Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Андрей Громыко

С каким энтузиазмом я читал получаемые из волостного комитета комсомола инструкции. Мне казалось, что я общаюсь чуть ли не с самим Карлом Марксом. Читал и вновь перечитывал их, и каждый раз получал огромное удовлетворение. Родные, как могли, содействовали моей работе в комсомоле. А когда они, как и другие односельчане, увидели, что при выборах в сельский совет комсомольцы добивались избрания тех кандидатов, которых выдвигала их ячейка, тогда к нам уже все взрослые стали относиться совсем по-серьезному.

Все эти события моей юности во многом наложили отпечаток на сознание и на формирование взглядов на жизнь. Разрозненные факты служили материалом для обобщений, учение – вплоть до окончания аспирантуры в 1936 году – обогатило память и в идейном, и в политическом отношении, полностью сформировало мою индивидуальность. В известном смысле благодарен я и сложным условиям материальным. Трудностей приходилось преодолевать немало, и я учился бороться с ними. Так формировался характер.

В юношеском возрасте часто приходилось быть одному в поле или на лугу недалеко от села. День жаркий. Ни души вокруг. Птицы и те попрятались от жары. Вдруг звон церковного колокола. Удары, скорее всего, на благовест. Каждый удар, как гром, рушит тишину. Рой мыслей в голове. Одна тяжелее другой. А вдруг похороны? Кладбища в Старых и Новых Громыках не так далеко. Мысли одна грустнее другой. Вдруг спохватишься, тряхнешь головой, скажешь сам себе:

– А ну-ка, друг, что-то ты размяк! Нельзя ли быть пободрее?

Ловишь себя на том, что сердце зачастило, да и в горле то ли першит, то ли его чем-то сдавливает. Видимо, сказывались какие-то особенности возраста. И тут даешь сам себе обещание: положить конец проявлению слабости. Пройдешься быстро взад-вперед или проскачешь верхом на лошади, пока все опять придет в норму.

Моменты, подобные этому, бывали и у других. О чем-то похожем рассказывали и некоторые мои сверстники.

В художественной литературе разных стран есть немало примеров, когда с проникновенностью описывается душевное состояние молодого человека, очутившегося на лоне природы наедине с самим собой. Есть это у Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и у многих других художников слова. И не грешат они против истины.

Когда окидываешь взглядом пройденный путь, то приходишь к выводу, что каждый его значительный период имеет не только светлые стороны, но и трудные времена. Это, в частности, относится к периоду моего обучения, начиная с семилетки и до окончания аспирантуры. Конечно, родители делали все, чтобы помочь мне, хотя сами испытывали нужду. Не хватало продуктов. В этих условиях я сам должен был заниматься и физическим трудом, особенно в летнее время.

В январе 1924 года на страну обрушилось горе – умер Ленин. Стояла суровая зима. Мы шли, с трудом пробираясь через огромные сугробы, к школе – там состоялось траурное собрание. Выступали учителя, а мы слушали их и думали, как много этот человек, которого никто из нас никогда не видел, сделал для нас, сидящих в этой школе, за этими столами, на этих лавках, для всех рабочих и крестьян России.

Односельчане только и говорили что о смерти Владимира Ильича. Задавали много вопросов. Главный из них: «Что же теперь будет?»

Обращались и ко мне. Считали, если я комсомольский секретарь в ячейке, то обязан объяснять все.

– Ты – комсомол, – говорили мне. – Расскажи, как же мы жить-то будем без Ленина?

Что я мог им ответить? Я и сам хотел, чтобы мне кто-нибудь это толком рассказал. Но вспомнил все же тогда фразу, которую услышал о Ленине еще в первые дни Великого Октября: «Революцию сделали Ленин и его помощники». И придумал отвечать так:

– Ленин умер, но его помощники – партия – живы. Вот с ней и будем жить.

Большая озабоченность судьбами всей страны чувствовалась у крестьян деревни, но они верили в будущее, в то новое, которое началось при Ленине. Неверию не должно было быть места в нашей жизни!

К тому времени я уже прочитал речь Ленина на III съезде комсомола, всей душой воспринял его призыв «учиться, учиться и учиться». Ленин как будто в душу мне заглянул.

По окончании семилетки и профтехшколы в Гомеле я пошел учиться в техникум. Он находился в городе Борисове, недалеко от Минска.

Дом, в котором мне пришлось там жить, был деревянный, одноэтажный. Но построили его когда-то с определенным архитектурным вкусом. Этот дом был знаменит прежде всего тем, что в нем ночевал Наполеон Бонапарт. Случилось это в то время, когда император вместе с остатками своей разгромленной армии уносил ноги из России. От дома примерно в километре протекает вошедшая в историю река Березина.

Наполеон и его армия решили переправляться через нее у деревни Студенки. Переправа обернулась для них трагедией – пятьдесят тысяч французов нашли свой конец в ледяных водах Березины, о чем позаботились чудо-богатыри Кутузова. Именно здесь войско вторжения под ударами русского солдата перестало существовать. И по сей день на дне реки под толстым слоем ила и песка при поднятии донных пластов грунта находят различные предметы – остатки обозов Великой армии с награбленным российским добром.

Что касается дома, о котором я напомнил, то его все так и называли – «наполеоновский». Причем, именуя его таким образом, обычно вкладывали в это солидную порцию сарказма в адрес императора-банкрота, которого история породила, казалось, только для того, чтобы в назидание потомкам сначала поднять на вершину славы, а потом безжалостно сбросить вниз.

Нынешней молодежи мало что говорит так называемый «Дальтон-план»[2], но в мои студенческие годы в Борисове и Минске преподавание по методу, который лег в основу этого плана, практиковалось в учебных заведениях – и высших и средних. Заключался он в следующем. Курс разбивался на группы по четыре – шесть человек, и преподаватель, проверяя подготовку студентов, беседовал не с каждым из них, а как бы с группой в целом. Конкретные люди при таком методе фактически обезличивались. Оценка знаний всех иногда определялась по выступлениям тех, кого сама группа специально для этого выделяла. Поэтому случилось так, что те, кто ловчее, отделывались двумя-тремя фразами, которых, разумеется, было недостаточно, чтобы выявить глубину знаний того, кто эти фразы произнес. Я лично, да и большинство студентов и в средних учебных заведениях, и в высших эти педагогические эксперименты не одобряли. И очень хорошо, что скоро с ними было покончено.

В постановлении ЦК ВКП(б) от 25 августа 1932 года указывалось, что «Дальтон-план», или, как его еще тогда называли, «лабораторно-бригадный метод», привел к «извращениям в виде обезлички в учебной работе, к снижению роли педагога и игнорированию во многих случаях индивидуальной учебы каждого учащегося».