Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов

этом их жизнь и счастье – что им до потаенных стратегий сильных

мира.

Но, есть тут один, за дверью – наблюдающий в дверной глазок – Гермес –

прислужник… кто такой?! кучка камней, в лучшем случае – каменный столб…

и служил ещё недавно (недавно – с точки зрения Времени) столбом на

кладбище, да охранял дороги, потом привратником стоял у ворот (Пропилеем

прозывался – от людей не скроешь), а теперь выбился (до чего же справедлив

народный язык), попал – говорят, прямо из грязи в князи! да, из грязи да прямо

в князи после того как своего деда и без того страдающего и униженного, и

угорелого, светлого титана Атланта (брата не только Прометея, но и Эпиметея,

о котором разговор впереди), бессовестным и хитроумным образом вынудил

подпирать небо.

Бывает так у людей – всего одну подляночку совершит человек, одну и

единственную, и не такую уж там чтоб… а маленькую, крохотную, не то чтоб

уж-там-пускай-будет: бомбу бросить – и хватит ему её на всю жизнь, чтоб

ходить и в почёте, и во славе, и при богатстве. Честно говоря, не верю я, что

почёт, слава и богатство ему в глотку лезут.

Гермес теперь на посылках у Зевса был и самые его неблаговидные делишки

проворачивал; то Аргуса усыпит и зарежет… да что там говорить… вот и

сейчас, приставил его Эгидодержец к замочной скважине, чтоб наблюдал, чтоб

45

не пропустил решающий момент – когда надо будет вмешаться и повести дело

как задумано. И момент пришёл.

Посмотрели друг на друга, улыбаясь, довольные хорошо сделанным делом

Афина и Гефест, посмотрели оба с благодарностью на Прометея (столько

ценных советов и такая поддержка, когда, как у всякого художника дело

заходило в тупик и казалось – хоть сядь, да плачь), развели все руками… мол:

Vollendet ist das große

Werk,

der Schöpfer sieht’s und

freuet sich.

Закончен труд

большой,

Создатель смотрит, и

рад в душе своей.1

И тут – здрасте, пожалуйста… тут как тут! – входит Гермес. Раскланивается,

поздравляет, берёт вновь созданную за ручку (как раз за ту) и помогает сойти с

операцинной наковальни. Между тем, незаметно для всех, вкладывает в

прелестное создание душу.

Лживую и хитрую? – это уже снова перепевы недовольных, может той же

шизонепетки (почему она вечно недовольна? – может потому что имя такое у

неё или наоборот – имя у неё такое, потому что вечно она чем-то недовольна?)

Словом, не все же женщины у нас хитрые и лживые… ну, может – любопытные,

увлекающиеся, чуть капризные – чуть капризную душу Гермес вложил -

согласен, но по мне, так это только украшает красивенькие, приопускающиеся

от капризика губки, которые для этого правильно и созданы Афиной и

Гефестом, с помощью Прометея, чтоб мы успокаивали их, уговаривали,

ублажали, ублаготворяли, угождали им, угодничали, лебезили и заискивали

перед ними и раболепствовали… да что там говорить, чтоб от этого ещё больше

хотелось их целовать и расцеловывать.

Да, надо сказать, что Время в это время уже давно стоит – правильнее

сказать, сидит в ложе, в бельэтаже ли, в бенуаре, в пушистом облачном

амфитеатре и, приставляясь (не преставляясь, а приставляясь) время от времени

к хорошенькому Opernglas2 (если бы это происходило не так давно, я подумал

бы, что этот биноклик сбагрил ему господин Коппелиус… хотя, вполне, вполне

возможно – существует же связь времён, а у нас тем более – речь идет о самом

Времени), так вот Время сидит и, вместе с другими божественными

величинами, которые сегодня не в числе представляющих, а в числе

1Йозеф Гайдн, «Сотворение» (оратория). Почему цитата не прямо из Библии? Потому что в Библии мы читаем,

даже можем представить, как рассказывает историю один человек, пусть и великий и мощный, но один. А здесь

у нас поёт хор, хор славит пеньём.

2Театральный бинокль (нем.).

46

наслаждающихся театральным действом, отсматривает комедию. Ему видно

всех сразу.

Представили сцену? у замочной скважины, Гермес Соглядатайствующий -

то правым, то левым глазом; внутри, в кузнице с полыхающим горном, Афина

Измеряющая – то линейкой, то кронциркулем; Гефест Соображающий всё ли

поставили на место; Прометей Радующийся (неплохие названия для отдельных

драм, порядка эсхиловых «Прометей Прикованный», «Прометей

Освобождённый»). Прометей радуется, что неплохо получилось…

Действие продолжается: Гермес, входящий, вкладывающий душу… и

следующее явление: впархивает Эрот; именно впархивает, потому что по

отношению к Эроту – входит, вбегает и даже влетает неприменимо. Эрот

Порхающий или Впархивающий. На крыльях любви порхают, а не летают, как

ветер, орлы или совы. Эрот впархивает по заранней договорённости с Гермесом

(конечно же, тоже не посвящённый в коварный замысел, а приглашённый так,

просто, на праздник, на торжество по поводу рождения новой Kreatur, и чтоб

подарить прославленному титану Прометею (так, мол, просил Зевс, мол, по его

просьбе), подарить любовь к невиданно-ещё-доселе-прекрасному существу.

Эрот впархивает и – ни здравствуй, ни прощай – накладывает на тетиву

отравленную стрелку, натягивает лук и… Иапетионид хватается за сердце,

сопротивляется, у него приливается кровь к лицу, но он – он же железной,

титановой титан воли – и он берёт себя в руки. Гермес, видя, что коварный

замысел может сорваться, провалиться, и он тогда окажется на грани, за

которой всё остальное бессмертие ему придётся стенать под кромешной пятой

Тартара, не видя божьего света, сквозь зубы шепчет Эроту: «Стреляй, стреляй,

подлец, ещё раз, иначе сидеть нам с тобой вместе, всю оставшуюся жизнь в

мрачном Эребе и играть в поддавки с Ночью и с этим уродом Бриареем». Эрот

замешкался, растерялся, испугался, хотя, по большому счёту – он сам мог

довести любого до того, что тот отправится и к Бриарею, и куда угодно… да что

там говорить… Но, «ещё раз» не повредит… как говорится: контрольный

выстрел, и Эрот наложил снова наложил стрелку, натянул снова лук… и тут

загремело вокруг, затарахтело, заорало и в кузницу ввалилась толпа куретов с

корибантами, а за ней сам Тучегонитель в сопровождении богов и богинь.

Стрелка самовольно сорвалась с тетивы, полетела, рука, как сказали бы,

дрогнула и…

…вот, наконец и пришёл наш час, чтоб все поняли, что ружьё, если уж оно

висит – обязательно должно стрельнýть.

Сирень, куст сирени.

Его заранее притащили сюда монтировщики и поставили в нужном месте

(куст сирени у нас, в сиреневой драме… какой-то… всё его таскают…

персонификация какой-то странной силы, которая может сильно

воздействовать, но сама притащиться на место воздействия не может, и,

поэтому, её притаскивают), притащили и поставили