Полутораглазый стрелец - Бенедикт Лифшиц

Тонких жилок засинели сетью

Грузии прозрачные виски?

Нет возврата к ночи довременной,

Мы живем с тобою первый раз,-

Почему же я гляжу бессменно

В пламя неисповедимых глаз,

Словно в них, освободив прапамять,

Времени расплавилась броня

И они, того не зная сами,

Зарева подводного огня?

«Начало 1930-х годов»

107. 16 ОКТЯБРЯ 1935 ГОДА

Я твоей не слышал речи горной,

Я твоих полынных не пил слез:

Я с друзьями прах твой ночью черной

На Мтацминду перенес.

Ты, чей клекот соприроден выси

И перекликается лишь с ней,

Ты в последний раз взглянул на Тебилиси,

На ночное кружево огней.

Не по-человечески был жаден

Этот вырвавшийся на простор

Из глазных, землей забитых, впадин

Все еще горящий взор.

Что в ту ночь внизу предстало пшаву?

Что ты видел, темень бередя?

Города ль недремлющую славу

Или приближение вождя?

Или, может быть, невероятный,

Но действительностью ставший сон:

Неразрывный узел беззакатной

Дружбы побратавшихся племен?

Только там, где прежде билось сердце,

Дрогнули при свете свеч не зря,

В силу нам неведомых инерций,

Два полуистлевших газыря.

19 октября 1935

Тифлис

С каким упорством ищет взор

На горизонте поседелом

Твой контур, вычерченный мелом

Средь облакоподобных гор!

Верблюд, зарывшийся по грудь

В тысячелетние сугробы,

Ты возникаешь всюду, чтобы

Надежду тотчас обмануть.

Освободившись не вполне

От власти сна неугомонной,

Рукой мы шарим полусонной

По отступившей вдаль стене

И, помня о былой судьбе,

О бегстве месхов от Евфрата,

О факел, звавший нас когда-то,

Мы тянемся, как встарь, к тебе!

2

Не радугоцветным с кряжа Бермамыта

(Полярным сияньем объятый Кавказ!);

Не мытарем алчным, взимающим мыто

Со зрелища славы за каждый показ;

Не водоразделом скитальческой скорби,

Не вехою золоторунной возни

(Насколько же наши труды крутогорбей!

Насколько же наши счастливее дни!) -

Ты мне предстаешь на седом небоскате,

Самою природою запечатлен

Как чувственный образ земной благодати,

Не требующей и улыбки взамен.

Зачем же, когда полосатую пестрядь

На склоны накинет вечерний намыв

И душу с любою горою посестрить

Готов я, о Эльбрус, тебя позабыв,

Ты вдруг возникаешь на юго-востоке.

Еще не охваченном сизою тьмой,

Слегка укоризненный, страшно далекий,

Едва уловимый и все-таки мой?

110. ИАФЕТИДЫ

Куда отвесть глаза, когда порфир багровый

Бежит из недр земли и, забывая стыд,

Передо мною мать, отбросив все покровы,

Кровоточащею родильницей лежит?

Куда укрыться мне от первозданной бури?

Я изъясняться с ней уже давно отвык,

Но резкий поворот - и близ Пасанаури

Смолкает времени оживший в камне рык.

Еще мгновение - за синею горою,

На холмах Грузии он превратится в речь,

Он нежную сестру напомнит, Каллирою,

Он будет музыкой - всегда гортанной! - течь,

Чтоб, уклоняя взор среди лощины голой,

Вплотную подойдя к истокам языка,

На тело матери накинул плащ Паоло *

И Тициан ** свои халдейские шелка.

111. ПИРШЕСТВО НА НАТАХТАРИ

Мы женские рифмы оставим сидеть на дворе

До самого утра под выступом черным балкона,

Чтоб пойманной рыбою нам не метаться в ведре,

Чтоб мы не оглохли от шума, от плеска, от звона.

* Паоло Яшвили.

** Тициан Табидзе.

Они узкогорлы и необычайно стройны,

Они, как грузинские женщины, высоколобы.

И мы их присутствием издали будем пьяны,

Не смея вмешаться в течение шумной хехробы. *

И взором уверенным прадеда или орла,

С авчальского гребня слетевшего в сумрак жемчужный,

Окинет с балкона ночную трапезу Гогла, **

Слегка насмехаясь над женскою дружбой недружной.

И, в горницу к нам возвратившись, как в лоно стиха,

Усевшись за стол, где пируют лишь наши созвучья,

Он слово возьмет, чтоб гостям объявить: «Чепуха!

Не будет у них ни веселья, ни благополучья!»

Мы квинби *** преломим, как нам заповедал Важа,

И, сколько бы кровь ни бурлила, на нас наседая,

Мы, выдержкой мужа превыше всего дорожа,

Дождемся тебя, соучастница наша седая,

В тумане ты выполнишь сводни двусмысленный труд,

Хотя бы окрестные горы краснели заране, -

И к нашим губам долгожданные губы прильнут,

Едва увлажненные за ночь душистым мухрани. ****

* Хехроба - женское пиршество (у сванов), куда мужчины не допускаются.

** Гогла - мой друг Георгий Леонидзе (его прадед был «канцлером» при последнем грузинском царе).

*** Квинби - ритуальный хлебец.

**** Мухрани - чудесное мухранское вино, изготовляемое немцами-колонистами близ Натахтари, где в мою честь в октябре был устроен грандиозный банкет (без дам), о котором еще теперь вспоминают мои, видавшие всякие виды, друзья.

107

112-114. АЛA3АНCKАЯ ДОЛИНА

Как продолговатое марани,

Полное душистого вина,

Распростерлась в голубом тумане

Трижды вожделенная страна.

Звонко по камням журчит Иори,

Горной песенки неся росток,

Но звончей на виноградосборе

Запевает виноградный сок.

Он, как закипающая лава,

Выступив из недр невпроворот,

От сигнахских склонов до Телава

И на юг, до Пойли, потечет.

Он, смотри, уже на поединок

Вызывает скуку и тоску,

Он под смуглой кожей кахетинок

Разливается во всю щеку.

А вдали и при незорком взгляде

С голых скал ты видишь, как во сне,

Груды нежно-розового мцвади

В разноцветном шелковом руне.

Трижды вожделенная долина

И на солнцепеке и в тени

Пиршество готовит для лезгина:

Все твое - лишь руку протяни!

Меркнет на горах узор фазаний,

Родники тревожнее бурлят,

И орел с долины Алазани

Кличет перепуганных орлят.

Взлет ли то бровей многострадальный,

Иль ворота в четырех стенах,

Увидав вдали огонь сигнальный,

Распахнул для беженцев Сигнах?

Вот они несутся пыльной тучей -

Скрип колес, мычанье, женский плач, -

А внизу бедою неминучей

Черный набухает Карагач.

«Пусть навек бесславной тенью сгину,

Чтоб и не найтись моим следам,

Если родину свою лезгину

Я на растерзание отдам!

Он известен мне не понаслышке,

Мы в бою сходились уж не раз,

Мы столетьями без передышки

Неделимый делим с ним Кавказ!»

И мечи, пробившись сквозь кольчуги,

Орошают кровью горный прах,

И бровей окаменевших дуги

Подымает в ужасе Сигнах.

Посмотри с горы - тебе виднее:

Изобилье осенью суля,

Тянутся по склонам, зеленея,

Некогда кровавые поля.

Все молчит о прошлом, все здесь немо.

Разве только трактор ЧТЗ,

Напоровшись на обломок шлема,

Вдруг напомнит о былой грозе.

Нет нигде следа вражды старинной:

Серп, не меч в твоей, Сигнах, руке.

Лишь звучит набатом комариный

Тонкий писк, едва сойдешь к реке.

Он пока еще играет в прятки

С неизбежною своей судьбой,

Смертоносный призрак лихорадки,

Кизикийца спутник роковой.

Но, осилив беды не такие,

Алазанской вольницы земля,

Мирно спит пред боем Кизикия

У подножья горного кремля.

115. ПЕРЕВАЛ

Как будто захвативши впопыхах,

Мы довезли с собою до Сурама

Морозный хруст, не тающий упрямо

В серебряных от инея стихах.

А грохотом лавин еще полна,

Вдоль полотна шумела Чхеримела,

И персиковым цветом неумело

Швырялась в окна буйная весна.

Давно со счета сбившийся апрель,

Отбросив прочь кадастр тысячеглавый,

Лиловой и сиреневою лавой

Запруживал в горах любую щель.

Осатанев на солнце, каждый куст

Хоть на лету прильнуть старался к раме,

Чтоб растопить рожденный за горами

Не тающий у нас морозный хруст,

Как будто, в самом деле, впопыхах

Мы только по ошибке захватили

Манглисский ветер, вихри снежной пыли,

И так легко менять весь лад в стихах!

1936

116. ТАМАДА

Каждый день клубок Ариадны,

Зная свой маршрут назубок,

Нас приводит в духан прохладный,

В наш излюбленный погребок.

Человек саженного роста,

Потерявший имя давно,

Посетителям после тоста

Подливает опять вино.

Все мы пьем, приложившись к рогу,