Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях - Теодор Кернер

Был у меня в то время один замечательный приятель — молодой помещик, с которым я познакомился после года работы врачом. И впоследствии я всегда встречался с ним, если его приводили в город какие-то дела, так как нам обоим не хотелось терять связи друг с другом. Не раз уже он настойчиво приглашал меня посетить его имение, единоличным хозяином которого он стал после смерти отца. K тому же мой друг был неженат: ему, как он говорил, вполне хватало общества мамы и младшей сестры.

Ему-то я и написал письмо с просьбой принять меня на пару дней. Любезнейшее приглашение пришло незамедлительно, и в тот же день, после обеда, я уже сидел в вагоне поезда, доставившего меня прямо к предгорьям. На станции меня уже ожидала небольшая повозка, так как поместье моего друга находилось в часе езды оттуда.

Едва я вышел из повозки, как меня уже встретила его мама; она извинилась за сына, который не смог сам выйти мне навстречу из-за срочных дел в каком-то отдаленном хуторе. Но не позднее чем через час он должен был, по ее словам, вернуться. Тем временем я мог бы устроиться поудобнее в своей комнате.

Прежде дом использовался в качестве господского загородного замка, но был впоследствии переоборудован в духе нового времени, так что я уже представил себе, как хорошо было бы провести здесь все лето. Но, имея в лучшем случае недельный отпуск, нелишним было бы подумать о его наилучшем использовании, поэтому я, наспех приведя себя в порядок, спустился вниз по широкой лестнице, чтобы немного осмотреться на новом месте.

Поместье было расположено в живописной холмистой местности, примыкая к окраине большой деревни, дома и дворы которой, разбросанные тут и там, заполняли довольно внушительное пространство. С противоположной стороны, куда выходили окна комнаты, к дому примыкал цветник, пройдя через который, можно было попасть в маленький, обнесённый оградой парк. B свою очередь, за оградой парка взгляду открывался вид на лесистую долину с господствовавшими над ней одиночными скалами — своеобразным предместьем горного края, маячившего вдали.

И вот, отправившись в путешествие по окрестностям, я уже издалека обратил внимание на два необычно величественных дерева, между которыми пролегала тропа в долину. Они, подобно двум исполинам, охраняли вход в таинственное чрево леса, и поскольку солнце уже скрывалось за кромкой противоположного холма, лишь их верхушки были тронуты красноватым закатным светом.

Зрелище было настолько необычным, что я невольно остановился, чтобы насладиться им. Вдруг моего слуха достигли какие-то странные звуки, источник которых, несомненно, мог располагаться только на этих украшенных закатным светом верхушках деревьев: это был звонкий, мелодичный, словно вырывавшийся из человеческого горла смех, и сразу же — вторивший ему, но уже в более низкой тональности; затем — уже где-то в глубине долины — оба голоса сливались в необычайно чистом звучании эха. Трудно было вообразить себе нечто более удивительное, чем эти звуки в полной тишине, воцарившейся на необозримом пространстве, и если бы старые сказочные времена не канули безвозвратно в Лету, я мог бы поклясться, что в кронах деревьев сидят две дриады и вызывают таким образом эхо на короткую вечернюю беседу!

Послушав некоторое время этот удивительный концерт в его всевозможных вариациях, я подошел, наконец, вплотную к деревьям, оказавшимся кленами.

Возможно, это были всего лишь деревенские дети, развлекавшиеся таким образом; однако по причине своей близорукости я не смог ничего разглядеть, поскольку очки оставил дома. Встав же между стволами и прислушавшись, я не услышал ровным счетом ничего. Не шелохнулся ни один лист, не скрипнула ни одна ветка — вершины деревьев в невинном молчании грелись в лучах заходящего солнца, и лишь пара каких-то птиц перепархивала с ветки на ветку.

Когда же я покинул это заколдованное место и вошел в смыкавшееся надо мной ущелье, то, не успев сделать и пятидесяти шагов, снова услышал за своею спиной этот смех: сначала одним, а затем и другим, более тихим голосом. Но теперь в этих голосах, казалось, звучала явная насмешка; да и эхо отвечало им каким-то злорадным хихиканьем. Я не мог даже точно определить, откуда оно доносилось: над многолетними пихтами возвышалась гладкая, широкая отвесная скале, на вершине которой, у самого края, стояла маленькая часовенка. Вероятно, звук так безошибочно чётко отражался от этой отвесной поверхности, что различим был каждый полутон. Мои раздумья по поводу источника этих загадочных переливов прервал колокольный звон из часовни — и в тот же миг смолк смех в верхушках кленов; не слышно было и отзвуков самого колокольного звона. Я присел на пенек и полной грудью стал вдыхать целительную вечернюю прохладу и свежие лесные запахи. Когда же я, наконец, поднялся и отправился в обратный путь, вершины гор уже не горели золотом в лучах солнца и все вокруг, казалось, замерло. Лишь вяхирь, которого я спугнул своим приближением, с шумом взлетел на ветку дерева.

Еще у входа в парк я встретил шедшего мхе навстречу друга. Мы были оба очень рады встрече, ведь нам нужно было поговорить с ним о стольких вещах. Он сразу же повел меня в садовый павильон, где уже был накрыт стол и нас ждала его мама. Но прежде чем мы успели сесть, открылась боковая дверь и к нам присоединилась стройная белокурая девушка. Подбежав к старой даме, она обняла ее, кивнула моему другу и, повернувшись ко мне, сделала несколько неуклюжий книксен, окинув меня при этом не совсем дружелюбным взглядом.

„Ну и как ты опять выглядишь, Фрэнцель! — сказал ей брат. — Ты по-прежнему все колобродишь? Кстати, — обратился он ко мне, — имею честь представить тебе мою младшую сестру Франциску, которую мы называем Фрэнцель и чье воспитание, несмотря на усилия мамы и господина школьного учителя, к сожалению, порядком запущено. Девушка, которой в следующем месяце исполнится семнадцать, должна, по крайней мере, приводить в порядок свой туалет, прежде чем садиться за стол“.

Девушка надула губки, пригладила рукой густые волосы, из которых, правда, так и осталось торчать в разные стороны несколько прядей, и, не сказав ни слова, села рядом с матерью. По другую сторону от матери сел ее брат, так что я оказался сидящим прямо напротив нее.

Я не осмелился бы описывать ее молодое личико. Она уже грозит мне пальцем. Моя жена не выносит, когда я начинаю подробно рассказывать эту любовную историю, — вероятно, из странной ревности к милой девушке, преимущество которой тогда состояло только в ее молодости. Итак, короче говоря, несмотря на то, что Фрэнцель во время ужина открывала рот только для того, чтобы утолить свой отменно здоровый деревенский аппетит, и не удостоила гостя ни единым взглядом — более того, даже афишировала свою антипатию к нему, — она с каждой минутой казалась ему все более привлекательной, и когда все встали из-за стола, я уже не сомневался в том, что влюблен по уши в это строптивое дитя.

Свершилось то, что обычно сравнивают с громом среди ясного неба — обыкновенное чудо, в которое никогда не верят худосочные душонки.

Искра вспыхнувшего чувства окончательно превратилась в яркое пламя, после того как мой друг попросил свою сестренку что-нибудь спеть („чтобы наш гость не принял тебя за глухонемую“). Она снова с неподражаемо очаровательной строптивой миной пожала плечами, однако послушно села за рояль и спела — чистым, хотя и несколько резковатым голосом, звучавшим почти как дискант, — сначала несколько прекрасных, меланхоличных народных песен, а затем — как нарочно, мои самые любимые вещи из Шуберта и Шумана, да с таким подлинным музыкальным чувством, что я лишился дара речи от восторга и едва сумел пролепетать какой-то плоский комплимент; однако она сразу же встала поцеловать мать, пожелала нам с братом спокойной ночи и покинула комнату.

„К нашему счастью, в лице нашего местного школьного учителя мы нашли необычайно способного и образованного человека, — сказала мама Фрэнцель, видя отразившееся на моем лице восхищение. — Здесь, вдали от города, мне было бы непросто дать девочке самые элементарные школьные знания, не будь этого превосходного человека, который с девяти лет учит ее и своего на два года младшего сына. Помимо всего прочего, он еще и талантливый музыкант и давно уже мог бы найти себе лучшее места в городской школе; если бы ему и, прежде всего, его болезненной жене не приглянулись так наши места. K тому же в городе ему вряд ли удалось бы поставить на ноги и уберечь от насмешек со стороны грубых товарищей своего бедного калеку — единственного сына. А всему прочему, что еще нужно знать из новых языков и чисто женских премудростей, я могла бы научить Фрэнцель сама, поэтому не хочу расставаться с ней только ради тупой муштры, которой ее стали бы подвергать в каком-нибудь пансионе“.

Мама, наконец, удалилась, и я, оставшись наедине с другом, курил, продолжая молча ходить взад-вперед по террасе. Его удивила моя неразговорчивость — вполне понятная при моем смятении, — и, не выдержав, он, в конце концов, поинтересовался, не почувствовал ли я себя вдруг нехорошо. „Скорее слишком хорошо!“ — возразил я и не стал делать тайны из того, какое большое впечатление произвела на меня его сестра.