Иван Болотников Кн.1 - Валерий Замыслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Уж больно ты неказист, Василий. Телесами худ, ободран весь. Ох, уж нет в тебе боярского дородства. Экий срамной…
— Что с тобой приключилось, батюшка? — в недоуменье вопросила Агафья.
Шмоток не ответил, опустился на лавку, поскреб пятерней затылок, поднял перст над головой, лукаво блеснул глазами и вышмыгнул во двор.
— Спятил, знать, Афонюшка мой, — в испуге решила Агафья и выбежала вслед за супругом. Но того и след простыл.
Вскоре Афоня с мешком постучался в приказчикову избу. Спросил матушку Авдотью у появившейся в дверях дворовой девки.
— Занемогла наша матушка. Притомилась, в постельку слегла, — ответила девка.
— Сичас её мигом выправлю. Поведай Авдотье, что я ей знатный гостинчик принес.
Девка кивнула и затопала по лесенке в светелку. Оставшись один, Афоня обшарил вороватым взглядом горницу, заглянул за печь, под лавки, но заветного сундучка не приметил.
«Неужто в княжьем терему грамотки запрятаны?» — сокрушенно подумал Шмоток.
— Велено ступать наверх, — сказала бобылю девка.
Шмоток открыл дверь и ошалело застыл на пороге, забыв по обычаю сотворить крестное знамение. Афоню оглушил дикий кошачий вой. На полу сцепились две откормленные серые кошки, другие скакали по лавкам, выглядывали с печи, с полатей, носились друг за дружкой.
Авдотья преспокойно, скрестив пухлые руки на круглом животе, восседала в деревянном кресле, подложив под ноги пуховичок. Она в летнике голубого сукна, на голове плат малиновый. Глаза сонные, опухшие.
Баба зевнула, широко раскрыв рот, и тихо проронила:
— Помяни, осподи, царя Давида и всю кротость ево… Чего тебе, мужичок?
На столе чадит сальная свеча в железном шандале.
Афоня пришел в себя и глянул по сторонам. Екнуло сердце: в правом углу, под киотом с угодниками, стоял железный сундучок.
Бобыль сдернул шапку с головы, швырнул её на сундучок, перекрестился.
Авдотья икнула — только что обильно откушала — и прибавила голос на мужика:
— Пошто святое место поганишь, нечестивец?
— Чать не икона, матушка Авдотья. Пущай полежит мой колпак на сундучке.
— Ишь, чего удумал. Там дела княжьи, а он свой колпак дырявый…
— Уж ты прости меня, непутевого, матушка. Я ведь запросто, по-мужичьи… Кошечку-голубушку тебе в подарок принес, — с низким поклоном высказал Афоня и убрал шапку с сундучка.
Баба сползла с кресла, встала посреди избы, подперев толстыми ручищами крутые бедра. Глаза её потеплели, лицо расползлось в довольной глуповатой улыбке.
Афоня вытряхнул из мешка большого пушистого кота, молвил умильно:
— Смирен, разумен. Для тебя, матушка, кормил да лелеял. Одна ты у нас на селе милостивица. Сохрани тебя, осподь.
Авдотье кот явно по душе пришелся. Потянулась в поставец за деньгами.
— Вот тебе алтын, мужичок. Потешил, ишь какой котик справный…
Афоня, посмеиваясь, вышел из приказчиковой избы. Брел по дороге, думал: «Удачный день. Теперь знаю, где порядные грамотки хранятся… А батюшка Лаврентий наищется своего кота, хе-хе».
А дождь все моросил да моросил.
Глава 9
Князь на охоте
На князе — легкий темно-зеленый кафтан, высокие болотные сапоги, на голове — крестьянский колпак. За кожаным поясом — пистоль в два ствола и охотничий нож, за спиной — тугой лук и колчан со стрелами.
Гаврила, заранее предупрежденный Тимохой, спешно вышел из сторожки, низко поклонился.
— Мост спущен. Удачливой охоты, батюшка князь.
Телятевский погрозил ему кулаком:
— Чего-то опухший весь. Опять с сулейкой в дозоре стоишь?
— Упаси бог, отец родной. Теперь этот грех за мной не водится. Справно службу несу, — поспешил заверить князя Гаврила.
— Ужо вот проверю, — строго произнес Телятевский и зашагал по настилу.
Когда князь скрылся в лесу, дозорный соединил мост, пришел в сторожку, вытащил из-под овчины скляницу, понюхал, крякнул и забурчал пространно:
— Ох, свирепа зеленая. И выпить бы надо, да князь не велит… А кой седни день по святцам?[38]
Вышел из избушки. Неподалеку от моста, под крутояром рыбачил псаломщик Паисий. Худенький, тщедушный, с козлиной бородкой, в рваном подряснике застыл, согнувшись крючком возле ракитового куста.
«Клюет у Паисия. Видно, батюшка Лаврентий свежей ушицы похлебать захотел», — подумал дозорный.
Гаврила зевнул, мелко перекрестил рот, чтобы плутоватый черт не забрался в невинную душу, и вдруг рявкнул на всю Москву-реку:
— Эгей, христов человек! Кой седни день?
Псаломщик с перепугу качнулся, выронил удилище и смиренно изрек:
— Лукерья-комарница…
Однако Паисий спохватился, повернулся к Гавриле и, вздымая в небо кулачки, осерчало и тонко закричал:
— Изыди, сатана! Прокляну, невер окаянный! Леща спугнул, нечестивец. Гореть тебе в геенне огненной!
Гаврила захохотал во все горло, а Паисий скинул ичиги, засучил порты, поддернул подрясник и залез по колени в воду, вылавливая удилище.
Вдоволь насмеявшись, Гаврила вошел в избушку и снова потянулся за скляницей.
— Святые угодники на пьяниц угодливы — что ни день, то праздник. Знавал я когда-то одну Лукерью. Ох, ядрена баба. Да и я был горазд. Оное и помянуть не грех, хе-хе…
…А князь тем временем по протоке ручья пробирался к нелидовским озерам, забираясь в глубь леса. Тимоха и Якушка шли впереди, раздвигали ветви, топтали бурьян, папоротник, продирались через кусты ивняка и орешника.
Через полчаса вышли к озеру, густо поросшему ракитником, хвощом, камышом и осокой.
Под темными, угрюмыми елями — едва приметный шалаш. Соорудил его три дня назад Якушка. Закидал еловыми лапами, оставив лишь два смотровых оконца для охотников.
Князь расстегнул кафтан, вдохнул пьянящий весенний воздух, прислонился спищш к дереву и произнес довольно:
— Зело вольготно здесь!
Окружали озеро мохнатые зеленые ели, величавые сосны, кудрявые березки.
Андрей Андреевич и Якушка залезли в шалаш, наладили самострелы, затаились. Тимоха снял сапоги и потихоньку спустился в густые прибрежные камыши.
Холоп не впервой на княжьей потехе. Знал он хорошо леса, угодья дикой птицы, умел подражать голосу кряквы и не раз доставлял на господский стол уток.
Тимоха, погрузившись по пояс в воду, присел в камыши, накинул на голову пучок зеленой травы, приставил ладони ко рту и «закрякал».
Князь Андрей и Якушка приготовили самострелы и замерли в ожидании. Вскоре с противоположного берега, из зарослей, с шипящим свистом вылетел крупный селезень и с шумом плюхнулся на середину озера, высматривая серовато-бурую пятнистую самку.
Князь залюбовался горделивой птицей. Блестящие, с темно-зеленым отливом перья покрывали её голову и шею, грудь — темно-коричневая, бока — серовато-белые с мелкими струйчатыми полосками, надхвостье — бархатисточерное, средние перья загнуты кверху кольцом.
Тимоха еще раз крякнул. Селезнь ответил на зов «самки» частым кряканьем и быстро поплыл к берегу. Когда до шалаша осталось саженей десять, Телятевский натянул тетиву, прицелился и… опустил лук на колени: селезень, пронзенный чьей-то стрелой, взмахнул крыльями, попытался взлететь, но, смертельно раненный, забился в воде.
Князь Андрей зло толкнул Якушку в плечо, сердито зашептал:
— Пошто вперед меня птицу забил?
Якушка молча указал пальцем на лук. Стрела у него была на месте.
Телятевский озадаченно крутнул ус, выглянул из укрытия и застыл, уткнувшись коленями в землю. В саженях пяти, под густой кудрявой березой стояла златовласая девка в голубом сарафане. В руке у неё тугой лук, за поясом — широкий нож, за спиной — легкий самопал.
Лесовица, не замечая шалаша и князя, прикрытых лапами ели, положила на землю лук и самопал и принялась расстегивать застежки сарафана, собираясь, очевидно, плыть за уткой.
Тимоха перестал крякать, поднял голову из камыша и увидел на берегу лесовицу.
Андрей Андреевич погрозил ему пальцем, но Тимоха, не заметив княжьего предостережения, вытянулся словно жердь во весь свой рост и удивленно, весело молвил:
— Эх-ма! Здорова будь, Василиса!
Василиса вздрогнула, поспешно запахнула сарафан, подхватила с земли лук с самопалом и юркнула в заросли.
— Стой! Воротись! — выкрикнул Телятевский и кинулся за лесовицей. Однако вскоре запутался в зарослях и разгневанный вышел к озеру.
— Ловите девку. Не сыщете — кнута изведаете.
Тимоха и Якушка метнулись в лес. Князь ждал их около получаса, бранил на чем свет Тимоху и думал:
«Зело хороша плутовка, и в охоте удачлива. Единой стрелой селезня сразила».
Из лесу вышли челядинцы. Тимоха виновато развел руками:
— Как сквозь землю провалилась, князь. В эком глухом бору мудрено сыскать.