Злые чудеса - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как ты, Коля? – спросил я с нешуточным беспокойством.
Он снова попробовал улыбнуться, и снова не получилось. Проговорил тихо:
– Кончаюсь, командир…
– Чего еще надумал! – сказал я тем преувеличенно бодрым тоном, каким обычно говорят с тяжелоранеными, вообще с теми, чьи дела плохи. Не было вроде бы оснований для такого тона, но настолько не походил лежащий на койке полутруп на Колю Бунчука, еще вчера вечерком жизнерадостного, полного сил…
– Точно, отплясался казак… – Он попробовал пошевелиться, но лицо перекосилось, как от внезапной боли.
– Лежи, лежи… – торопливо сказал я. – Болит где-нибудь?
– Дышать совсем не могу, и сердце засекается…
– Лечат?
– Конечно… И уколы, и пить дают что-то противное, и таблетки. Только лучше не делается, только хуже…
– Это пройдет, – сказал я, изо всех сил стараясь не допустить в голосе фальши. – Что я, сам по госпиталям не валялся? Всегда так: сначала хреново, спасу нет, а потом легчает резко… Я тебе хороших папирос принес, Бельченко в штабе армии через земляков раздобыл полсидора. Надо же, куда ни ткнешься, везде у него земляки, словно вся Вологодчина на наш фронт стянулась… покуришь? Окно откроем, сестричка ругаться не будет, она ж должна понимать, что лежа чему маленькую потачку дать можно…
– Не надо, – проговорил Коля. – Как про табак подумаю, тошнит…
И это мне очень не понравилось: когда заядлый курильщик от табачка отказывается – дело плохо…
– Ну я тебе в тумбочку положу, – все так же преувеличенно бодро сказал я. – И спички. А вечерком ребята к тебе собираются. Принести чего-нибудь? Веденеев на продскладе консервированный компот раздобыл, немецкий, виноградный. Мы баночку вскрыли – вкуснота…
– Сами съешьте. Какой компот, тут самому аллес компот… Командир, скажите Аглайке, пусть придет, а то так и кончусь, не повидав…
– Обязательно скажу, – заверил я.
И наступило неловкое, тягостное молчание. Совершенно я не представлял, что еще сказать и о чем спросить. И Бунчук молчал. В конце концов я положил в тумбочку пачку папирос, спички, сказал, что прямо сейчас пойду поищу Аглаю, и пошел к выходу. Встав в двери, поманил сестричку, выразительно ей погримасничав. Она поняла и вышла следом за мной в коридор, притворив дверь палаты.
– Давно при нем дежуришь? – тихонько спросил я.
– Почти сразу, как привезли, с утра, товарищ офицер, – ответила она старательно и чуточку робко.
– Как у него состояние?
– Такое, как сейчас, только еще похуже. Доктора ему какие-то процедуры делали, а потом посадили меня дежурить. Еще два раза приходили, делали уколы, микстуры пить давали. Велели бежать за врачом, если будет что-то вроде приступа, только никакого приступа еще не было. Но ему хуже, чем было раньше…
Девчонка показалась мне неглупой, но робела отчаянно – точно, в медсанбате без году неделя, сапожки кирзовые новехонькие, хотя сразу видно, что по ноге…
– Вот и с офицером, что был перед вами, он почти и не говорил, не мог, а он его подробно расспрашивал. Я сначала подумала, он тоже врач – рубаху больному поднял и осматривал. Потом сообразила: нет, посетитель. У врача халат был бы надет в рукава, а у него на плечи наброшен, как у вас.
Совсем интересно. Что это за офицер-посетитель, взявшийся задирать Бунчуку рубаху и осматривать? Не водится такого за посетителями. Да и зачем какому-то офицеру вообще навещать даже не раненого – больного? Стоп! А ведь есть один офицер, от которого такого посещения, да и осмотра можно ждать!
Я хотел спросить, сколько звездочек у того офицера было на погонах, но вовремя спохватился – под накинутом на плечи халатом погон не видно, как не видно у меня сейчас. И решил зайти с другого конца:
– Ты этого офицера хорошо запомнила?
– Ну примерно. – Девчонка явственно стриганула глазами. – Вежливый такой, симпатичный…
– Чуть повыше меня, – сказал я. – Белокурый или, говоря попросту, белобрысый, курносый, – и когда она машинально кивнула, продолжал уже уверенно: – Глаза скорее серые, на лице конопушки, на правой скуле коротенький, хорошо заметный шрамик…
– В точности такой, – сказала она, еще раз кивнув, и тут же взглянула чуточку тревожно: – А что, с ним не так что-то? Его в палату привела Фаина Дмитриевна, старшая медсестра, начальство маленькое, и потом, когда он ушел, сказала что он из… Смарша. Таким тоном сказала, будто это что-то важное…
– Из Смерша, – поправил я.
– Ага, из Смерша. Я в военных делах еще слабо разбираюсь, три дня как на работу… на службу приняли…
– Местная?
– Ага. Неужели что-то не так?
– Да все так, – сказал я. – Просто мы с ним из разных служб (и ведь если подумать, нисколечко не врал). Знал, что и они должны прийти, только не знал кто – ну, хлопот меньше… Значит, тоже расспрашивал и даже осматривал…
– Ага. Только раненый… больной ему не много рассказал, как и вам. Говорил, что ему плохо, что кончается… – Она беспокойно оглянулась на закрытую дверь палаты. – Фаина Дмитриевна говорила, чтоб я от больного не отходила, как солдат на посту.
Она была мне больше не нужна, и я кивнул:
– Ну, если как солдат, не смею задерживать, иди на пост…
Козырнул ей по всем правилам, как старшему по званию, и направился к выходу. Ничегошеньки не понимал. Даже без упоминания о Смерше было бы ясно, что речь может идти только о Вене Тимофееве – описание к нему подходило идеально, особенно когда речь зашла о шрамчике. А это окончательно запутывало дело и ни на что прежнее не было похоже. Учитывая обстоятельства, Веня мог прийти в госпиталь в одном-единственном случае: при подозрении на самострел, но он обязательно предварительно поговорил бы с врачами, рассказавшими бы, что никаким самострелом тут и не пахнет. А он мало того, что пришел, еще и осматривал Бунчука, что вовсе уж не лезло ни в какие ворота. Не считал же он, что врачи ему соврали? Не было у них такой привычки – врать оперуполномоченному Смерша, по какой именно причине кто-то госпитализирован, наоборот, считали бы своим долгом выложить правду на блюдечке…
Так ничего и не понимая, я направился в соседнее двухэтажное здание – уже был здесь у Климушкина и прекрасно помнил, где он помещается. Вряд ли у него сейчас есть какие-то дела – медики пока что в безделье, как и мы, у них осталась горсточка выздоравливающих легкораненых, не требующих особого ухода. Главная
