Я все нашел... - Джоанна Лэнгтон

— Вы такой… такой отстраненный… вам до меня нет никакого дела.

— Ты вовсе не это собиралась сказать.

— Я, кажется, снова лезу туда, куда не следует, — поспешила заметить Одри.

— Так какой же я?

А, была не была! — решила Одри.

— Холодный, самовлюбленный, бесчеловечный.

— А ты вдруг стала на удивление… откровенной, — пробормотал Филипп.

Одри, не понимая почему, затаила дыхание. В этот момент, нарушив напряженность момента, прозвучал веселый голос стюарда:

— Командир самолета интересуется, не хочет ли мисс Флетчер посетить кабину пилотов, сэр.

Филипп высокомерно кивнул.

— Полагаю, мисс Флетчер будет просто счастлива. Только ничего там не трогай, Одри, и ради Бога не споткнись!

Услышав смешок стюарда, Одри покраснела и поднялась с кресла в полной уверенности, что Филипп и не думал шутить.

Когда в Ницце Одри покинула самолет, от ее бодрого настроения не осталось и следа. Суровая действительность вдруг со всей серьезностью заявила о себе.

До сих пор она, малодушничая, старалась не думать о предстоящем ей в конце пути маскараде: ее радовало, что она проведет время в обществе Максимилиана, к которому относилась с огромной симпатией. Как жаль, что он серьезно болен!

Но теперь, следуя за Филиппом по залам аэропорта, Одри ненавидела себя за то, что ей предстоит участвовать в обмане, идущим вразрез с принципами, которые она привыкла уважать с детства. От неминуемой перспективы лгать такому искреннему и доверчивому старику, как Максимилиан, Одри мучилась и очень нервничала. Разве сможет она смотреть Максимилиану в лицо и лгать?

— Одри! — Вернувшись, чтобы поторопить ее, Филипп положил руку на плечо девушки и развернул в нужном направлении. — Черт! Ты разве не заметила, что отстала от меня?

— Нет…

Выйдя из здания, Филипп с видом пастуха, мужественно прогнавшего стадо глупых овец через переполненный аэропорт, втолкнул Одри в ожидавший их лимузин.

Оторвавшись от своих тяжелых раздумий, Одри почувствовала, как Филипп застегивает на ней ремень безопасности. Стиснув зубы, он затягивал его, как, должно быть, средневековый тюремщик заковывал в кандалы готового к побегу узника.

— Теперь сиди и не двигайся.

— Куда я могу деться?

— И убери с лица скорбное выражение. Страдать по Келвину тебе запрещено! Тебе предстоит играть роль, и, хотя я не жду, что тебя удостоят «Пальмовой ветви», мне все же хотелось бы видеть на твоем лице хоть немного радости.

— Но я вовсе не думала о Келвине! Уж если хотите знать, я волновалась, как буду лгать Максимилиану…

— Оставь это мне.

— Да, вам это удастся намного лучше, — без малейшего намека на ехидство согласилась Одри.

В глазах Филиппа появились злые искорки.

— Не понимаю, как я еще не задушил тебя, — дрожащим от ярости голосом признался он. — Никогда не думал, что смогу столько сдерживаться.

— Господи, да чем я заслужила подобное отношение?!

Филипп медленно, разжал стиснутые в кулаки пальцы.

— Ты хочешь знать… ты действительно этого хочешь?

Он и впрямь кипит от ярости, с тревогой поняла Одри, уставившись на него широко открытыми голубыми глазами.

— Во-первых, ты ничего вокруг себя не замечаешь. Во-вторых, ты брела по аэропорту, как безмозглая курица. В-третьих, ты все еще ведешь себя так, словно я твой начальник. Когда именно ты все-таки соизволишь изображать мою невесту? Пока ты хихикала с моими пилотами и примеряла их фуражки, я слышал, как ты трижды назвала меня мистером Мэлори. В-четвертых, у тебя не все в порядке с нервами…

— С нервами? — дрожащим голосом переспросила Одри.

— Ты либо в приподнятом настроении, либо готова рыдать по пустякам! Золотой середины нет, ты не можешь нормально, спокойно себя вести.

— Моя жизнь в последнее время была далеко не нормальной, — обиженно заметила Одри, чувствуя, как в горле у нее появился комок.

— И пятое, — прорычал Филипп в ответ на немой упрек в ее наполненных слезами голубых глазах, — мне не нравится, когда меня не замечают.

Как избалованный ребенок, убежденный, что весь мир вращается вокруг него, подумала Одри. К счастью, она не произнесла этого вслух, но ее так и подмывало сказать: не припоминаю, мол, чтобы вы выказывали желание вступить со мной в беседу. Конечно, он не ожидал, что она будет сидеть рядом, храня полное молчание, и ждать, пока к ней соизволят обратиться.

— Вы ошибаетесь, говоря, будто я вас не замечала. Мне просто показалось, что вы предпочитаете, чтобы я ничем себя не обнаруживала… — Под недоуменным взглядом Филиппа Одри покраснела, но нашла в себе силы продолжить: — У вас столько забот… Вы не расположены к людям, не умеете просто радоваться… Ваш мозг не перестает напряженно работать, поэтому вы все время серьезны. А это действует на нервы.

— Ты мне тоже действуешь на нервы, — заявил Филипп.

Одри взглянула ему в глаза, которые сейчас под действием проникающих в салон машины солнечных лучей отливали серебром. Эти глаза ослепили ее своей красотой, и Одри вдруг почему-то начала мучить совесть.

В смущении она отвернулась, но в ее воображение возник образ несчастного, но не по годам умного мальчугана, о котором ей однажды печально поведал Максимилиан. Ставший настоящим циником уже в пятилетнем возрасте ребенок, относящийся к взрослым с глубоким подозрением.

— Почему ты на меня так смотрела? — спросил Филипп.

Одри ничего не ответила. Она вдруг ясно поняла, что, хотя подчас Филипп мог холодно и бесцеремонно говорить о Максимилиане, старик, по-видимому, единственный человек в мире, которого Филипп любит. И то, что Филипп готов прибегнуть к уловке в своей решимости доставить крестному отцу радость, вдруг показалось Одри очень трогательным… В глазах у нее блеснули слезы.

— Смотрела, потому что думала о вас. — Одри сквозь слезы улыбнулась.

— Больше этого не делай. Я вовсе не хочу, чтобы ты обо мне думала.

Одри кивнула. Филипп взял ее за руку и надел на безымянный палец роскошное бриллиантовое кольцо.

— Я сделаю все возможное, чтобы убедить Максимилиана… обещаю! — с воодушевлением воскликнула Одри. — Я стану вести себя так, как он того мог бы ожидать от меня, если бы я действительно влюбилась. Я постараюсь представить, что на вашем месте Келвин…

— Это опасно. Ты можешь действительно влюбиться в меня.

Одри вдруг перестало хватать воздуха, а Филипп, словно не заметив этого, продолжал:

— Возможно, я расчетливый мерзавец, но я не хочу, чтобы эта затея нанесла твоей душе непоправимый урон. Особа, способная плакать по поводу съеденной золотой рыбки, больше чем просто ранимый человек. По правде говоря, когда я увидел тебя плачущей у фонтана, то решил, что ты не от мира сего.