Жан Баруа - Роже Гар

Г-жа Пасклен. Это еще что, аббат гораздо лучше выглядит, чем месяц назад... Он бы погиб среди своих негров, если бы я не добилась, чтобы епископ распорядился вернуть его обратно.

Аббат (Жану). Это правда, дорогой, я чуть было не остался там. Но всевышний, вняв молитвам госпожи Пасклен, сказал себе: "Этот молодец еще может мне пригодиться... Годен для строевой службы!" И вот я здесь...

Жан (серьезно). Теперь вам необходим ремонт.

Аббат. О, все уже в порядке!.. Корабль поставили в док, и он снова может плавать!.. (Стучит себя в грудь кулаком.) Корпус был сделан на совесть! Вот, скажем, позавчера я ходил пешком в Сен-Сир; ноги еще крепкие. Нынче собираюсь в Бомон, навестить господина кюре... Как видите, со мной вовсе не нужно нянчиться. (Долго смотрит на Жана, не переставая говорить.) Как он изменился!

Жан. Неужели до такой степени?

Аббат. Эти усы! И потом, сам не знаю, что-то новое, иное... Взгляд... Нет, все лицо...

Г-жа Пасклен (отводит Сесиль в сторону). Ну, а ты? Как ты себя чувствуешь?

Сесиль. Как всегда.

Г-жа Пасклен. Все еще ничего? Сесиль (со слезами на глазах). Ничего.

Молчание.

Г-жа Пасклен (негромко, бросив взгляд на Жана, разговаривающего с аббатом). А... он?

Безнадежный жест Сесили. Глубокий вздох. Завтрак окончен.

Аббат (подходя к окну). Вот и дождь прошел, пора в путь. Пойду к кюре, в Бомон. Жан, вы меня немного проводите?

Жан. Охотно!

Подул свежий ветер, пятна от растаявших градин высохли. Огромное и светлое, словно вымытое почти добела, небо раскинулось над городом. Улицы чисты, апрельское солнце смеется на фасадах домов. Белые ставни сверкают после дождя, как лакированные.

Праздник - второй день пасхи. На улицах - гуляющие горожане.

Жан. Пойдем напрямик, через кладбище?

Аббат. Да... (Берет Жана под руку.) Как приятно прошел завтрак. Одно из ваших писем встревожило меня... к тому же, ваша теща так уклончиво отвечала на мои вопросы... (По привычке выделяя некоторые слова.) Но я вижу, вы и Сесиль счастливы так, как оба того заслуживаете.

Жан почти весело смотрит ему в лицо, и аббат принимает его улыбку за знак согласия.

Несколько шагов они делают в молчании.

Жан (с коротким смешком). Счастье? Нет, нет, нет, какое уж там счастье!

Аббат вздрагивает и останавливается.

Аббат. Вы шутите?

Жан (с горькой усмешкой). Мне не до шуток. Аббат (пораженный, с некоторой обидой). Жан... Жан (пожимая плечами). До чего же глупо все получилось!

Аббат. Вы меня пугаете, Жан. Жан. Ничего не поделаешь. Я и сам в тупике. Аббат. В тупике?.. Но вы все же любите друг друга? Жан (мрачно). Не знаю, не знаю...

Проселочная дорога становится уже. Ничего не ответив, аббат проходит вперед. Поравнявшись с придорожной часовней, крестится.

Они идут краем кладбища по тропинкам, уже зарастающим травой. Через низкую калитку выходят в открытое поле. По обочине шоссе бесконечной вереницей убегают вдаль телеграфные столбы, разделяя на такты нотную линейку проводов. Яркое весеннее солнце заливает луга, скирды соломы, пашню, потемневшую от дождя. Пастбища, перерезанные серебристыми ручьями, спускаются к самой Уазе, с берегов которой еще не сошла вода: спокойная, укрытая от ветра, она отражает недвижное голубовато-серое небо; ивы, погруженные в воду, вздымают свои огромные всклокоченные, темные головы.

Аббат подходит к Жану, любующемуся пейзажем.

Их взгляды встречаются; в глазах аббата - беспокойство и упрек.

Жан. Я отлично знаю, что сам виноват. Я захотел осуществить в двадцать два года нелепую мечту, взлелеянную в шестнадцать... Ни к чему хорошему это не могло привести.

Аббат. Напротив, дружба с детства...

Жан (прерывая его, с горечью). Позвольте, позвольте... Уверяю вас, я прекрасно знаком с этим вопросом, ведь я имел случай хорошенько его изучить!

Аббат умолкает и снова уходит вперед. Эта чисто мужская твердость приводит его в замешательство.

Видя его удивление, Жан злорадствует; свежий воздух, солнце, прогулка немного пьянят его.

Ему хочется высказаться.

Видите ли, в шестнадцать лет о любви создают себе до крайности мистическое представление! Мечта твоя настолько далека, настолько оторвана от действительности, что найти ее воплощение в жизни просто невозможно; и тогда появляется выдуманный от начала до конца, воображаемый предмет любви. Все происходит само собой: берется первая попавшаяся девушка, та, что поблизости... Даже не пытаются узнать, каков ее истинный характер. К чему?.. Ее, точно кумира, помещают в центре замкнутого круга своих представлений, наделяют всеми достоинствами избранницы, а затем падают перед ней на колени, с повязкой на глазах... (Смеется.)

Аббат. Опомнитесь, несчастный, что вы говорите?..

Жан. Самоотравление происходит медленно, но верно... Время идет, но повязка с глаз не спадает. И вот, в один прекрасный день, в знак благодарности за то, что девица в течение определенного времени воплощала ваш любовный идеал, вы без колебаний, с улыбкой на устах сочетаетесь браком с совершенно чужой для вас женщиной... (Пауза.) А затем, когда вы так безрассудно связали себя по рукам и ногам на всю жизнь...

Он останавливается и смотрит священнику прямо в лицо.

... свя-за-ли на всю жизнь... Понимаете ли вы, что это значит?

Аббат опускает голову.

... Когда вы остаетесь вдвоем со своей избранницей и хотите ее любить, на этот раз уже всерьез, в повседневной жизни, - вы замечаете, что у вас нет с ней ничего общего... Незнакомка! А может быть, и - враг... И тогда тупик!

Аббат. Незнакомка, незнакомка... Полноте! Что вы там толкуете? Вы росли в такой близости друг к другу!

Жан (язвительно). Да, и знали друг друга меньше, чем большинство людей, вступающих в брак после короткого знакомства; ведь в этих случаях стараются изо всех сил употребить время между обручением и свадьбой на то, чтобы объясниться, понять друг друга... Так делается всегда... Между тем мы об этом и не помышляли: мы считали, что хорошо знакомы.

Аббат. Но сначала, в первых письмах, вы...

Жан. Сначала? Я очень скоро обнаружил, что мы совсем разные люди, но, признаюсь, это меня ничуть не тревожило...

Аббат. Что?

Жан. Если б вы знали, в каком восторге и ослеплении пребываешь в это время! Я так хотел, чтобы счастье, за которым все безуспешно охотятся, досталось мне, я с такой уверенностью ждал, что жизнь сделает, наконец, для меня исключение из своих строгих правил! Я был заранее готов все находить совершенным!

Кроме того, в первое время после женитьбы роль мужа так легка! Ему без труда удается подчинить жену своему влиянию. Однако он не должен терять времени! Даже самые наивные женщины обладают тонким чутьем, оно помогает им быстро осознать свою силу и вернуть утерянное могущество... Первые месяцы куда как обманчивы! Жена все отлично запоминает и безо всякого усилия подражает вам. Она становится вашим отражением, вашим зеркалом... Боже мой, конечно же всякому приятно глядеться в него... До тех пор, пока не обнаружишь, что отражение это-всего-навсего ваш образ, ваш собственный образ. И при этом бледный, расплывчатый, уже стертый...

Аббат. Все же вы ее любили?

Жан. Не думаю... Я любил любовь.

Аббат. Но она, она-то любила вас беззаветно!

Жан не отвечает.

Она вас любила и любит до сих пор! Я прочел это сегодня в ее улыбке, в ее взгляде...

Жан. Ну нет. Вам показалось: просто мы научились ловко притворяться... (Устало.) Перемирие, заключенное с молчаливого согласия перед приездом сюда, только и всего.

Аббат. Она вас любила, Жан, я знаю!

Жан. Да, да... (Пожимая плечами.) На свой лад... Пыл дозволенной любви, который она усердно разжигала несколько лет в уединении, с дозволения маменьки и духовника... Сентиментальная любовь в высшей степени поэтичная, настоящий "месяц девы Марии"...

Аббат. Жан!

Жан. Оставьте, я говорю с вами откровенно. Такая любовь была, не спорю, но разве могла она сотворить чудо? А без чуда было не обойтись, уверяю вас, ибо только оно могло объединить наши помыслы, слить наши жизни в одну!

Аббат. Но она была так молода!

Жан (с нервным смехом). Да, правда: она была так молода! (Делает несколько шагов и резко поворачивается к аббату.) Я это понимал! Я думал: "Все, что мне в ней чуждо, - пройдет..." Как я ошибся!.. В самом деле, у Сесили были ум и сердце шестнадцатилетней девочки, воображающей, будто она может судить о жизни, хотя весь ее опыт, все ее принципы сводятся к тому, что она вычитала в катехизисе!

Аббат. Жан!

Жан (враждебно, с волнением в голосе). Но я не предполагал, что этот примитивный уровень окажется для нее последним этапом, что она остановилась в своем развитии раз и навсегда!

И все же это действительно так!

Жан застывает в позе человека, готового к бою: ноги широко расставлены, грудь вздымается, голова откинута назад, взгляд суров, руки - на уровне груди, пальцы растопырены, словно он держит в руках что-то тяжелое.

У нее было очень высокое мнение о своем умственном багаже. Черт побери! Она, что и говорить, почерпнула его из непогрешимых источников: из проповедей, из бесед с добропорядочными провинциалами, из книжонок для девушек-католичек, этих умозрительных брошюрок, где нет ровным счетом ничего похожего на реальный мир, в котором этим девицам придется жить!