Четыре дня Маарьи - Леэло Тунгал

 - Однажды, идя по лесной дороге, я вышла на пустошь, — рассказывала Стийна глухим, таинственным голосом. — Передо мной была голая, уходящая за горизонт равнина, два острых ствола деревьев на фоне синего неба. И вдруг у меня на глазах быстро взошла большая белая круглая луна, словно кто-то тащил ее по небу, словно это была особая луна, которая всходила только над этой пустошью… Это было как сновидение…

 - И ты не струхнула?

 - Нет, я как бы сделалась бесплотной, словно растворилась в этом сновидении.

У меня неожиданно возникло странное ощущение нереальности, и я, пожалуй, не удивилась бы, если бы увидела вдруг у Стийны длинные клыки и острые когти. Далеко над чернеющим лесом виднелась мертвенно-бледная луна, два придорожных дерева жалобно склонялись одно к другому, хотя ветра и не было. Никто не стал бы искать меня на далекой дороге в лесу, в таком месте, названия которого я даже не знала. Впереди чернел какой-то странный крест, похожий на знак умножения.

Стийна глянула на меня и рассмеялась. Железнодорожный знак! Рельсы светились под луной, как два луча, и от этого мое самочувствие сразу стало более земным.

 - Пошли по шпалам, наверняка выйдем к какой-нибудь станции, — предложила я.

Стийна была согласна. Она продолжала свой рассказ тем же таинственным голосом. Она говорила о фантомах, о призраках, которые возникают, когда чья-нибудь злоба, отчаяние или желание отомстить становится столь велико, что ищет для себя воплощения…

Мне не было причины бояться чьей-то злобы или мести, но все-таки возникло странное, жутковатое чувство. Чтобы доказать свою храбрость, придать себе смелости и попугать Стийну, я тоже рассказала ей одну страшную историю. Но Стийна даже не вздрогнула. Удивительно, иногда она такая нежная и чувствительная, что любое слово ранит ее, но иногда — на тебе! — ничем ее не проймешь.

 - Между прочим, за хождение по путям — штраф три рубля! — сменила я тему.

И вдруг услышала шорох и треск кустарника и чье-то тяжелое дыхание. Я дернула Стийну за руку и побежала, увлекая за собой. Эти проклятые шпалы уложены так неудобно: одним шагом через две не перескочишь, а для двух шагов — расстояние маловато.

 - Ты чего? — спросила Стийна, запыхавшись.

Впереди виднелось маленькое здание. Что бы это ни было — станция, жилище или железнодорожная будка, — мы должны были успеть туда прежде, чем фантом вылезет на насыпь. Стийна оглянулась и прыснула.

 - Ну да, иногда фантом принимает и облик собаки!

Собака? Проклятье! Маленькая, коротконогая, дерзкая собачонка.

 - Ты же говорила, что никаких собак не боишься, — поддразнила меня Стийна.

Собачонка бежала — шлеп-шлеп — между рельсами и негромко ворчала, словно что-то бубнила себе под нос. Мне стало стыдно!

 - Ах, знаешь, эти шавки смешанной породы — самые зловредные, — попыталась вывернуться я. — Они уже начинают превращаться обратно в шакалов.

Собачонка следовала за нами до самого здания, оказавшегося станцией — маленькой, темной, безлюдной. Чуть поодаль стоял деревенский дом — может быть, в нем жил начальник станции. Мы устроили военный совет: не попроситься ли в дом на ночлег? Но часов у нас не было, чувства времени — и подавно, могло быть с одинаковым успехом и восемь, и двенадцать, но могло быть и четыре часа утра. Эти белые июньские ночи обманчивы!

Таинственная собачонка пролезла через дыру в заборе, окружавшем дом, и принялась громко лаять. Однако окна оставались по-прежнему темными.

Дверь станции была открыта, но окошечко кассы, само собой разумеется, закрыто наглухо. Это был один из тех маленьких полустанков, где поезда останавливаются лишь раза два в день и билеты продают за час до прихода поезда… Здесь были две длинные скамейки с закопченными спинками, бак с питьевой водой, эмалированная кружка, ловившая капли из крана бака, и даже низенький столик, который лет двадцать назад мог украшать чье-нибудь жилище. Глаза быстро привыкли к полутьме, и хотя мы обнаружили возле двери выключатель, свет зажигать не стали. Я заметила, что пол в помещении был очень чист, словно только что вымыт.

Мы устроились довольно удобно: съели остатки курицы, печенье и конфеты, запивая тепловатой водой из бака.

"Фантом" выл во дворе, но страх вдруг как рукой сняло. Мы расположились на скамейках — это было удобное ложе для тех, кто привык спать на гвоздях. Спортивные сумки прекрасно заменили подушки. Я вспомнила о "ночной одежде молодой дамы", которую мне всучила тетя: две «гигиеничные» фланелевые ночные рубашки, и мы напялили их поверх джинсов. Несмотря на почти домашний уют, нам не спалось. Я думала об Аэт, которая прикатила в город Ригу и сейчас видит сон на латышском языке, думала об отце и матери и о березке у них под окном, думала о тете, которая во сне легонько присвистывает…

 - Маарья, ты спишь? — спросила Стийна.

 - Глубоко, как грудной младенец.

 - Слушай, как ты думаешь, если у этого «фантома» будут щенки, они уже будут похожи на шакала? Поверила?!

 - Щенки, пожалуй, еще нет, а вот щенки щенков — обязательно. Что-то среднее между шакалом и гиеной.

 - Представляешь, какой сюрприз хозяину! — Стийна рассмеялась.

У Рейно из нашего класса есть догиня, и он не раз потешал нас своим фантастическим проектом: продать еще совсем маленького щенка дога в воротах рынка, там, где торгуют щенками дворняжек по трояку. Покупатели все равно ничего не смыслят и будут уверены, что купили японскую карманную таксу. Но потом дог начинает расти! А хозяева не догадываются, что нужно обрезать щенку уши, и через полгода вырастят на диванных подушках лопоухого, лающего теленка. Представляю себе удивление хозяев!

Глаза стали потихоньку закрываться, где-то у окна жужжала муха, и от этого воздух сделался страшно снотворным.

Разбудила меня утреннняя прохлада. За окнами было уже почти совсем светло, где-то горланил петух и звякал подойник.

Стийна спала как маленький ребенок — на правом боку, сунув обе ладони под щеку.

ГЛАВА 9

Глядя на спутанные, цвета желтого одуванчика волосы спящей Стийны и на ее полуоткрытый рот, я подумала, что должна заботиться о ней, о ее дальнейшей судьбе. Хотя Стийна была на год старше меня и гораздо более самостоятельной, но она как бы витала в облаках, частенько не понимала, когда кое-кто над ней насмехался, но иногда обижалась совершенно зря на какое-нибудь безобидное слово или намек. Поэтому общаться и поддерживать с нею добрые отношения было совсем не просто: посреди самого обычного разговора Стийна могла внезапно повернуться к собеседнику спиной и уйти, иногда даже не попрощавшись. Но и ей, пожалуй, не всегда было легко со мной. Как и отец, я любила разыгрывать и подшучивать, едва только представлялась малейшая возможность. Никого обидеть я не желала, просто мне нравилось веселиться.

Помню, как еще в первом классе меня и Яана Теэмуса стали дразнить: ну, рисовали картинки — две фигурки из черточек стоят и держатся за руку — и подписывали, кому как позволяла грамотность и фантазия: "Маарья+Яан=любовь!" или: "Яан и Маарья — всем известно, он — жених, она — невеста, они под руку гуляют, в небе радуга сияет!". Я знала, что начала все это Лийви Саар из второго класса, которая завидовала мне, потому что раньше она была чемпионкой начальных классов, а я обогнала ее и лишила чемпионских лавров. Но Лийви я ничего сделать не могла, поэтому обратила свой гнев на несчастного «жениха». Бедняга Яан Теэмус! Он не мог никак научиться ни читать, ни писать, даже туфли он нередко надевал не на ту ногу. Позже он оставался на второй год в каждом классе. Я и пеналом в Яана бросала, и подсказывала ему нарочно неправильно, но на все это мой «жених» лишь молча улыбался, а остальные смеялись и насмехались еще больше: мою агрессивность принимали за проявление симпатии. Когда я, чуть не плача, рассказала дома о своей беде, отец и мать, едва сдержались, чтобы не расхохотаться. Затем отец посоветовал мне сказать: "От горшка два вершка, штаны висят, а туда же — в женихи!" И странным образом эта вроде бы бессмысленная фраза подействовала: дразнить нас перестали.

О да, у отца на все случаи припасены присказки. Когда мать порой тревожилась, что отец в одиночку идет ловить браконьеров, он смеялся: "Ах, чего там, если мне суждена гробовая доска, то ему — тюремная тоска!" А когда в день получки мать говорила, что надо бы перейти из библиотекарей в полеводы — они зарабатывают в три раза больше, — отец замечал: "Кто не благодарит за малость, тот и за большое благодарен не будет". Деревенские пьянчужки боялись моего отца и за его острый язык. Он и в лесу не позволял нарушать порядок, и в деревне.

Сказал бы он и отцу Стийны острое слово? Непременно!

Стийна не очень-то любила шутить, хотя она часто видела смешное там, где я только улыбалась. Наверное, мои шутки ей порой надоедали, и, наверное, иногда она считала меня легкомысленной. Зато Аэт записывала все шутки, и присказки, и анекдоты в книжечку — может быть, когда-нибудь удастся их использовать. Я и была легкомысленной: ничего не записывала, если только не задавали на уроке литературы, и только хотела, чтобы вокруг меня всем было хорошо и весело. Чувствовала себя прямо-таки на седьмом небе, когда все были в хороших отношениях друг с другом, когда все вокруг смеялись, шутили и веселились… До чего здорово было мне на вечере "Кафе-клуб старшеклассников"! Его подготовил наш класс, и он, увы, оказался первым и последним. Поскольку праздник состоялся в начале апреля — месяца шуток, мы считали, что у нас развязаны руки; чего мы только не навыдумывали! Комические викторины, различные конкурсы и соревнования между классами: конкурс красоты, соревнования силачей, мудрецов, конкурс на самое фальшивое пение, курсы молниеносного обучения танцам и тому подобное. Объявление о нашем «Кафе-клубе» мы перевели на несколько иностранных языков и прочли с "интуитивным произношением" из школьного радиоузла. Эту радиоинформацию завершил своим хриплым «армстронговским» голосом Тийт, сказав "добро пожаловать!" на пяти языках!