Запретная Магия - Энгус Уэллс

Наконец незнакомец остановился, и Каландрилл опустился на землю, прижимаясь спиной к стене, тяжело дыша и хватаясь руками за сильно болевшие ребра.

— Глупо ходить к Матросским воротам без единой монеты в кармане, — пробормотал его попутчик и тут же рассмеялся: — Да и носить с собой деньги такому невинному дитяти — тоже не лучшая затея.

— Я бы заплатил завтра, — глухо пробормотал Каландрилл, ощупывая языком зубы.

— Оставь Форсону кинжал, — сказал незнакомец. — И учись пользоваться клинком, если носишь его с собой.

Каландрилл кивнул, простонав:

— Я тебе очень благодарен.

Незнакомец пожал плечами.

— Не за что. Где ты живешь?

Каландрилл даже застонал при этом вопросе. Ему никак нельзя появляться во дворце в таком виде — окровавленный и взъерошенный, да еще и без кинжала.

— Нет, — пробормотал он. — То есть, пожалуйста, только не в таком состоянии. Завтра. Я вернусь туда завтра.

Незнакомец оценивающе взглянул на него и ухмыльнулся.

— Насколько я понимаю, это с тобой впервые.

— Да, — кивнул Каландрилл и опять застонал от боли в голове. — Со мной такое впервые.

— Тебе же лучше, если это больше не повторится. Но ты прав, не очень-то ты хорошо выглядишь. — Незнакомец помолчал, пожевав нижнюю губу, и опять пожал плечами. — Ладно, у меня есть комната, тебе там найдется местечко. Пошли.

Он оторвал Каландрилла от стены и, поддерживая, повел вперед. Каландрилл был ему безмерно благодарен за поддержку — сам он вряд ли заставил бы себя идти.

— Меня зовут Каландрилл, — сказал он. — А тебя?

— Брахт, — ответил незнакомец. — Меня зовут Брахт.

Глава третья

Через запыленное стекло прорубленного высоко в стене окна в комнату проник солнечный свет, и Каландрилл с трудом пришел в себя. Солнце светило ему прямо в лицо, наполняя глаза ярким красным пламенем, которое прожигало ему череп, добираясь до самых глубинных пластов.

Он застонал и протянул руку к кисточке звонка, чтобы позвать слугу и приказать ему принести холодной воды смочить пересохшее горло и какого-нибудь лекарства от головы, в которой стучало тысячью молотков. Но вместо кисточки он наткнулся на грубую штукатурку и от удивления открыл глаза, заморгав на ярком свете, от которого у него в голове поднялся нестерпимый перезвон. Скосив глаз, он вдруг понял, что никакого шнурка нет. Вокруг он увидел только грубо побеленные стены, простой деревянный подоконник под створным окном, сквозь которое и врывался этот яркий свет. Он со стоном сел и тут же пожалел об этом; он потер виски, пытаясь остановить бешеную пляску отрывочных воспоминаний в мозгу и с трудом напрягая гудящую голову. Он был в таверне, и там была женщина, и его избили. Он с удивлением осмотрел комнату. Нет, это не дворец; кто-то спас его. Брахт, да, да, так его звали. Смуглый, одетый во все черное человек; наемник. И Брахт позволил ему провести ночь здесь, потому что Каландриллу было страшно — или стыдно — возвращаться во дворец.

Так где же он находится? Каландрилл не имел ни малейшего понятия. Очень уж похоже на дешевый постоялый двор или на меблированные комнаты. Аккуратно заправленная койка, стул, умывальник и небольшой шкаф; пол голый, дощатый, вытертый и пыльный; потолок низкий; а судя по углу, под которым сходились выступающие балки, комната прилепилась где-то под самой крышей. Сам он лежал на одеяле, прикрытый другим; Брахта нигде не было.

Его передернуло от воспоминаний о том, что было вчера; но это еще полбеды по сравнению с тем, что его ждет дома; он резко сдернул с себя мышиного цвета шерстяное одеяло и обнаружил, что лежит голым, а на ребрах и бедрах проступили отвратительные синяки. Он посмотрел на умывальник в надежде, что в нем — чистая холодная вода, и начал подниматься. Тысячи игл пронзили ему грудь, мышцы ног судорожно задергались, и он откинулся назад, тяжело дыша и отворачиваясь от света, жегшего глаза. Самое мудрое — это просто закрыть их, что он и сделал, и опять заснул.

Когда он проснулся во второй раз, солнце уже переместилось по небосводу и больше не беспокоило его своими яркими лучами; голова у него все еще раскалывалась, а тело было словно сковано горячими обручами и болезненно реагировало на каждое движение. Жажда мучила его еще сильнее, а язык, словно обсыпанный песком, присох к гортани. Он сжал зубы и понял, что по крайней мере один из них качается. Перекатившись на живот, он с усилием приподнялся на руках и ногах, засомневавшись, что сможет встать. Мышцы живота дико болели, а когда юноша выпрямился, то даже испугался: спина сейчас переломится. Наклонившись вперед, волоча, как старик, ноги, он с трудом добрался до умывальника и дрожащими руками схватил кувшин. Вода была теплой, далеко не свежей, но он пил с жадностью, словно еще немного — и умрет от жажды; затем налил воды в умывальник и опустил в нее лицо.

Подобное омовение несколько освежило его, и он еще раз осмотрелся в поисках одежды. И нашел ее, с пятнами вина и крови, в шкафу, аккуратно сложенную. Кровь, видимо, была из носа и губ, распухших и чрезвычайно чувствительных. Он потрогал их, и его вновь передернуло: как он явится во дворец, что скажет отцу? Вздыхая, он натянул грязную одежду и, спотыкаясь, побрел к двери.

За дверью начинался низкий коридор, опоясывавший здание с трех сторон; по узкой лестнице можно было спуститься на нижние этажи. Держась обеими руками за перила, Каландрилл начал осторожно спускаться, с трудом преодолевая острую боль, которую вызывало в нем каждое движение, и наконец оказался перед дверью, из-за которой доносились голоса. Он толкнул ее и увидел кухню, запахи оттуда напомнили ему, что, несмотря на приступы тошноты, он голоден. Опираясь на дверь, он смотрел на огромную женщину с грязными седыми волосами, забранными в тюрбан, которая, ткнув в него черпаком, резко заявила:

— Еще ничего не готово.

— Брахт? — с трудом пробормотал он.

— Латник? Он во дворе, играет в свои игры.

Ковш указал ему в другой конец зала, Каландрилл с трудом поблагодарил и неуклюже зашаркал к открытой двери.

Яркое солнце будто дубиной ударило его по голове, но воздух был сладок, обещая весну. Он замер, заметив, что рука, которой он прикрывал глаза, дрожала. Облокотившись на косяк, он смотрел на покрытый галькой двор — с другой стороны тянулись стойла, откуда на него с полным безразличием взглянуло несколько лошадей; вдоль одной из высоких стен громоздились бочки.

Брахт стоял посредине двора с мечом в вытянутой руке; на клинке поблескивало солнце. Обнаженный торс блестел от пота. Мышцы так и играли у него под кожей, когда он, как в танце, двигался вперед и назад, нападая, защищаясь и контратакуя мечом невидимого противника. Резко повернувшись для бокового удара, он вдруг увидел Каландрилла.