Загадки замка Шаакен - Валентина Батманова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Муж отставил в сторону баян, вздохнул и, глядя на притихший гостей, пояснил:
– Варвара – моя землячка. Мы жили на одной улице в станице Тихорецкой. Это, если кто не знает, на Кубани. Ходили с ней в одну школу, только в разные классы. Эта белолицая, чернобровая казачка мне еще в седьмом классе приглянулась. Но, как оказалось, не только мне одному. Многие хлопцы пытались за ней ухаживать и даже дрались между собой. Но мне они были не соперники. Я уже тогда был видный казак, ходил в кубаночке из-под которой торчал кучерявый чуб. – Юбиляр крутанул головой, усмехнулся. – Однажды я подкараулил Варвару идущую от реки с полными ведрами помидор. Тогда многие станичники имели у самой реки огороды, где выращивали овощи. Было уже темновато. Я вышел из камышей и предложил помочь донести ведра. «Обойдусь без помощников», – испуганно ответила она мне и поспешила к дому по узкой тропинке. Я не отстаю, иду следом за ней. Ведра тяжелые, руки у нее устали. Поставила Варя ведра на землю и стала дуть на ладони. Вот тут-то я и воспользовался моментом. Обнял ее, прижал к себе. «Ты дурной что ли, – попыталась она меня оттолкнуть, – а если мой батька увидит. Ты тогда не только кубанки лишишься, но и своего чуба».
– Может, хватит вспоминать об этом, Семен? – смущенно попросила Варвара.
– Рассказывай, Семен Иванович, рассказывай, – попросили гости.
– Так вот, – продолжил юбиляр рассказ, – я ее не слушаю, еще крепче к себе прижимаю, целую. Чувствую, больше не толкается, значит, понравилось. К тому же и сама меня обняла. Кровь ударила в голову и, не знаю, чем бы закончилась наша встреча, если бы не серия сильных ударов по спине. Отскочил в сторону, а это ее отец меня кнутовищем хлещет и приговаривает: «Я тебя, сукин сын, барбос, научу, как руки распускать. Не для тебя, оборванец, ращу я свою дочь. Ей еще учиться надо, а не с тобой женихаться». Я с трудом выхватил с его рук кнут и отбросил в сторону. Отец Варвары слегка подустал меня хлестать, но злость еще не прошла. «Запомни, Семен, – сказал он угрожающе, – если еще раз увижу тебя рядом с дочкой, засеку до смерти».
Варвара тем временем подхватила ведра с помидорами и, сверкая пятками, побежала домой. Я долго стоял на тропинке, почесывая расписанную кнутом спину, потом, словно побитый пес, побрел до своей хаты. Во двор вошел не через калитку, а перелез через плетень, снял посеченную рубашку, обмылся возле бочки с дождевой водой и, переодевшись, снова пошел на улицу. А тут как раз мой дружок закончил сено сгружать с телеги. Говорит, подожди чуток, я сейчас обмоюсь, и пойдем гулять.
Разумеется, дружку я ничего не сказал о случившемся, кроме того, всячески старался скрыть саднящую боль в спине. Да он особенно и не приставал с вопросами. Как раз наоборот, сообщил, что у нашей обидчицы Пивнихи снова гуляют заезжие гости.
– Я этой, стерве, до сих пор не могу простить обмана, – горячился мой дружок. – Арбузы забрала, а в постельку к себе не пригласила.
Мы через огороды пошли во двор нашей должницы, подкрались к окошку и стали наблюдать через щель в занавески за происходящим в комнате. Один из заезжих казаков засунул хозяйке под кофту руку и стал целовать ее в шею. Второй казак, он был постарше, лежал на топчане, прикрыв глаза. Немного постояв, решили пойти посмотреть, что находится в бричке, которая стояла во дворе Пивнихи. Оказалось, что она груженная мешками с просом. Видать казаки утром собирались везти его на мельницу. Мне все это уже надоело, и я предложил дружку вернуться по домам и лечь спать. Но он не успокаивался и стал в каждом мешке проделывать металлическим штырем дырки, через которые просо, словно вода, потекло на землю.
– Вот теперь порядок, – отбросил в сторону штырь мой дружок, – пусть эти казаки заплатят за наш моральный урон, ведь Пивниха с ними спит бесплатно.
Уже подходя к своему дому, я почувствовал, что у меня начинается жар от побоев. В хату заходить не стал, а пошел спать в летнюю времянку. Утром я не смог подняться с постели. Увидев меня больным, мать стала врачевать раны деревенским методом. Она без объяснений знала, откуда у меня на спине такие раны. Не успела она закончить смазывать спину приготовленным снадобьем, как во двор вбежали Пивниха и два казака.
– Где твой ахломон? – закричала женщина, – давай сюда своего Семку.
– Ты чего с утра пораньше разоралась? – замахала на нее руками мать. – Сын болен, у него высокая температура, он уже сутки не встает с кровати. – Она осторожно сняла со спины тряпку и показала кроваво-синие полосы от кнута. – И чего ты привязалась к моему сыну? – упрекнула она Пивниху. – Поищи виноватого в другой хате. У тебя недоброжелателей полстаницы.
Не сказав больше ни слова, Пивниха и ее ухажеры ушли со двора, а мать посмотрела на меня, – продолжал свой рассказ Семен, – и сказала: «Я не сомневаюсь, что эту пакость Пивнихи учинили вы со своим дружком». Она покачала осуждающе головой и ушла.
Не смотря на угрозы отца Варвары, я продолжал свои ухаживания и бегал за ней по пятам. Она тоже не чуралась меня и прибегала на свидания даже ночью. Но скорее нашим любовным играм пришел конец. Варвара поступила учиться в медицинский институт, а я в военное училище. Теперь мы встречались только во время каникул, но ее отец бдительно следил за нами даже в эти короткие минуты счастья. Да разве за всем уследишь, – усмехнулся Семен и лукаво подмигнул Варваре. – Мы понимали, что безумно любим друг друга. Училище я окончил перед самой войной, а Варвара училась на четвертом курсе. Началась война, и мы потеряли друг друга. – Семен замолчал и теплым взглядом посмотрел на жену. Варвара чуть смутилась под пристальным взглядом, потом посмотрела на тамаду и сказала:
– Всевышнему было угодно, чтобы мы встретились в самом конце войны. После того, как нашими войсками был взят Мемель, и поток раненных резко сократился, я стала обходить палатки и осматривать прооперированных солдат. В одной из палаток увидела сидевшего на кровати раненого в ноги бойца и остановилась от неожиданности. Он терзал гармошку и горланил на всю палату.
За Кубанью есть одна станица,Вокруг нее высокая лоза,В той станице черные ресницы,А в ресницах карие глаза.
Раненый склонил голову к гармошке и, чуть тише продолжил петь:
Где-то там в дали за полустанком,Разгорится небывалый бой,Потеряю я свою кубанку,Со своей кудрявой головой.
Не помня себя от радости, я сорвалась с места и бросилась к гармонисту, – продолжала свой рассказ Варвара Михайловна. – Обняла его, прижалась к широкой груди. А он чуток отстранил меня, посмотрел в побледневшее лицо и снова растянул свою гармонь:
За весенние ночи, за родную страну,Да за карие очи я ходил на войну.
Я опустилась на колени перед его койкой и зарыдала, словно маленькая девочка.
– Я здесь уже четвертые сутки, – положив мне на голову обветренные руки, тихо сказал он, – и операцию ты мне делала, да вот не узнала или не захотела узнавать. Наверно, у тебя уже есть другой милый?
– Какой другой? – сквозь слезы проговорила я, – всю войну ждала нашей встречи. А то, что не узнала тебя на операционном столе, так это легко объяснить. При таком сумасшедшем потоке раненых, всматриваться в их лица не было времени, все внимание только на кровоточащие раны.
Больше мы не расставались, – с улыбкой продолжала свой рассказ Варвара Михайловна. – Меня перевели работать в Калининград, а Сеня служил здесь же в полку. Вот так мы и создали семью. – Она замолчала и перевела взгляд на сидевшую рядом Татьяну. – Теперь тебе слово, красавица.
– Я для папы прочитаю стихи, – смущаясь и одергивая платье, сказала дочь. – Он очень любит поэму «Василий Теркин». – И она с выражением стала читать.
Громкие аплодисменты гостей стали оценкой ее мастерства. А мать, глядя в лицо Антону, тихо сказала:
– Живы будем – не умрем, не взорвемся, так прорвемся, что отдали, все возьмем.
– А что нам скажет красавица доктор? – глядя на Лизу, спросил тамада.
Девушка смущенно посмотрела на сестру, потом перевела взгляд на отца.
– Я спою любимую песню нашего папы. – Дождавшись, пока отец возьмет баян, запела тихим голосом:
Подари мне платок,Голубой лоскуток…
Гости подхватили всем знакомую песню. Лиза, глядя в глаза мужа, пела и пела, все больше вдохновляясь.
Если в лунную ночь, иль средь белого дня,Ни за что ни про что, ты разлюбишь меня,Ничего не спрошу, ничего не скажу,На дареном платке узелок завяжу.
Когда Лиза закончила петь, Михаил взял ее за руку и, тихонько сжимая в своей ладони, сказал на ухо:
– Я тебя, моя единственная, никогда не разлюблю, ни в лунную ночь, ни в ясный день. Скажу честно, я даже немного боюсь, что ты меня вдруг разлюбишь. Мне такого удара не пережить.
– Не переживай, – глядя в горящие глаза мужа, тихо ответила Лиза. – Я в себе уверена и твердо знаю, что другого мужчину никогда не полюблю.