Мертвый сезон в агентстве Глория - Фридрих Незнанский

— Душа моя, — как непонятливому ребенку стал объяснять Бояров, — я звоню по определенному телефонному номеру, называюсь, говорю фамилии и короткое время спустя получаю любую информацию. Я, понимаешь? В числе других, очень, кстати говоря, немногих в Москве.

— Вот оно что! — удивилась Боярова. — А я сразу и не сообразила…

— Чего?

— Да как они стремительно решили проблему с теми амбалами…

— Люди их квалификации просто так по цедээлам не расхаживают. И чужую «личку» не курочат. Даже ради прихоти такой роскошной дамы, как ты, дорогая.

Елена Юрьевна насупилась. И тон мужа не понравился, и вообще вся ситуация вокруг их дома.

— Жаль, — сказала она после долгой паузы, — что я раньше твоими делами мало интересовалась…

— А что бы изменилось?

— Честно ответь, сколько ты положил в карман за свое посредничество?

— Ни копейки, — улыбнулся он.

— Что, и тебя нагрели? — скептически хмыкнула она.

Хотел было уже прикрикнуть на жену Бояров, чтоб не зарывалась, но сделал наоборот — рассмеялся.

— Точно! Еще как нагрели, мерзавцы!

— Сумма большая?

— Цифра и шесть ноликов. «Зелененьких».

— Ты имеешь в виду диадему?

— Умница, — сознался Бояров. — Я очень хотел тебе ее подарить.

— Да-а… Вот и поговорили, — грустно вздохнула Елена Юрьевна. — Пора спать, устала я…

— Ты чего задумала, Лена? — внимательно посмотрев на жену, спросил Николай Андреевич. — Я тебя прошу, без меня ни одного шага!

— Ну да! Тебя подозревают в мошенничестве! В воровстве! А я буду сидеть сложа руки и молчать?!

— О чем ты говоришь?! Какое воровство? Какое мошенничество?

— Там, в статье, упоминается и твое имя.

— В первый раз, что ли, полощут? Вон в позавчерашних «Известиях» тоже полоскали. В связи с сибирским заводом. А заводик-то поднялся-таки на ноги! Кому-то выгодно. Тебе же известно насчет пророка в своем отечестве… А на каждый роток не накинешь платок.

— При чем здесь завод? — раздраженно возразила жена. — Речь идет об украденных национальных ценностях!

— Ну вот что, дорогая… — У Боярова уже не раз был случай убедиться, что слова жены редко расходятся с делом. — Я настоятельно прошу тебя, даже, считай, приказываю, не вмешиваться в эти дела. Они касаются одного меня. Это, надеюсь, понятно?

Она пожала плечами: понимай, мол, сам, как хочешь.

— Я требую, — продолжал он, — чтобы ты занималась исключительно личными своими делами. Пиши дневники, воспоминания, но из дома ни на шаг. Впрочем, я дам команду охране.

— И сколько ты намерен держать меня в Башне молчания? — насмешливо поинтересовалась она.

— Ровно столько, сколько потребуется мне.

— Хорошо. Сутки я тебе обещаю. Этого срока тебе должно хватить.

— На что?!

— На то, чтобы решиться и пойти к Турецкому.

— Ну знаешь!

— Знаю, — спокойно ответила она.

— Разговор окончен, — после паузы сказал он.

— Спокойной ночи. — Елена Юрьевна поднялась и оставила его кабинет.

Бояров некоторое время сидел в задумчивости, потом прошелся по кабинету, остановил взгляд на бронированном сейфе, вделанном в стену и закрытом резной деревянной панелью. Произнес вслух:

— Этого не может быть.

Он нажал кнопку-сучок, и панель отошла в сторону, открыв взору серебристую поверхность сейфа. Помимо валюты и документов в секретном отсеке сейфа лежал сверточек размером со спичечный коробок.

Бояров торопливо развернул его и облегченно вздохнул: микропленка была на месте…

У Елены Юрьевны были все основания брезгливо морщиться при упоминании фамилии Комар. Но такое отношение к нему сложилось не сразу.

Когда, уже много позже афганской эпопеи, Бояров представил этого светловолосого мечтательного ангела как своего однополчанина, Елена Юрьевна отнеслась к нему даже с некоторой теплотой, поскольку в первое время после окончания войны над ее участниками-интернационалистами еще сиял ореол героев, а грязные подробности не стали достоянием демократически настроенной общественности.

Ей и в самом деле понравился этот молодой человек, смотревший на нее глазами сумасшедшего влюбленного. Она была старше, и ей, естественно, льстило такое искреннее и в чем-то наивное почитание. Милый юноша, он прошел тяжелейшую войну, при штабе танкового корпуса, но тем не менее…

Он стал изредка появляться в доме Бояровых, разумеется, ни о каких услугах с его стороны нечего было и говорить, вполне хватало его молчаливого обожания хозяйки. И Елена Юрьевна, пожалуй бы, и дальше не возражала против присутствия этакого пажа, симпатичного и послушного. Но как-то раз она попросила его немного помочь ей. Боярова собиралась совершить небольшую прогулку по магазинам, и ей нужен был спутник, который таскал бы в машину покупки.

Их набралось неожиданно много — полный багажник ее «мерседеса». Обратно ехали, перебрасываясь шутками, обмениваясь впечатлениями от приобретений. Неожиданно Елена Юрьевна — она сама вела машину почувствовала какое-то напряжение. Казалось, что в салоне машины начала быстро сгущаться атмосфера, предвещая резкую перемену погоды. Было жарко, отчего-то барахлил кондиционер, и она опустила боковое стекло. Ворвавшийся ветер шаловливо вскинул подол ее легкого летнего платья, полностью обнажив замечательно загорелые крепкие ноги зрелой женщины, от которых просто не было сил отвести глаза. Гортанно смеясь, как это умела делать только она, Елена, одной рукой держа баранку руля, другой попыталась опустить платье, но, видимо, не слишком настойчиво. А потом, чего, в конце концов, стесняться — красота достойна обозрения! Боковым зрением она заметила, как напрягся спутник, но в следующий момент его ладонь, пытавшаяся помочь ей с непослушной материей, якобы промахнулась и жарко легла на круглое, атласно сияющее колено. Будто не замечая неловкости, она продолжала призывно смеяться, дразня Валерия своей ослепительной наготой. Рука его тут же поплыла вверх по тугому холеному бедру и вдруг вцепилась в скользкий шелк ее промежности, а сам Валерий, издав горлом непонятный глотающий звук, поднырнул головой под руль и впечатал губы в роскошное тело.

И в тот же момент он услышал ее холодно-предостерегающее:

— Осторожно, молодой человек!

Елена резко тормознула, а он, ничего не успев сообразить, кутенком слетел с сиденья на пол, больно ударившись плечом и едва не вывихнув руку.

Придя в себя, он исподлобья взглянул на женщину и встретил презрительно-снисходительный ее взгляд, который вмиг бросил его из жара в ледяной холод.

До конца поездки они больше не разговаривали, словно сами взяли и порушили напрочь ими же созданную интимную близость. А въехав в ворота, она приказала охраннику перенести покупки в дом и ушла за ним следом, лишь холодно кивнув неловкому кавалеру на прощанье. Не пригласив в дом и даже не поблагодарив за помощь.

Он очень расстроил тогда ее, этот наглый мальчишка. А ведь у Елены Юрьевны уже наклевывалась было мысль приласкать при удобном случае своего обожателя. И все оттого, что в ее интимных отношениях с Николаем что-то нарушилось. Был очередной период, когда у него не клеились дела, он нервничал, злился, стал попивать лишнего. Дошло до того, что в какой-то момент он просто опротивел ей своими пьяными ночными притязаниями, и считанные минуты близости с ним превращались для нее в мучения, он словно растерял всю свою ласку и пользовался ею исключительно для скорого удовлетворения своих физиологических потребностей. Она чувствовала, что он относится к ней теперь как к любой попавшейся под руку шлюхе.

Легкая разведка, произведенная Еленой, подтвердила ее предположения: в офисе мужа, оказывается, уже завелась секретарша с длинными ленивыми ногами и бесстрастной физиономией куклы Барби. А подобные работницы, как известно, служат лишь для одной цели: быстро и без последствий снять стресс у своего босса.

И тогда Елена Юрьевна приказала в одной из комнат особняка, рядом со своим кабинетом, оборудовать собственную спальню со старинной кроватью и балдахином над ней. Николай Андреевич, говоря словами классика, получил полный отлуп. Впрочем, внешне отношения между супругами почти не изменились.

Вот тогда и произошла встреча, на какое-то время круто изменившая внутреннее состояние Елены Юрьевны.

Черт ее занес на маленькую художественную выставку в одном из салонов на Тверской. Прочитала надпись на панно при входе: «Чечня: война и мир». Зашла, и первым, кого встретила, был Дима. Елена не помнила его фамилии, но навсегда запомнила имя молодого живописца из студии имени Грекова, который приехал на первую тогда чеченскую с альбомами и блокнотами, наполнявшимися зарисовками боевых и мирных эпизодов. Он был ранен во время артобстрела, осколком российского снаряда разворотило правую руку до такой степени, что единственно возможным решением было отнять ее. Оперировала Елена. Правая рука для художника — это же действительно настоящая трагедия. Но оказалось, что Дима был левшой.