Верлиока - Вениамин Каверин

- Да это куклы! - закричал Филя, отсыпавшийся на подоконнике после дороги.

И действительно, что-то кукольное было в этих фигурах, бережно поглядывавших на свои портфели и шагавших неторопливо, как будто дома их ждали не жены и дети, а другая, не менее важная работа. Но вот они разошлись, и множество бумаг, очевидно потерявших своих хозяев, закружилось в воздухе, накидываясь друг на друга. Было бы понятно, хотя и не очень, если бы вели они себя сдержанно, как полагается официальным документам. Какое там! То, что происходило на площади, можно было назвать обыкновенной дракой, когда бьют куда ни попадя или идут стенка на стенку. Впрочем, это продолжалось недолго. Милиционер (отличавшийся от своих собратьев в

других городах только тем, что носил за поясом маленький топорик) вынул топорик из кожаного чехла и, размахнувшись, бросил в беснующуюся свору бумаг. И они немедленно разлетелись в разные стороны - испуганные, вдруг сложившиеся пополам, словом, мгновенно потерявшие свой воинственный вид. Но площадь не опустела. В центре ее неподвижно лежал тощенький старичок с безжизненно раскинутыми руками.

Кот ахнул, Вася сурово посмотрел на него. В том, что этот старичок выпал из груды бумаг, не было никаких сомнений. То, что он, как говорили в старину, отдал богу душу (а в наше суровое время говорят "сыграл в ящик"), тоже было совершенно ясно. Но хотя из глубокой раны должна была по законам природы хлынуть кровь - топорик рассек грудь от плеча до пояса, - ничего похожего не случилось. Покойник лежал сухонький, чистенький, с седым хохолком, упавшим на лоб, не придавая, казалось, никакого значения тому, что с ним случилось. Очевидно, так думал и милиционер. Подняв с мостовой топорик, он аккуратно надел на него кожаный чехол. Но дальнейшее его поведение было совершенно необъяснимо. Он достал из кармана спички, зажег одну из них и поднес ее к правой ноге покойника. Нога вспыхнула. Другой спичкой он деловито подпалил левую. Почивший старичок на глазах превращался в маленький костер, слабо раздуваемый ветром. А когда превращение закончилось и костер погас, милиционер, зайдя в ворота ближайшего дома, вернулся с метлой и лопатой. Небольшая кучка пепла была аккуратно подметена и с помощью лопаты отправлена в свежепокрашенпую урну. Милиционер закурил, постоял и принялся задумчиво прохаживаться вдоль площади. Его подтянутая фигура излучала достоинство достоинство человека, с честью исполнившего свой служебный долг.

Жизнь продолжалась.

ГЛАВА XXV,

в которой Вася сомневается, что в Шабарше никому

ни до кого нет никакого дела, а в ближайшее время доказывает,

что он совершенно прав

Не скрою, что Вася с трудом удержал Кота, который хотел выскочить из окна, чтобы доказать милиционеру, что он поступил по меньшей мере бесчеловечно.

- Во-первых, вспомни, Филя, пословицу: со своим уставом в чужой монастырь не суйся! Во-вторых, старичок был... как бы выразиться точнее... ну, скажем, из папье-маше, хотя в далеком прошлом, вероятно, ничем не отличался от нас с тобой. В-третьих, ты не мог не заметить, что операция - воспользуемся этим осторожным словом - была совершенно бескровной... Короче говоря, чтобы разобраться в том, что произошло, надо, так сказать, разгадать Шабаршу, понять ее как явление. Вот мы сейчас позавтракаем, а потом не спеша займемся этим любопытным делом.

Нельзя сказать, что появление незнакомца с эспаньолкой и кота в лихо сдвинутой на правое ухо жокейской шапочке произвело заметное впечатление на обитателей городка, хотя баба, у которой они покупали мороженое, с оттенком интереса спросила Васю:

- Это у вас кот или нарочно?

Вместо ответа на этот загадочный вопрос Вася вежливо спросил:

- Простите, не скажете ли вы, где живет Главный Регистратор?

И немедленно произошло превращение. Баба, в которой на первый взгляд было даже что-то добродушное, превратилась в каменную бабу - как известно, так называются грубо вытесанные фигуры, с древних времен украшающие южнорусские степи. Она распрямилась, ударившись головой о потолок ларька, вытянулась как по команде "смирно" и спросила подозрительным, доносительским, хриплым голосом:

- А зачем вам нужно знать, где живет Его Высокопревосходительство Господии Главный Регистратор?

- У меня к нему дело.

- Ах, дело! - пугаясь, сказала баба. - Так, так!

Заложив два пальца в рот, она пронзительно свистнула - точно так, читатель, как мы с тобой это делали в детстве, - и немедленно как из-под земли вырос дворник.

- Вот тут какие-то с котом спрашивают, где живет Его Высокопревосходительство, - сказала ему баба.

Дворник был старый, с сизыми табачными усами.

- Ну и что? - лениво спросил он.

Баба молчала.

- Одно дело - спрашивать, а другое - не отвечать, - мудро заметил дворник и погрозил мороженщице пальцем. - Не отвечать! Ясно?

- Слушаюсь, - вздрогнув, сказал баба.

И дворник ушел. Ничего особенного Вася в нем не заметил, но Кот утверждал, что из-под его табачных усов блеснули острые волчьи зубы.

Так или иначе, сразу же стало ясно, что шабаршинцам было строго приказано скрывать, где живет и работает Его Высокопревосходительство Господин Главный Регистратор, хотя на всех учреждениях висели эмалированные дощечки, не позволявшие перепутать пункт охраны порядка с зубопротезной мастерской или загс с трестом зеленых насаждений. Дощечки как бы стремились убедить, что Шабарша ничем не отличается от других городков районного масштаба, однако нельзя сказать, чтобы это им удавалось. Было, например, что-то обидное в том равнодушии, с которым были встречены наши путешественники, хотя в этом населенном пункте вряд ли часто появлялись жгучие, похожие на испанцев брюнеты с эспаньолками или ослепительно-розовые коты, носящие жокейские шапочки.

Да, да, можно было, пожалуй, не сомневаться в том, что единственное чувство, которое невозможно было не заметить как в самой Шабарше, так и в ее обитателях, было именно равнодушие. Равнодушные, пересекающиеся под острыми или прямыми углами улицы состояли из равнодушных однообразных домов, и угадать, в котором из них живет Его Высокопревосходительство, было решительно невозможно. Казалось, что даже умеренно пропахший бензином воздух дышал полнейшим равнодушием и заполнял свободное пространство просто потому, что ему больше ничего не оставалось.

Вечерами после работы шабаршинцы гуляли парами по Пещериковской, а за ними, тоже парами, шли ухоженные, откормленные таксы и фокстерьеры. Встречая Филю, они не гнались за ним, как поступили бы нормальные, уважающие традиции собаки, а только значительно, степенно поджимали губы.

- Сукины дети! - с отвращением говорил Филя. - В буквальном и переносном смысле слова. И вы знаете, Василий Платонович, я, кажется, догадался, в чем дело: в этом городишке никому ни до кого нет никакого дела. Всем все равно: смеяться или плакать, любить или ненавидеть, жить или умереть.

- Не знаю, не знаю, - задумчиво отвечал Вася.- Думаю, что это не так или не совсем так.

И время - можно даже сказать, ближайшее время - показало, что он был совершенно прав.

В конце концов осталось неизвестно, как они нашли дом Главного Регистратора, хотя Филя накануне рассказал о случайном свидании с хорошенькой кошечкой, которая, очевидно, не осталась равнодушной к его появлению в городе. Она была молода, дух скуки и безразличия еще не успел овладеть ею - вот почему она замерла от восторга и удивления, увидев перед собой Филиппа Сергеевича, розово вспыхнувшего на ее жизненном горизонте. Встреча кончилась тем, что она не только рассказала, где живет Леон Спартакович, но и показала на Пещериковской его дом, который решительно ничем не отличался от своих соседей справа и слева.

Кошечку звали поэтически - Розалина, и каждое утро ее можно было видеть взволнованно бродящей по заборам вблизи отеля "Отдохновение души". Не входя в сущность их отношений, я должен все-таки рассказать читателю, что после долгого мучительного разговора Филиппу Сергеевичу пришлось поступить с нею круто.

- Послушай, милочка, - сказал он ей. - Ты прелестна, и я даю слово, что буду хранить о тебе самые нежные воспоминания. К сожалению, нам придется расстаться - надеюсь, на время. Дело в том, что я очень занят. - Он поцеловал ее. - Чао!

Вася никогда не позволял себе вмешиваться в его личную жизнь, и, хотя Филе смертельно хотелось похвастаться своею удачей, он сказал только, что одна знакомая девушка ("Между прочим, хорошенькая, темно-дымчатой масти") сообщила ему таинственный адрес. Сдержанно поблагодарив Кота, Вася лишь заметил, что пора приниматься за дело.

Поздней ночью Филипп Сергеевич шмыгнул под ворота и прежде всего внимательно осмотрел подвал. Он не был голоден, но, пожалуй, полакомился бы встретившейся мышкой, если бы его не остановила здравая мысль: "Позвольте, господа, а ведь мы еще не знаем, что случилось с Ивой. Зная ее характер, трудно допустить, что она согласилась стать супругой Его Высокопревосходительства. И тогда он... Да боже мой, разве можно угадать, какая мысль придет в голову этому злодею? А что, если он превратил нашу Иву в эту изящную, кроткую и, без сомнения, очень вкусную мышь?"