Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение - Екатерина Гринева

– Эрик. Хороший мальчик.

– Да. Милый.

Внутренняя неловкость не проходила. Это был какой-то неправильный иностранец – без постоянной улыбки и жизнерадостного, как лошадиное ржание, смеха. И с этим неправильным иностранцем я не знала, что делать. Мой взгляд уперся в настенное панно: гора Фудзияма, утопающая в снежном тумане, а на переднем плане – цветущая сакура. Ну, конечно, что же еще может быть в японском ресторане, как не вечный символ Японии – красиво-треугольная гора Фудзияма и непременная сакура.

– Вы были в Японии? – спросила я швейцарца.

– В Японии – да. Был.

Неожиданно я подумала, что вообще почти нигде не была, кроме Египта и Турции – стран, где побывало почти все население бывшего Советского Союза. Даже соседка снизу – баба Валя каждый год исправно ездила туда осенью, когда снимала последний урожай с подмосковного сада-огорода и засаливала очередную банку грибов. «В Египет, что ли, съездить, – говорила она. – Все дела уже давно сделала, можно и отдохнуть».

Поездка в Турцию пришлась на крах одного моего романа, поэтому я ничего толком и не запомнила. Роман закончился почти молниеносно и по моей вине: я стала давить на мужика, и он стремительно исчез из моей жизни, не дожидаясь выяснения отношений, и поэтому Турция вместе со всеми своими красотами – сахарно-искристыми ваннами Клеопатры и с по-византийски пышным Стамбулом – проплыла мимо меня. Я просто тупо отдыхала и в сотый раз перемалывала свой роман: где и когда я сделала роковую ошибку, слишком дорого стоившую мне. Именно тогда или все-таки позже я выработала эту безошибочную тактику с мужчинами – нападай и бери. Тактика мгновенного натиска и такого же мгновенного отступления. И только глупый мягкий Вадик должен был как жертвенный телец пасть на алтаре брака. Вадик оказался не глупым и не жертвенным, а вполне жизнеспособным тельцом, который напоследок меня еще и боднул.

Моя жизненная оборона трещала по всем швам, и еще этот странный Эрнст Кляйнц пытается вести со мной задушевные разговоры о своем сыне вместо того, чтобы потянуть меня в койку и освободить мои мозги и тело.

– Я проголодался. А вы? Как это – по-русски? Голоден как волк. Правильно я говорю?

– Правильно. Вы хорошо говорите по-русски.

– Нет. Не очень.

– Вы давно работаете в России?

– Полгода. Я хочу знать русский язык. Хорошо.

– Он очень трудный.

Эрнст Кляйнц фыркнул.

– Не трудней китайский.

– Вы знаете китайский?

– Немного. Стал учить в прошлом году. Китай – динамич страна. Очень, очень развивать.

– Действительно.

– Русский тоже учить. А вы знаете языки?

– Немного инглиш.

Принесли еду.

У меня разыгрался аппетит, и я активно заработала палочками.

– А вы…

– Что я? – оторвавшись от тарелки, я посмотрела на швейцарца. Стекла очков отливали золотисто-красным светом.

– Вы… когда-нибудь…. – запнулся он.

Если этот швейцарец сейчас спросит меня о том, была ли я замужем и есть ли у меня дети, я просто встану и уйду.

– Вы… когда-нибудь… были в Японии?

После того как Эрнст Кляйнц рассказал мне о своем путешествии в Японию и о восхождении на гору Фудзияма, разговор все время катился вот по таким нейтрально-отвлеченным рельсам, и я вдруг подумала, что швейцарец ни разу не намекнул на то, чем закончится этот вечер. Я смущенно заерзала и отпила из пузатой темно-коричневой керамической чашки. Что-то настораживало меня в нашем свидании. Этот вечер был каким-то неправильным, не похожим на другие вечера в ресторанах с мужчинами, когда роли были четко прописаны и распределены и оставалось только следить за тем, когда надо ввернуть нужную реплику или вовремя взять паузу.

Я пила из пузатой чашки и смотрела на своего потенциального кавалера. Его уши оттопыривались и нежно алели в интимном полумраке японского ресторана. Весь мой пыл и щенячий задор, с которым я собиралась мстить Вадику за свою упавшую женскую самооценку, куда-то пропали, и теперь я думала только о том, чем закончится наше свидание.

Эрнст Кляйнц с шумом допил кружку густого пива и со стуком поставил ее на стол.

– Ну что, как говорится, хорошего понемногу? – и подмигнул мне.

Он довез меня до дома; началась метель, и хлопья сказочно-белого снега падали сверху, грозясь завалить весь город, как-то разом притихший и съежившийся в размерах. Метель делала помпезную амбициозную Москву уютной и прянично-сказочной – словно иллюстрация к старым сказкам, которую хорошо рассматривать дома, накрыв ноги одеялом и потягивая горячий чай.

Машина господина Кляйнца ехала медленно, словно он никуда не торопился, и на какие-то доли мгновения я вдруг поняла, что хочу, чтобы наше путешествие не заканчивалось. В машине пахло нагретой кожей и дорогим виски, и еще почему-то яблоками. Швейцарец молчал. Он как будто бы даже забыл о моем существовании и сосредоточенно смотрел на дорогу: чуть нахмуренно и серьезно.

Обычно я любила в дороге слушать музыку. Ее мягкий ненавязчивый звуковой фон успокаивал меня в конце трудового дня, а энергичные ритмы помогали встряхнуться утром, когда все кажется гадким и омерзительным, и даже чашка любимого кофе не помогает избавиться от чувства тоскливой безысходности перед серой вереницей будней.

Сейчас музыки не было; в салоне раздавалось шуршание шин, шум падающих хлопьев и легкое сопенье Эрнста Кляйнца, которое делало его похожим на медведя, разбуженного снежной бурей – непредсказуемого и тревожного.

– Вам не холод?

Он кивнул на приспущенное окно.

Я даже не заметила, что оно было открыто.

– Нет.

– Любите холод?

– Иногда.

Он бросил на меня странный взгляд из-под очков и замолчал.

– Я еду райт?

– Правильно. Райт.

– Куда теперь?

Я объяснила и только потом поняла, что показала самый длинный путь – путь-петлю, делающую основательную загогулину, прежде чем захомутать мой дом. И когда я это осознала, то невольно покраснела и порадовалась, что Эрнст Кляйнц плохо знает Москву и не понимает моего непонятного маневра.

Все объяснялось очень просто.

Мне категорически не хотелось выходить из машины. Здесь было тепло и уютно; все мое напряжение куда-то исчезло, растаяло как сахарная вата; я не думала о Динке, о ее пропавшем муже, о том, что в меня стреляли и что за мной следит непонятная машина.

На всякий случай я обернулась – машины не было.

Я невольно закрыла глаза и улыбнулась. Через какое-то время я почувствовала осторожное прикосновение мягких мужских пальцев.

– Да-да. – Я открыла глаза.

– Уже приехали, – голос прозвучал чуть виновато, как будто кучер доставил карету к праздничному балу не вовремя. Гости уже веселились вовсю, и только бедная Золушка прибывала с непростительным опозданием.

– Я едва не уснула. У вас такая уютная машина. Мне даже показалось, что я еду в карете. – И тут я замолчала, поняв, что сморозила жуткую глупость. Была надежда, что Эрнст Кляйнц не знал слова «карета».

– Карета, – оживился он. – Я очень люблю карету. В этом есть сказка. – Он взмахнул рукой. – Краси-ва сказка.

– Точно. – На мгновение я ощутила укол досады. Интересно, как теперь будет воспринимать меня Эрнст Кляйнц – как сумасшедшую русскую, которой после посещения японского ресторана померещились кареты и детские сказки?

– Это очень хо-ро-шо. Русские обычно слишком деловые. И никаких сказки. Практические люди.

Я закусила губу, чтобы не расхохотаться. Вот как нас, оказывается, представляют иностранцы – деловыми, практичными людьми без всяких сантиментов. А мы-то думали, что все наоборот. Мы – тонкие, умные и загадочные. Одна пресловутая загадочная русская душа чего стоит. А на самом деле нас считают криминальными авторитетами и олигархами. А практичные жесткие иностранцы как дети празднуют свое Рождество: еще за неделю пишут родственникам трогательные открытки с поздравлениями и готовят подарки. В любом репортаже по телевизору видно, как люди ходят по магазинам и выбирают подарки – не абы что, а со смыслом и значением. Из тех, от которых не отмахнуться и не поставить на полку пылиться вместе с другими ненужными сувенирами…

А мы? Подарки зачастую – первое, что подвернется под руку. Влюбленные еще думают и выбирают: всяких там медведей с заплатками и сердечками в лапах, а все остальные действуют по шаблону-стандарту. Коллеги дарят друг другу календари, ручки, визитницы. Родственники то, что придет на ум, руководствуясь исключительно финансовыми соображениями. Знакомые – лишь бы не обременительно с точки зрения денежных затрат. Что-то мелко-пустяковое – брелки и новогодние сувениры, фигурные свечки…

– Я сказал что-то не так?

– Все так, Эрнст. Все так. – Мне стало весело и смешно. А он славный, подумала я и испытала неожиданный приступ умиления. Значит, будет в постели нежным и ласковым. Это даже лучше, чем бешеная страсть, которую нам бы пришлось изображать, играя неутомимых любовников со всеми подходящими атрибутами: криками, стонами, мокрыми простынями, сбитыми набок.