Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

– Вашей преступной деятельности положен конец, – заявил он.

И я предложила ему тридцать тысяч долларов.

– Или больше. Коли пожелаете.

На меня он не посмотрел, не снизошел, зато каждый волосок его моржовых усов встал дыбом, из ушей полыхнуло огнем, а в воздухе запахло серой.

– Мадам Де Босак, как вы себя именуете, я упеку вас за попытку подкупа.

А я упеку тебя за одного желтопузого дятла, остолоп жирный, подумала я и уперла взгляд в спину своего ливрейного кучера Джона Хатчета. Послушала стук копыт своих серых в яблоках рысаков, со смехом поправила русские соболя на коленях. Моя спина была прямой, как шомпол, бриллианты в ушах сверкали на зимнем солнце, а страусовые перья шляпы весело развевались на ветру.

– В Томбс, Джон, и побыстрее, – велела я. – Мистеру Комстоку не терпится похвастаться трофеем.

По дороге к моей судьбе мы проехали дом 100 по Чатем-стрит, бывшее владение Эвансов. Грязно-белый фасад, провисшая крыша – унылое и отталкивающее зрелище. Наш мистер Брейс назвал бы его УЖАСНЫМ ЛОГОВИЩЕМ БЕДНЯКОВ. Но для меня много лет назад эта развалина была домом; здесь я училась и здесь стала той, кого одна газета назовет «Нечестивая Мадам Х».

Глава вторая

Маленькие руки

Миссис Броудер отвела меня в кухню. Я села у стола. Он был весь в глубоких царапинах. Я принялась водить пальцем по канавкам. Миссис Броудер поставила на плиту чайник. Когда слезы высохли, я огляделась. Кастрюли, сковороды, связки сушеных трав свисали с низкого потолка, на закопченных стенах развешены сетчатые мешки с луком, разномастные сита, здесь же выбивалка для ковров, пила для костей. Что теперь будет? Мне стало нечем дышать. Мама. Что они с ней сделают? Я положила голову на стол. Миссис Броудер заваривала чай, я слышала звяканье фарфора, потом удаляющиеся шаги. Вернувшись, она сказала:

– Вот скатерть – нужно накрыть стол к завтраку.

Она ссыпала чайные листья в заварной чайник и залила кипятком.

– Теперь послушай, как мы тут живем. В восемь завтрак для доктора и миссис. Когда приходят пациенты, доктор Эванс принимает мужчин, а миссис Эванс – женщин, если только она в настроении. Люди они тихие, болтают мало. Но про миссис никогда не знаешь, что у нее на уме. Я-то уж навидалась всякого с ней, видела, какая она бывает железная, непробиваемая просто, а бывает и иная совсем. Пациенток она принимает не каждый день, но если уж примет, то все сделает как положено. Да хранит ее Господь. Прямо тут, в этом доме, она приняла детей у четырех сотен матерей, а то и поболе, и кто знает, скольким еще помогла. У нее два сына, взрослые, они живут отдельно, но когда-то у нее была дочка, малышка Селия. Когда Господь прибрал Селию, из миссис точно половина жизни ушла. Теперь уж и не услышать, как она смеется. Такого вообще не бывает. Ты даже не заговаривай с ней про дочурку ее. А если вдруг зайдет речь, скажи: мне очень жаль вашей утраты. Запомни: утраты. И ни слова больше. Это этикет. Хорошие манеры. Спрашиваешь, почему она взяла тебя? Да потому что больно ты Селию напоминаешь.

– Мне жаль вашей утраты, – прошептала я.

– Господи благослови твое сердце, милая. Может, ты ей глянешься. Потому что эта женщина слишком уж любит «Целебную сыворотку». Но это между нами. Если приживешься, то поможешь мне сильно. Я-то уж не могу носиться вверх-вниз по лестницам, а ты хоть маленькая, но сильная. Я вчера заметила. Не то что девчонка, до тебя тут работавшая. Та истеричка натуральная была, вот что я скажу. Кровь увидит – и хлоп в обморок. – Миссис Броудер покачала головой и поставила передо мной чай, вареное яйцо, хлеб и джем: – Поешь, милая.

От запаха яйца меня затошнило. Я снова пристроила голову на стол и закрыла глаза.

– Бедный ягненочек, – вздохнула миссис Броудер, села рядом и притиснула меня к себе. Руки у нее были мягкие и мясистые, а грудь как подушка.

Я застыла, раздираемая желанием прижаться к ней и недоверчивостью.

– Ты потеряла маму. Это тяжкий удар, да. Так что это нормально, ежели кушать тебе не хочется. Тому причиной горе, деточка моя. И такое только время лечит. – Она отстранила меня, придвинула тарелку: – А ты все-таки попробуй. Уж больно тощенькая. А силы тебе понадобятся. В этом доме столько хлопот, без дела сидеть не будешь.

Я не шевелилась. И не плакала. Я была будто кусок дерева.

– Воробышек ты мой. Ладно, посиди здесь, а я в два счета вернусь.

Миссис Броудер хлопнула дверью и застучала башмаками по коридору. Послышалась какая-то возня, что-то грохнуло, потом голос миссис Броудер, она будто кричала на кого-то. На лестнице раздались шаги, кто-то спускался в холл, прозвенел дверной колокольчик. Может, это Берни пришла за мной? Или Даффи? Нет. А они вообще объявятся? Все равно. Мне нужна только семья Малдун, мама, Джо, Датчи и папа. И Кэтлин тоже, все котятки в одной постели, как в прежние времена.

Миссис Броудер вернулась очень не скоро, с объемистым полотняным мешком зеленого цвета.

– Вот и мы, – сказала она. – Твоя кровать.

Я в толк не могла взять, что это за кровать, пока она не распаковала и не собрала деревянный каркас и не натянула полотнище.

– Это походная кровать. Доктора часто используют для больных. И она прекрасно тебе подойдет.

– Моя кровать? Что это значит?

– Ты остаешься, – объяснила миссис Броудер. – Твоя мама просила их позаботиться о тебе. Спать будешь прямо в кухне, вот на этой кровати.

Койку поставили у дальней стены, подле мусорного бака.

– Ляг сюда, – сказала миссис Броудер, – и закрой глазки. На меня внимания не обращай. Ты наверняка устала, милая. Еще бы, такая утрата. Ложись.

Мне не хотелось покидать мою гавань у стола, я словно приросла к этому месту.

– Ягненочек. Сиротинушка моя. Ты ведь теперь совсем одна? Мама сказала, у вас нет родных на всем белом свете.

Я молчала. Не возразила, что у меня есть брат и сестра. Как я их теперь найду? Хоть я маме и обещала, они – утраты, такие же, как мама. Из Малдунов осталась одна я.

– Послушай, – снова заговорила миссис Броудер, – в доме творятся странные вещи. Не утверждаю, что это Божий промысел, но очень на то похоже. У тебя все будет хорошо. Давай-ка ложись.

– Не хочу.

– Тогда не ложись, – пожала она плечами, – можешь приступать прямо сейчас. Я-то найду тебе работу. Сегодня понедельник, значит, постельное белье. Поднимайся, девочка.

Она поставила меня на ноги и сунула два металлических ведра с ручками. Я потащилась за ней следом. Мы прошли по коридору, через гостиную, следующая дверь вывела нас на крыльцо, две ступеньки – и улица. Холод обжег меня, я задрожала.

– Надо бы подыскать тебе подходящее пальто, – сказала она, – чтобы впору было.

Я молча следовала за ней по людному тротуару. В толпе искала глазами Берни, братьев Даффи. Они ничего не знают о маме. Отчим только порадуется, что избавился от нас. Найдет себе жену, которая не умрет. С двумя руками. Без прожорливой дочки. Но знакомых лиц не было, да и сама улица стала какая-то чужая.

У колонки миссис Броудер принялась орудовать рычагом, качая воду, а я держала ведра.

– Ну вот, – сказала она, – так-то лучше. Старайся быть всегда при деле. Приноси пользу, и тогда беды и печали отступят сами. Разве не так?

Нет, не так. Полные ведра были тяжеленные, руки чуть не отрывались. Ведра били по ногам, вода плескала через край, юбка на мне была уже мокрая. На кухне мы вылили воду в котлы и поставили греться.

– Вот это дело, – похвалила миссис Броудер.

Она дала мне свое громадное пальто, и я еще несколько раз сходила за водой. Пока белье замачивалось, она взяла фонарь и показала грязный погреб, семь ступенек вниз, холод да сырость; голова миссис Броудер едва не скребла потолок. В задней части погреба громоздилась куча угля с лотком, а вдоль стен возвышались целые горы припасов, бочки с зерном и говядиной, картошка и репа. Мы заполнили углем две корзины и потащили наверх – в комнату, всю-всю забитую книгами. За столом сидел доктор и читал. Он не сказал ни слова, пока мы выгребали золу, чистили очаг и заново разжигали огонь.

– Чистить очаги надо трижды в день во всех комнатах, если погода холодная, – тихо наставляла миссис Броудер. – Так, еще нужно прикрутить фитили в лампах и наполнить маслом. Чтобы дотянуться, встань на табурет. Ты такая маленькая, что придется откормить тебя бисквитами и маслом.

Мы вернулись на кухню. Я рвалась наверх к маме. Она лежит там одна, холодная.

– Уже не лежит, деточка. Она ведь скончалась!

И миссис Броудер объяснила, что гробовщик вынес маму через черный ход, погрузил в фургон для перевозки покойников и увез. Нет больше мамы.

– Она нынче в могиле, деточка, – сказала миссис Броудер торжественно. Но где эта могила, не уточнила. Зато вручила мне черную ленту: – Повяжи на руку и год не снимай.