В мире фантастики и приключений. Тайна всех тайн - Лев Успенский

Он возлежал на моем диванчике, курил черт его знает какие папиросы, укрепленные вместо мундштуков на соломинках, и говорил со мной топом доверительно-откровенным. Но чт он говорил?!

— Я вот думаю (мне пришлось о многом подумать в последние дни) — мне, собственно, сам бог велел теперь стать этаким Мориарти… Королем преступников, страшным и неуловимым… Но — не стит, верно? Лучше — всё по честности, ха-ха… Сам подумай: вот мы с тобой могли бы… Ты вообрази: маленький аптекарский магазинчик, тихая лавчонка, торгующая — так, всякой дрянью… Реактивами, химической посудой… Стеклянными трубками (он вдруг ни с того, ни с сего рассмеялся, и я со страхом посмотрел на его папиросу)… На Шестой линии, представляешь себе? Под сенью бульварчика, а? «Коробов и Шишкин»… Так, для начала… Теперь прикинь: двести кубометров эн-два-о это семь гривен затрат да сутки сидения над перегонным кубом… И — «пожалуйста, заходите! Вам сколько угодно? Двести кубометров? Ради бога, двести по рубль двадцать три — это…» Морщишься? Кустарщина? Ну давай искать финансиста… С ушами и с головой, но — без языка! Ваши деньги, наша идея, начала паритетные… Завод — где-нибудь у черта на куличках, подальше от всяких глаз… И через три года. — его глаза вспыхнули, он вскочил на ноги, — к чертям собачьим всю эту говорильню, все эти сантименты, дурацкие споры!.. Шовинизм, пацифизм, идиотство: Вячеслав Шишкин не желает, чтобы в мире были войны! И — баста! И — точка! Всё! И — не будет!

Лицо мое выразило: «Ну, это уж ты, друг мой…»

— Ах, ты всё еще не веришь? Хочешь — картинку? Две армии — на позициях. На стороне одной — я, Шишкин… Мой газ. Противники готовы ринуться вперед… Вдруг — дальний гул… Странные снаряды. Взрыва почти нет, осколков нет, только клуб темно-зеленого дыма… Солдат окутывает изумрудный туман… А дальше… дальше тебе всё известно. Прошло, скажем, четверть часа… «Ваше благородие, дозвольте спросить… Чего это ради нам помирать надо? Не пойду я, господин ротный, в атаку, ну его!.. До поры в яму лезть никому не охота!» — «А что, Петров (или там Сидорчук), ты ведь прав!.. Идем на смерть ни за хвост собачий. Царь у нас юродивый, министры ракалии, всех пора долой, слово офицера!»

Повоюй в этих условиях! А ведь я, — он в одних носках забегал по комнате, — я пока создал только икс дважды! А кто тебе сказал, что через год не найдется игрека трижды, зета, кси или пси? Кто сказал, что, если вместо закиси азота я возьму какое-нибудь йодистое, бромистое, натриевое соединение, я не получу вещества с совершенно иными свойствами? Таблетка, а в ней — все инстинкты Джека-Потрошителя?.. Флакончик — а там одаренность Скрябина или Бетховена? Порошок, и за ним — фанатическая одержимость всех Магометов, всех Савонарол… Ты уверен, что такие «снадобья» не были уже кустарно, конечно, вслепую! — открыты и изготовлены? А средневековые мании? А дикий фанатизм Торквемады? А семейка Борджиа?.. Гении рождались всегда: эти Борджиа мне весьма подозрительны. А коли так…

«Сам ты маньяк!» — промелькнуло у меня в голове.

— Слушай, баккалауро, ты же теряешь меру! Ну тебе повезло: ты наткнулся… Но теория вероятностей говорит…

Он остановился, точно уперся в песок, и уставился на меня острым, колючим взглядом. Потом не спеша вытащил из жилетного кармана что-то, напоминающее маленькую плиточку шоколада, тщательно завернутую в свинцовую бумажку.

— Вспомни историю химии, милый… Восемьдесят лет назад Вёлеру повезло: он наткнулся на синтез мочевины… А спустя два-три десятилетия — и понесло, и замелькали… Зинин и Натансон, Перкин и Грисс, Гребе и Либерман… Теория вероятностей? Нет, фуксин, ализарин, индапрены… Видимо, тебя не было припугнуть их этой самой вероятностью! Хочешь? — он протянул мне свою плитку. — Попробуй, не бойся, не помрешь… На вкус — терпимо, а результаты… Ага, побаиваешься всё-таки? И правильно делаешь: после Вячесла на Шишкина народ начнет остерегаться химии. Еще как!

Ну а я? Что я мог сказать ему теперь путного, после того, что произошло накануне?

— Сергей Игнатьевич, помнишь, что было потом? Мы-то с тобой помним, а вот коллегам… Трудно им всё сие даже вообразить… А каково же нам было решать?

Ты пришел ко мне назавтра, весьма смущенный. Баккалауро не терял времени: он побывал у тебя и, несколько высокомерно информировал тебя о сути дела, предложив тебе переговорить на эту тему с твоим батюшкой, может быть, твой родитель пленится идеей и выложит деньги… Ты пришел посоветоваться со мной. Так ведь?

Мы весь вечер просидели в моей комнате: ты, Лизаветочка и я. Мы говорили почти что шепотом: мы хотели, чтобы Шишкин ничего не узнал о наших сомнениях, а в то же время нам начало казаться — не слишком ли сильное влияние с его стороны испытывает Анна Георгиевна?

Да, всем было понятно: судьба поставила нас, как говорится, у колыбели очень важного открытия… Неужто в этом положении брать на себя роль обскурантов, маловеров? Это нам никак не подходило. Мы помнили десятки примеров: французские академики за год до Монгольфье объявили полет немыслимым делом. Английские ученые ратовали за запрещение железных дорог: коровы от грохота потеряют молоко! Уподобляться этим мракобесам? Конечно, нет! Но в то же время…

Имели ли мы право запретить человеку реализовать его удивительное изобретение? Не имели. Но было ли у нас и право позволить ему в тайне и секрете реализовать открытие для себя?

Помешать этому? Выдать товарища? Но ведь это — предательство самой чистой воды… Не выдавать его? Но не окажется ли это чем-то куда более худшим, предательством человечества?.. И у меня, и у него, Сергея, за то время, что баккалауро убеждал нас, открылись на него глаза: человеком-то он, по-видимому, был далеко не на уровне своих ученых достоинств… Как же нам поступить?

Ах, какими маниловыми мы все тогда были, такие интеллигентики! Мы решили подождать, а что могло быть хуже?! Мы сделали великую ошибку: «Попробуем затянуть, отсрочить решение дела… Поговорим со Сладкопевцевым-отцом. То да се… Авось…»

И баккалауро в свою очередь допустил не меньший промах, видимо, допустил!

В самонадеянном нетерпении своем он не нашел в себе силы ждать. Кому-то (были смутные основания думать, что тем самым Клугенау, о которых уже шла речь) он открыл свою тайну. Возможно, над ними он проделал такой же опыт, как у нас на Можайской. У нас все «обошлось», если не считать, что дядя Костя Тузов внезапно разошелся с женой и уехал за границу с тетей Мери Бодибеловой. А вот у Клугенау разыгралась настоящая трагедия: в июне месяце восемнадцатилетняя Матильда отравилась, ее едва спасли…