Козел отпущения - Морье Дю

-- Нет, не думаю. С чего бы их любить больше?

-- Тетя Бланш говорит, что да, но зато святых мучениц больше, чем мучеников, а потому в райских кущах радость и ликование. Догоняй!

-- Не хочу.

Она вприпрыжку побежала вперед, и через садовую дверцу в стене мы очутились на террасе перед замком, в том самом месте, где я был в эту ночь. Подняв глаза на окошечко в башенке, я увидел, как далеко было от подоконника до земли, и мне снова стало страшно. Девочка шла дальше, к конюшням и прочим службам. Взобравшись на стену надо рвом, она осторожно пошла по ней среди плетей плюща. Недалеко от прохода под аркой спрыгнула на землю, и пес, спавший на солнце, потянулся и стал вилять хвостом; она открыла дверцу в загородке и выпустила его наружу. Увидев меня, пес залаял, а когда я крикнул: -- он остался на месте, у ног Мари-Ноэль, словно охраняя ее, и продолжал на меня рычать.

-- Перестань, Цезарь, -- сказала девочка, дергая его за ошейник. -- Ты что, вдруг ослеп? Не узнаешь хозяина?

Он снова завилял хвостом и лизнул ее руку, но ко мне не подошел, и я тоже остался на месте; внутренний голос говорил мне, что стоит сделать один шаг, он опять зарычит, а мои попытки подружиться с ним скорее усилят его подозрения, чем успокоят их.

-- Оставь пса в покое, -- сказал я. -- Не распаляй его.

Мари-Ноэль отпустила ошейник, и пес, все еще тихонько рыча, вприпрыжку подбежал ко мне, обнюхал и равнодушно побежал дальше, тыкаясь носом в плющ на стене.

-- Он словно и не рад тебе. Такого еще не бывало. Может быть, он болен. Цезарь, ко мне! Цезарь, дай я пощупаю твой нос.

-- Не трогай его, -- сказал я. -- Он здоров.

Я двинулся по направлению к дому, но пес не побежал за мной и растерянно стоял, глядя на девочку; Мари-Ноэль подошла к нему, погладила по широким бокам, пощупала нос.

Я перевел глаза от замка на мост и деревню за мостом и увидел, что от церкви спускается вниз какая-то женщина и подходит к въездным воротам. Женщина была в черном, на голове -- старомодная шляпка без полей, в руках молитвенник. Наверно, Бланш. Не глядя по сторонам, словно не замечая, что кругом ясный день, она шла, гордо выпрямившись, по гравиевой дорожке к ступеням парадного входа. И даже когда к ней подбежала Мари-Ноэль, ничто не дрогнуло в каменном лице, жесткие черты не смягчились.

-- Цезарь рычал на папу, -- крикнула девочка, -- и был вовсе не рад его видеть! Этого никогда не бывало. Вы не думаете, что он заболел?

Бланш кинула взгляд на пса, который трусил к ней, виляя хвостом.

-- Если никто не собирается взять собаку на прогулку, надо ее снова запереть, -- сказала она, поднимаясь на террасу; поведение пса явно не встревожило ее. -- А ты, раз недостаточно здорова, чтобы гулять, вполне можешь прийти ко мне заниматься после ленча.

-- Мне сегодня не обязательно заниматься, да, папа? -- запротестовала девочка.

-- Почему бы и нет? -- сказал я, полагая, что этот ответ поможет мне снискать милость Бланш. -- Спроси лучше маму, как она думает.

Словно не услышав моих слов, Бланш прошла мимо нас прямо в дом; казалось, я просто для нее не существую. Мари-Ноэль взяла меня за руку и сердито ее затрясла.

-- Почему ты на меня сердишься? -- спросила она.

-- Я не сержусь.

-- Нет, сердишься. Ты не хочешь со мной играть, и при чем тут мама, если я не стану сегодня заниматься?

-- А кто же должен приказывать здесь -- я?

Она вытаращила на меня глаза.

-- Но ты всегда это делаешь! -- сказала она.

-- Прекрасно, -- твердо сказал я. -- В таком случае, если твоя тетя согласна потратить на тебя время, ты будешь сегодня заниматься. Это тебе не повредит. А теперь пойдем наверх, у меня что-то для тебя есть.

Мне вдруг пришло в голову, что гораздо проще будет раздать подарки во время завтрака, когда все соберутся внизу за столом, а не вручать их порознь. Но девочке придется отдать подарок сейчас, чтобы задобрить ее, -она всерьез надулась на меня из-за того, что я велел ей заниматься.

Мари-Ноэль поднялась со мной в гардеробную, и я отдал ей сверток с книгой, взяв его со стола. Она нетерпеливо сорвала оберточную бумагу и, когда увидела, что внутри, вскрикнула от радости и прижала к себе книгу обеими руками.

-- Как я о ней мечтала! -- воскликнула она. -- О, мой любимый, мой дорогой папочка, как ты всегда угадываешь, что мне нужно?

Не в силах сдержать восторга, она кинулась мне на грудь, и я снова подвергся ее детским ласкам: она обвила мою шею руками, терлась щекой о мою щеку и осыпала меня беспорядочными поцелуями. Но теперь я этого ждал и закружил ее вокруг себя по комнате; казалось, будто играешь со львенком или длинноногим щенком, -- любое молодое животное привлекает нас юностью и грацией движений. Я больше не чувствовал себя неловко, она пробудила во мне невольный отклик. Я дергал ее за волосы, щекотал сзади шейку, мы оба смеялись; ее естественность, ее доверие придавали мне смелости и уверенности в себе... и в ней. Узнай это прелестное, льнущее ко мне существо, что я -чужак, я вызвал бы у нее неприязнь и страх. Представил, как она тут же замкнется в себе, нас ничто не будет связывать, в лучшем случае я стану ей безразличен, как псу. Мысль о том, что этого не произойдет, поднимала во мне дух, вызывала ликование.

-- Мне обязательно идти к тете Бланш? -- спросила Мари-Ноэль, догадавшись, что у меня изменилось настроение, и желая обратить это себе на пользу.

-- Не знаю, -- ответил я, -- решим это попозже.

Опустив ее на пол, я остался стоять у стола, глядя на остальные свертки.

-- Я хочу тебе что-то сказать, -- заговорил я, -- я привез из Парижа подарки не только для тебя. Маме я отдал подарок вчера вечером, бабушке тоже. Давай отнесем те, что лежат здесь, в столовую, пусть все развернут их перед ленчем.

-- Дяде Полю и тете Рене? -- сказала она. -- Зачем? Ведь у них нет дня рождения.

-- Да, но дарить подарки -- хорошо. Это показывает, что ты дорожишь человеком, ценишь его по заслугам. У меня есть подарок и для тети Бланш.

-- Для тети Бланш? -- Она смотрела на меня, раскрыв глаза от удивления.

-- Да. А почему бы и нет?

-- Но ты никогда ничего ей не даришь. Даже на Рождество и Новый год.

-- Ну и что? А теперь подарю. Может быть, она станет от этого чуть добрее.

Девочка продолжала изумленно смотреть на меня. Затем принялась грызть ногти.

-- Мне не нравится, как ты придумал, -- положить подарки внизу на столе. Слишком похоже на день рождения или другой праздник. У нас не случится ничего такого, о чем бы ты мне не сказал? -- встревоженно спросила она.

-- Что ты имеешь в виду?

-- Сегодня не должен родиться мой братец?

-- Конечно, нет. Подарки не имеют к этому никакого отношения.

-- Волхвы приносили подарки... Я знаю, что ты привез маман медальон, она приколола его к платью. Она сказала тете Рене, что медальон стоит кучу денег и с твоей стороны было гадко его покупать, но это показывает, как ты ее любишь.

-- Что я тебе говорил? Нет ничего лучше, чем дарить людям подарки.

-- Да, но не на виду у остальных, а каждому свой. Я рада, что ты не положишь в столовой мой . А что ты привез остальным?

-- Сама увидишь.

Положив книжку на пол, Мари-Ноэль стала на четвереньки и раскрыла первую страницу. Я смутно вспомнил, что, в отличие от взрослых, дети читают, лежа животом на полу, рисуют стоя, а есть предпочитают на ходу. Я вдруг подумал, что надо бы подняться наверх, узнать, как чувствует себя графиня, и сказал Мари- Ноэль:

-- Пойдем спросим, как здоровье бабушки. -- Но она продолжала читать и, не поднимая головы и не отрывая глаз от книжки, сказала: . Однако я пошел наверх со странной уверенностью, что я делаю все, как надо.

Я без труда нашел дорогу на третий этаж и, пройдя по коридору, подошел к двери в его конце. Я постучал, но не получил ответа, не слышно было даже лая. Я осторожно приоткрыл дверь; в комнате было темно, ставни закрыты, портьеры задернуты. Я с трудом разглядел на кровати фигуру графини, прикрытую одеялом. Я подошел и посмотрел на нее. Она лежала на спине, подтянув простыню к подбородку, и тяжело дышала, на бледном лице -серовато-грязный отлив. В комнате было душно, пахло чем-то затхлым. Хотел бы я знать, насколько серьезно она больна, подумал я, и как это нехорошо со стороны Шарлотты оставить мать без присмотра. Я не мог сказать, действительно ли она спит или лежит с закрытыми глазами, и шепнул: -- но она не ответила. Тяжелое дыхание казалось жестким, мучительным. Я вышел из комнаты, тихонько прикрыв дверь, и в конце коридора столкнулся нос к носу с Шарлоттой.

-- Как маман себя чувствует? -- спросил я. -- Я только что заглядывал к ней, но она меня не услышала.

В черных глазах женщины мелькнуло удивление.

-- Она теперь будет спать часов до двух-трех, господин граф, -- шепнула она.

-- Доктор уже был? -- спросил я.

-- Доктор? -- повторила она. -- Нет, само собой.

-- Но если она заболела, -- сказал я, -- будет разумней его позвать.

Женщина вытаращила на меня глаза:

-- Кто вам сказал, что она больна? С ней все в порядке.