Калейдоскоп 3 - Александр Гарцев

мог всей душой отдаться идеализму и совсем отказаться от материализма. Так борьба за лучшее в себе, идея самосовершенствования по-прежнему владела им. А сформулированная им «Теория Руководства Таинственных Сил» звала к пассивности, предполагала безделье, а для Славика это было неприемлемо. Так как, это была, по сути своей, теорией распущенности, потому что любой самый слабый, самый подлый и гадкий поступок наравне с поступками, претворяющими в жизнь добрые и нужные идеи, всегда одобрялся тремя словами. «Значит, так надо им». (Им – это высшим силам, которые нами управляют). Значит – это судьба.

А Славик не хотел быть безвольной игрушкой, он был полон сил и идей и хотел сам определять свою судьбу.

Да, верить во что-то потустороннее, не по-ленински это. Мы материалисты, решил Славки, и отошел и от йоги, и от теории ТРТС.

Так и не успев расцвети суждениями и подпорками эта теория была им отвергнута. Он рассуждал так: «Пусть, предположим, эта теория «ТРТС» истинна. Пусть она и верна.

Но сейчас мне нужна другая, чтобы обрести себя. И пусть она будет не истинной, но сейчас обезволивающая теория, если и не навредит мне, то убьет во мне все лучшее, развяжет руки моим недостаткам и порокам.

А это равносильно смерти, если человек не развивается, не растет, н умнеет»!

Так рассуждал Славик.

А какая тогда теория жизни ему нужна? И стал Славик искать в жизни, в людях, в книгах. И постепенно, крупица за крупицей у него сложились твердые, его Славика, убеждения.

Убеждения, которыми он и будет отныне руководствоваться в жизни, и которые, он был уверен в этом, принесут ему столько источников сил, что жизнь для него станет радостью, а общение с людьми – счастьем. И сам он, Славик, обретет себя. И убеждения эти таковы:

–Людям нельзя говорить правду, нельзя доверяться

– Людям нельзя верить, они всегда обманут твои ожидания. Хотя бы только потому, что они – это не ты.

– Свои интересы и потребности надо ставить выше других (иначе пропадешь)

– Нельзя быть добрым и бесхарактерным (свои интересы надо защищать)

Если хочешь, чего – то добиться, работай. Никто никогда тебе не поможет.

Разбирайся сам в своих чувствах и в своей душе, никого никогда не проси о помощи.

Тень 6

Я звоню. И жду, как в проеме распахнутой двери появится выхваченная ярким светом Женькина тень. Давно не виделись.

–Дружище, ты ли это? – нарочито, не узнавая и разведя руки, спросит он.

Я отвечу ему:

–Э, старик, да ты окончательно ослеп. Я всегда говорил, что книги тебе вредно читать.

И уже в комнате, он отпарирует:

–А ты, кудрявая обезьяна, в своем вонючем колхозе за целый месяц не соизволил прочитать ни одной самой маленькой строчки, ни одной самой паршивой книги.

И я, подыгрывая ему, отвечу:

–Откуда ты знаешь? И правда не прочитал.

Тень 7

Сценка в автобусе.

Славик восхищается Бальзаком. Вот и сейчас, развалившись старом кресле автобуса, рядом с печкой, разморенный потоком воздуха, который приятно обдувал замерзшие за час ожидания на остановке ноги, он обдумывал только что прочитанную в Герценке книгу.

Как ни минорно это, но любому наслаждению, даже самому невинному, все равно неумолимо приходит конец. Так уж жизнь устроена. Все в ней конечно. Ничего нет в ней вечного, бесконечного. Бесконечен только хаос. Движение. Броуновское.

И здесь тоже вот. Какое бы удовольствие ни испытывал, читая интереснейшие поучительнейшие жизнеописание величайшего и гениальнейшего писателя и мыслителя Оноре да Бальзака, наступает момент, когда ты дочитываешь последнюю страницу, последнюю строчку, последнее слово.

А на душе – волнение и сердце бьется часто-часто.

Переживает.

А как хотелось бы остаться в этой книге, и вместе с Бальзаком испытывать мучительную радость творчества, вместе с ним искать большой смысл и блуждать в бесконечных иллюзиях, остро ощущать жгучую радость жизни, общения, ухаживать за прекрасными дамами и пылко ярко и безудержно влюбляться. И вечно – вечно жить душой и жизнью этого гения.

А самая печально-мучительная в этой книге – последняя страница, похороны Оноре, великого сына французского народа, и прощальная речь Виктора Гюго.

Сжимаются зубы, играют желваки, комок встает в горле. И читаешь, нет, слышишь печальные прощальные слова вслед великому французскому романисту.