Коготь и цепь - Анастасия Машевская

– Спасибо.

– Родная… – Берад чувствовал, как в груди начало цвести. Он положил Шиаде руку на щеку, призывая подняться, сесть к нему на колени, но женщина, выпрямляясь, только коротко коснулась губами ладони и отошла.

– Я пойду прогуляюсь на озеро.

Лигар вздохнул и смирился: ладно уж, это вообще второй раз за три года их брака, когда Шиада дошла до подобных чувств.

– Оденься теплее, сегодня ветрено.

Когда жена, не обернувшись, вышла, Берад откинулся на спинку стула. Перемены и впрямь настигали, и Берад их не любил. Но тем из них, которые происходили с Шиадой, похоже, радовался, признавая в душе, что они сводят жену с ума. Достойная, пожалуй, цена за нервы, которые она ему вытрепала.

Герцог обратился к столу, сделал глоток – чай совсем остыл и приобрел довольно гадкий вкус. Берад кликнул слуг.

Берад был прав, когда думал, что перемены терзают Шиаду нещадно. И все они были связаны с тем, что то, что прежде мешало спать, теперь не давало и бодрствовать. Молодая женщина с волосами, которые в каждом видении меняли длину, с большущими собаками непонятной породы по обе стороны, с пурпурными змеями на руках стала мерещиться едва ли не в каждой второй блондинке. Всякий раз, когда видение настигало днем, Шиаде начинал чудиться морозный воздух, какой бывает самыми холодными зимами; когда настигало ночью, во сне – слышался грохот, словно орда солдат колотит копьями о щиты.

Вторая среди жриц уже несколько месяцев тщилась разгадать незнакомку. Женщина воистину напоминала Шиаде удава или гадюку: они не агрессивны и всегда притягивают, привлекают внимание некой ворожбой действия, которая нисколько не умаляет опасности всего одного рокового броска.

Если узоры в виде пурпурной дымки на руках женщины красноречиво убеждали, что она верна Матери Сумерек и Госпоже Войны, то лохматые собаки с глазами-яхонтами, достающие в холке до талии хозяйки, недвусмысленно указывали на Храм Нанданы. В этом был парадокс: наблюдая в видениях за незнакомкой, Шиада ощущала на языке присущий «детям» Матери Сумерек металлический привкус крови, но ни запаха дыма, ни тихого причета, свойственных тем, кто верен Нандане-Смерти, не слышала. Напротив, несмотря на то, что блондинка являлась в видениях Шиады исключительно молча, жрица знала неведомым образом, что голос у той звонкий. Собаки, сопровождавшие морок, всегда шли чуть позади, не подталкивая и не указывая дорогу, как было бы, если бы они вели ее в Загробные Залы Праматери. Значит, Смерть ее не ждет, а ограждает, словно показывая: смотрите все, у нее есть Мое благословение, и сколь бы ее ни убивали, Я, хозяйка ночи, охраняю ее, не допуская к Себе.

И на этом – все. Ничего большего Шиада сообразить не могла: кто она такая, зачем Праматерь показывает ее жрице, где искать и надо ли вообще – ничего.

Шиада подошла к самому берегу, почти касаясь воды носками туфель. Хорошо бы пошел дождь: может, ему удастся смыть со жрицы усталость незнания и измотанность от домыслов. Женщина подняла лицо, вдыхая до кончиков пальцев. Древняя сила столбом пронзила сущность, уходя одним концом глубоко в землю и достигая недр Праматери, а другим устремляясь ввысь, где Великая Мать восседает, окруженная теми, кто был Ею рожден. Позвоночник, распрямившийся и несгибаемый, как железный прут, сердце, горло, лоб и голова, руки, ноги – все горело так, что собственное тело казалось чужим и разряженным, как предгрозовой воздух.

Гроза грянула почти сразу, и Шиада не торопилась уходить. Ей не понадобилось усилий для того, что прежде их требовало, и это осознание так и не пришло жрице на ум.

Глава 3

Весной этого года солнце поднялось особенно быстро. Снега таяли, обнажая проплешины измученной земли, местами не знавшей ухода и обработки долгие военные годы. Тракт развертывался, минуя одно разоренное поселение за другим, – ничего общего с раздольем Гавани Теней. И чем дальше на север вел путь, тем более странная атмосфера обступала со всех сторон: голые холмы, скалистые отроги, кажущиеся неприступной крепостью какого-то легендарного тана, ободранные деревья, сквозь пустующие кроны которых разливался блеск одичалого, нещадного светила. Представить песок вокруг и барханы вместо перевалов – и можно решить, что это красные земли Ласбарна, а не подступы к Пурпурному танаару.

Кони двигались с трудом, ворочая грязь копытами. Повозки и клетки с пленными застревали, приходилось останавливаться, тащить их или толкать. Из-за того, что путь занимал больше времени, чем планировалось, Бансабира раздражалась, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на подчиненных, и в итоге не разговаривала вовсе. Ей было достаточно взгляда, чтобы подгонять остальных на биваках и пресекать разговоры брата с Раду, которые явно бубнили что-то про ее состояние.

Весь масштаб происшедшего достиг сознания Бану именно в дороге. Потрясение оказалось столь велико, что измочаленный походами организм просто отказался испытывать какие-либо эмоции по этому поводу. Оттого чаще всего таншу можно было застать в одиночестве ночью в шатре или верхом на лошади с совершенно непроницаемым взглядом и абсолютно отсутствующим видом.

Пальцев одной руки было много, чтобы перечесть количество приказов, которые тану отдала за несколько дней перехода. Молча все так же упорно двигалась дальше, возглавляя колонну плечом к плечу с братом.

Русса горевал страшно.

Наблюдательный Гистасп, временами подмечавший отечность век госпожи от недостатка сна, как-то заявил, что «за тем перевалом» начинаются владения Пурпурного дома, надеясь, что это взбодрит таншу. Та сдержанно кивнула, никак больше не обозначив, что вообще слушала. Но когда означенный перевал остался позади, воздела руку, безмолвно приказывая воинству остановиться.

– Бану? – спросил Русса.

– Это уже наши земли? – с усилием прохрипела женщина. Не от чувств – слишком мало пользовалась голосом в последние дни.

Брат подтвердил, и Бансабира спрыгнула с лошади.

– Бану? – непонимающе позвал Русса.

– Госпожа? – следом окликнул и Гистасп, от которого, впрочем, не укрылось, что лицо Бану впервые за последние дни приобрело осмысленное выражение, как если бы она проснулась наконец от долгого сна.

Бансабира, ничего не объясняя, принялась снимать сапоги.

– Бану, ты с ума сошла?! Земля еще слишком холодная! – взвился Русса, тут же спешиваясь. Гистасп согласился с бастардом:

– И тут кругом грязь, тану!

– Не имеет значения, – отозвалась танша самым привычным для войск, ничего не значащим тоном. – Это не займет много времени.

Избавившись от обуви, Бану закатала форменные штаны Храма Даг, подвязав их у колен, и, прикрыв глаза, с трепетом сделала шаг по грязи.

По ее грязи.

По ее родной земле, замешанной талыми водами так, что она казалась глиной. По земле, что пронзила Бану электрическим разрядом молнии от пальцев ног до темечка, выбив из головы уныние, слабость и злость. Только в этот момент свежий северный воздух наконец достиг сознания, будто резонируя в черепе, выдувая нерешительность и жалость к себе. И с каждым сделанным шагом чувство свежести внутри Бану все прибывало. Будто где-то рядом раздался насмешливый подкол Гора, сопровожденный подзатыльником.

Бансабира, открывая глаза, наконец вдохнула до самого дна легких, почти ощущая, как прогибается диафрагма. Как хорошо, когда дует ветер. Все равно, несет он перемены к лучшему или нет – он всегда уносит отголоски прошлого. Ничто еще не потеряно. Она, Бансабира Изящная и тану Яввуз, придет в себя.

Со временем. С заботами. С надеждой, которая неминуемо сопровождает, держа за руку, каждый восход солнца и каждый воздушный поток.

Земля и впрямь холодная, осознала танша, опуская штанины. Вытерла ноги о брошенное Лигдамом полотно, обмотала стопы, обулась, вернулась в седло. Русса, прежде не отходивший от сестры ни на шаг, сосредоточенно хмурился, глядя на нее, и запоздало сообразил тоже влезть на лошадь.

– Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента, – произнесла Бану. Охрана и приближенные танши в мыслях облегченно вздохнули, практически услышав в мыслях танши: «Ну, раз не дожил, что поделать». – Поторопимся, – позвала Бану.

Каждая проделанная во владениях миля отдавалась судорогой в теле Бансабиры, замиранием в сердце, кошачьими когтями царапала горло. Чувств в душе было до того много, что танша впервые испугалась, насколько в них все перемешано. Любой другой человек, ощутив подобное, постарался бы перекинуть переживания на другого, выплеснуть хоть как-то, но Бану, не имея возможности, только давилась ими.

Потому что навалились они все внезапно. Возможно, если Бану не удастся куда-нибудь их деть, после похорон отца стоит поговорить с Гистаспом. Русса, конечно, понял бы куда лучше – его горе схоже, – но вот поддержать сможет только этот вечно улыбчивый и жестокосердный болван.