Где-то во Франции - Дженнифер Робсон

подняла глаза, убеждая себя, что это не может быть он, это всего лишь еще один незнакомец, пришедший выпить чаю, съесть тост и ненадолго спрятаться от холодного дня. Но она увидела Робби – он вежливо придержал дверь для пожилой пары, которая доела свои булочки и теперь покидала кондитерскую.

Он оглядел зал кондитерской, наконец увидел Лилли, улыбнулся уголком рта. Девицы, сидевшие стайкой, замолчали, повернули головы к двери, посмотрели на него с нескрываемым восхищением. Он направился к ней, расстегивая на ходу шинель, под которой она увидела его офицерские брюки и мундир. Кто-то, вероятно его мать, отполировал до блеска его кожаные краги, ботинки, портупею, потом он снял фуражку, и она увидела, что его прекрасные золотистые волосы очень коротко подстрижены.

– Привет, Лилли, надеюсь, не заставил вас долго ждать.

– 11 –

– Нет, ничуть, – ответила Лилли таким ласковым голосом, какого давно за собой не помнила. – Я только что пришла. – Она встала со стула и неожиданно приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.

Хотя она едва прикоснулась к нему, его кожу словно обожгло, и это ощущение долго еще оставалось, когда исчез и запах ее духов. Она была так обаятельна, ее карие глаза горели, кремовая кожа была украшена созвездием веснушек, которые, вероятно, не нравились ей, но он нашел их очаровательными.

– Садитесь уже, – напомнила она ему, и только теперь он понял, что стоит, возвышаясь над ней, набросив шинель на руку. Запоздало сев, он попытался собраться с мыслями.

Лилли улыбнулась ему, явно не озабоченная его неловкой реакцией на ее приветствие.

– Как вы добрались сюда из Шотландии?

– Прекрасно, спасибо. Но с матерью тяжело было прощаться. Первые несколько часов мне в моем маленьком купе было так одиноко.

– Я никогда не ездила в вагонах со спальными местами. Там нормальная кровать?

– Скорее кушетка, которая выдвигается из стены. Спал я хорошо, наверное, покачивание вагона меня убаюкало. Как ребенка в люльке. А когда проснулся, мы уже были в Юстене.

Официантка, заметив, что Лилли уже не одна, подошла к ним.

– Доброе утро. Принять у вас заказ?

– Вы что будете, Робби?

– Только чашечку чая, спасибо.

– Можно нам заказать чайник на двоих?

– Конечно, мадам, – сказала официантка, одобрительно улыбаясь. – А что-нибудь поесть?

– Робби? – спросила Лилли, но он покачал головой. – Нет, спасибо. Только чай для нас.

– Хорошо, мадам.

Вскоре принесли чай в пузатом чайнике «Браун Бетти» с треснутым носиком. Лилли сразу же налила себе, а когда собралась наполнить кружку Робби, он вновь покачал головой.

– Спасибо, но я подожду минуту-другую. Наследство проведенных в Лондоне дней. Мы тогда пили чай такой настоявшийся, что в нем ложка стояла. Так расскажите мне о вашей работе билетчицей, – продолжил он, настроенный на разговор на нейтральные темы. – Вы давно на этой работе?

– Чуть больше шести месяцев. Она явно лучше, чем работа маляра, это я вам со знанием дела говорю. – Она улыбнулась, в ее глазах плясали озорные искорки. – Мистер Бернс, тот человек, который начальствовал над нами, вечно на меня кричал. Я повсюду оставляла брызги краски, никогда не могла толком промыть кисти и работала медленнее остальных девушек. Он предложил мне пройти курс обучения работе кондуктора. Проявил ко мне доброту. Уволить меня было бы куда как легче.

– Вы почти ничего не пишете о вашей работе.

– Да и писать-то особо нечего. Стою в задней части автобуса, говорю пассажирам, сколько с них, выдаю билеты. Единственная трудная часть – арифметика.

– А как люди реагируют, видя женщину на мужской работе?

– Большинство очень милы. Говорят, что я хорошая девушка, вношу свой вклад в победу и всякое такое. Но некоторым видеть меня просто невыносимо. Можно подумать, что я оделась для Танца Саломеи, так они на меня смотрят.

«Они настоящие скоты», – хотел сказать он, но решил воздержаться.

– Вы сегодня не надели форму.

– Мы не должны ее надевать, когда не на работе. Я думаю, начальство опасается, что люди могут увидеть, как мы выпиваем в публичных местах или протираем подошвы на танцплощадках. Я не возражаю. Я рада надеть в выходной что-нибудь другое.

– Вы прекрасно выглядите.

Его комплимент, казалось, польстил ей.

– Спасибо. И вы тоже. Форма вам идет. У вас очень впечатляющий вид.

Ее слова вызвали к жизни его самоощущение. Значит, он ей нравится? Не может ли это означать, что… Нет, сейчас время для таких мыслей было самое неподходящее, лучше увести разговор в сторону.

– Ваши родители дают о себе знать? Или вообще кто-нибудь из родни?

Она побледнела, услышав эти вопросы – он явно переборщил.

– Только Эдвард. Я думаю, сестры заодно с мамой. А Джордж в школе. Он, вероятно, даже не знает, что произошло.

– А что Квентин? – вдруг вырвалось у него.

– Кто-кто?

– Квентин… простите, я фамилию его не запомнил. Я думал, между вами есть взаимопонимание.

– Нет-нет. Нет, Робби. Ну то есть я знаю одного Квентина. Квентина Брук-Стейплтона. Но я его не видела и не слышала, вероятно, года два. А скорее всего, и больше. До начала войны. И мы всегда были только знакомыми.

– Я прошу прощения. Сморозил какую-то глупость.

Каким же он был идиотом – не понял сразу. Конечно, ее мать выдумала этого жениха с той же легкостью, с какой перехватывала письма Лилли. Все что угодно, только чтобы ее дочь была подальше от этого уличного хулигана, каким он явно был в ее глазах.

Робби был не из гневливых и не из тех, кто склонен к насилию. Но в этот момент он бы задушил леди Камберленд своими руками и получил бы мрачное удовольствие от этого поступка.

– У вас все в порядке?

– Да, конечно. Просто я сейчас видел сон наяву, – ответил он, пытаясь взять себя в руки.

– Понимаю. Наверное, вы очень устали.

– Вовсе нет. Я вот уже целую неделю в отпуске.

– Очень короткий отпуск, если хотите знать мое мнение.

– Лучше, чем ничего. А у вас бывают отпуска?

– Ну, по несколько дней время от времени. Но я бы предпочла работать, – сказала она с улыбкой.

– Извините за мой вопрос, но вам удается… перебиваться? Не хочу показаться бестактным, но мне представляется, что жалованье билетчицы невелико.

– Меня устраивает, Робби. Не думайте об этом. И работа идет мне на пользу. Когда я вспоминаю о том, как жила, как тратила средства на книги, и одежду, и всякую ерунду, когда стольким людям на еду не хватает, мне становится ужасно стыдно.

– Вы никогда не были такой, Лилли.

– Вы слишком добры ко мне. Вам Эдвард писал, что случилось с Принглами?