а кстати, что? сооружение? скульптуру? — не имея в своем распоряжении ни слова пирамида, ни слова стекло /стеклянный. Я вам не завидую!

Смысл слов мы усваиваем из совокупного речевого опыта — из того, что мы слышим с детства дома и в школе, читаем в книгах и газетах, видим и слышим по телевизору и радио. И, конечно, трудно понять смысл слова, если в нашей культуре нет соответствующих ему явлений и реалий. Это замечательно описано С. Лемом в фантастическом романе "Эдем".

Как оказалось, в культуре жителей далекой планеты Эдем нет обычая хоронить умерших. Соответственно там нет не только могил, но нет и понятия о том, что могилы возможны. Иначе говоря, в культуре планеты Эдем нет концепта "могила".

Есть, однако, общеизвестные слова, которые тем не менее именуют нечто, что нельзя ни видеть, ни слышать, ни осязать. Я имею в виду слова типа мебель, овощи, одежда, посуда, еда, продукты, утварь, косметика, лекарства. В самом деле, ведь в жизненном опыте мы имеем дело со столами и стульями, с чашками и сковородками, с морковью и капустой, с шампунем и пудрой, с аспирином и йодом. Потрогать мы можем не мебель, а какой–либо предмет мебели, носим мы не вообще одежду, а платье, куртку, брюки. Зато обобщающие слова мебель и одежда позволяют нам справляться с неисчерпаемым многообразием мира.

Еще в конце 1950–х годов американский психолог Дж. Брунер показал, что развитие познавательной деятельности ребенка зависит от того, насколько успешно ребенок использует слова в качестве знаков, обобщающих и замещающих единичные реальные объекты. Взрослея, ребенок постепенно овладевает и обобщающими словами, создавая свою "наивную" категоризацию окружающего мира. Отсюда детские вопросы: "Плащ — это такое пальто?"; "Кошелек — это у тебя такая маленькая сумочка, как карманчик?"; "Ты сказала — мы купили овощи и петрушку, а петрушка не овощ?"

Когда ребенок определяет смысл какого–либо слова через его принадлежность к более широкой категории, он, по существу, совершает несколько весьма сложных операций:

• 1) выделяет интересующий его объект из множества других — идентифицирует его как отдельную сущность;

• 2) сравнивает этот объект с другими и выделяет для себя нечто главное в нем — сходство с другими и отличие от других.

Ведь и на самом деле плащ (не накидка, как у мушкетеров, а тот плащ, что носят теперь) более всего похож на пальто — у него есть рукава и воротник, носят его только на улице, в холод или в дождь, надевают поверх той одежды, в которой ходят в помещении, и т. д.

В результате сравнения нового с уже известным — в нашем примере плаща с тем, что можно назвать "вообще–пальто" ("верхняя одежда достаточной длины"), — ребенок умозаключает, что новое для него слово плащ тоже в некотором роде "пальто". Тем самым новое сводится к известному путем установления между ними отношений вида "А — это такое В", или "А — это тоже В", где В указывает на имя категории, а А — на слово, являющееся членом этой категории.

Загляните в Словарь Ожегова — как там объясняется слово плащ?

Но ведь и взрослый поступает в известной мере сходным образом. Представьте себе, что вы листаете "глянцевый" журнал "Все для дома", издающийся, например, в Финляндии. Едва ли вы знаете финский язык, поэтому подписи под картинками вам ничего не говорят. На одной из страниц изображен неизвестный предмет, который, как можно догадаться по цвету и фактуре, сплетен из прутьев. Предмет этот более всего похож на большую продолговатую корзину без ручек. Правда, у обычной корзины все бока одинаковой высоты, а у этой якобы–корзины один бок много ниже. Первый вопрос — для чего это? Для клубков шерсти? Для газет? Оказалось — для кошки с котятами. Теперь нам уже не важно, как эту "штуку" назвать: для утилитарного предмета важна прежде всего функция, назначение.

Итак, сначала мы должны выделить объект из окружающего нас мира как некую отдельность. "Объект" мы понимаем здесь в широком смысле: это может быть и свойство, например пушистость, и признак, например светлый, и действие, например усмехаться. При этом "в жизни" (в отличие от рассмотренной выше ситуации с корзиной для кошки, выделенной тем, что соответствующая фотография помещена на отдельной странице журнала) мы, как правило, воспринимаем окружающую нас реальность в целом.

Детские стихи

Вот это стул, на нем сидят,Вот это стол, за ним едят

не соответствуют вашим ощущениям, когда вы входите в свою комнату или в любую другую, обычную для местности, где вы живете. Чтобы вы сами, без побуждения извне, посмотрели на каждый стул или стол по отдельности, нужно оказаться в ситуации не вполне обычной. Например, в мемориальном музее, где за этим столом некогда работал знаменитый писатель, или в другой стране, где можно ожидать, что все будет иным, столы и стулья в том числе.

В общем случае в комнате вы ожидаете увидеть то, что мы называем словом обстановка. Если она, с вашей точки зрения, обычная, или роскошная, или скудная, то в отсутствие специального интереса у вас останется, скорее, общее ощущение роскоши или, наоборот, бедности, но едва ли вы запомните, какие там были стулья или занавески. То же относится к впечатлениям о людях и их лицах — недаром случайные свидетели так редко могут с уверенностью опознать подозреваемого — ситуация, постоянно обыгрываемая в детективных романах и фильмах.