Stalingrad, станция метро - Виктория Платова

— Есть немного, — очередная бессмысленная ложь.

— И это правильно. Девушка, молодая женщина должна блюсти себя. И тем желаннее, тем весомее будет приз, который она получит. Вы не расплатитесь за мой кофе?

Старуха назвала ее красавицей — в переложении на нынешний валютный курс это стоило не одной чашки кофе, а как минимум чашки кофе, клубнично-ванильного мороженого и идущего прицепом десерта с ежевикой.

— Я расплачусь, конечно.

— Такая тяжкая жизнь, такая тяжкая… Пенсия только на следующей неделе, а я как на грех на последние гроши лекарства купила… У меня сахарный диабет…

— Вот, возьмите, — боясь, что сахарный диабет окажется лишь прелюдией к обстоятельной лекции о всех прочих хронических заболеваниях, Елизавета в мгновение ока достала кошелек и выложила перед старухой две сотенные. Затем, секунду подумав, добавила еще полтинник.

— Господь с вами, деточка!

— Возьмите…

— Ну, раз вы настаиваете… Я буду молиться за вас… За ваше золотое сердечко, за вашу доброту… За то, что вы на мгновение осветили мое безрадостное существование! Поверьте, все у вас будет хорошо, Бог вас не оставит…

Ушлая бабуля давно покинула ее, а Елизавета все сидела, тупо глядя перед собой. Как могло случиться, что она отдала незнакомому человеку почти всю свою наличность? А (с учетом каркадэ, чужого кофе и «наполеона», к которому она даже не притронулась) денег не останется даже на метро. Придется чесать домой пешком и займет это час, никак не меньше.

Времени навалом, чтобы успеть проанализировать собственную глупость.

Старуха — гипнотизерша со стажем, а сама Елизавета — внушаемый человек. Но дело не только в этом, да и чертова перечница далеко не первая, кто проделывал с ней подобные фокусы. Кто играл на тончайших струнах ее души с той же виртуозностью, что и Карлуша на своем аккордеоне. Если собрать всех нищих, калек и беспризорных детей от шести до шестнадцати, которым она со слезами на глазах подавала копеечку, — ими можно заполнить «Титаник» или Мариинский театр от партера до галерки (приставные стулья тоже учитываются). Раз двадцать Елизавета расставалась с деньгами, вняв призыву «Подайте на русский алкоголизм!», столько же раз поддерживала материально бродячие цирки, домашние зоопарки и собачьи приюты. Что уж говорить о цыганках!

Цыганки в Елизавете души не чают. Прикинься она деревом или кариатидой, поменяй она прическу или пол — цыганки все равно вычислят ее, накинутся не хуже диких зверей и прошепчут вкрадчиво: «Всю правду расскажу! Позолоти ручку, красавица!»

И ведь она золотит эти алчные клешни, вот в чем ужас-то!

Если верить цыганкам, Елизавета уже давно могла стать обладательницей мужа-олигарха (арабского шейха), жить на Лазурном берегу (в Сочи), рассекать пространство на собственной яхте (самолете, бронепоезде). Ничего этого и в помине нет — следовательно, цыганки врут.

Но, по большому счету, Елизавете совершенно все равно, врут они или нет. Проклятья с их стороны тоже не особенно ее пугают: что может быть горше, чем их с Карлушей полурастительная жизнь? Видимо, все упирается в ключевую фразу и ключевое слово в ней: ПОЗОЛОТИ-РУЧКУ-КРАСАВИЦА.

Елизавета платит за «красавицу», вот и старухе отвалила приличную сумму.

Но, по гамбургскому счету, старуха заслужила эти несчастные двести пятьдесят плюс кофе плюс тортик рублей, она проявила гораздо большую изобретательность, чем цыганки. Ведь к «красавице» оказались пристегнутыми «близкий человек», «старинный добрый друг», «чудное созданье» и — внимание, апофеоз! — «у вас не сердце, а бриллиант чистейшей воды». Жаль, что старуха не может выступить свидетелем обвинения на воображаемом процессе ЕЛИЗАВЕТА ГЕЙНЗЕ ПРОТИВ ЖЕНЩИНЫ-ЦУНАМИ.

Или она — свидетель защиты?..

Она — хорошая, неожиданно решила про себя Елизавета, она — мудрая. Старуха не увидела в ней физических несовершенств, а заглянула в самую душу. Как заглядывают собаки и — иногда — кошки. На кого похожи старики — на собак или на кошек?

На самих себя.

Какими они хотели быть, но так и не стали в силу разных причин и обстоятельств. И стариковское зрение — оно устроено совершенно по-особенному. Не так, как у жестокосердной Женщины-Цунами и даже не так, как у китайцев. Старики смотрят с вершины холма, и воздух вокруг них волшебным образом преломляется, приближая самое важное в человеке, глубинное.

А что есть Елизавета в глубине ее естества?

Стройная мулатка-сноубордистка, девушка с обложки «Плейбоя» за апрель месяц будущего года, княгиня Монак… да нет же, нет!

Она — обладательница бриллианта чистейшей воды, перекатывающегося в ее сердечной сумке. И многих других сокровищ. Их столько, что в одном органе им не поместиться, — и они распределяются по разным частям тела, слегка увеличивая его в размерах.

Как прекрасно, наверное, стоять у подножия холма, на котором собрались старики, — и видеться им бриллиантом и старинным добрым другом. Из всех атмосферных явлений это больше всего напоминает гало.

Нет, мираж.

До сих пор Елизавете импонировал ветер. Но не тот, пронзительный и порывистый, дующий в ноябре или марте, когда из небесной канцелярии на город спускается депеша о штормовом предупреждении. И не тот, что приходит с моря, освежая разгоряченные пляжным отдыхом тела.

Это — некий другой, неизвестно кем вымышленный ветер. Сведения о нем Елизавета почерпнула в одной английской песенке. «То be free, to be wind» — «быть свободным, быть ветром». Быть ветром — это так прекрасно, еще совсем недавно думалось ей. Быть свободным еще лучше. Быть свободным означает путешествовать по миру вдоль шоссейных дорог, подняв кверху большой палец. Ни одна машина, ни один трейлер не проедут мимо стройной мулатки Кэтрин-Зэты, каждому захочется получить в попутчицы красотку, свободную, как ветер. Все богатство красотки — маленький рюкзак за спиной…

В этом (вполне, казалось бы, невинном) месте саги о свободе и ветре, Елизавета начинает пробуксовывать, как иномарка, случайно попавшая на проселок между сельцом Зажопьевкой и деревней Великие Грязищи.

Насколько мал рюкзак?

Вместит ли он все необходимое для автономного существования красотки?

Что именно необходимо красотке, чтобы поддерживать свой статус в полевых условиях?

В чью пользу должен быть совершен выбор — косметики или лишней пары трусов? геля для душа или фруктовой маски для волос? Рюкзак, как Боливар из книжки, не вынесет двоих. И потом — «быть свободным, быть ветром» вступает в неразрешимый конфликт с телевизором, горячей водой, удобнейшей кроватью из «Икеи» и прочими благами цивилизации. От них придется отказаться, а к этому (посмотрим правде в глаза) Елизавета не готова.

И не будет готова — ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Разве что потом, когда она состарится…

Почему она снова и снова возвращается к старикам?

Старики стоят на вершине холма, и никем не востребованная, не нужная даже собственной матери Елизавета Гейнзе видится им бриллиантом чистейшей воды.

В голове Елизаветы начинает вызревать странная на первый, но очень привлекательная и умиротворяющая на второй взгляд мысль. И, окончательно созрев, она падает плодом к двери с табличкой «УРАЗГИЛЬДИЕВА А. А.»

…Поначалу силуэт таинственной А. А. Уразгильдиевой прятался за телефонными номерами, затем — за обшарпанными стенами районного собеса. Затем осталась одна лишь дверь, у которой Елизавета просидела полчаса, не решаясь войти. А. А. Уразгильдиева курировала всех социальных работников района и виделась Елизавете чуть ли не богоматерью, на худой конец — святой и всех скорбящих радостью. На бумажке, намертво зажатой в Елизаветиной ладони, было начертано: «Уразгильдиева Аниса Анасовна. А-НИ-СА А-НА-СОВ-НА, запомнили? не Анфиса Анисовна или еще какую-нибудь дурь типа Ананасовна или Онанисовна, это может привести ее в ярость и я не отвечаю за последствия». Текст записки был застенографирован самой Елизаветой во время телефонного разговора с одним из подчиненных Уразгильдиевой — вполне возможно, тоже святым.

Святым Марсием или Святым Илией.

«Аниса Анасовна, Аниса Анасовна», раз сто повторила про себя Елизавета, прежде чем робко постучать в дверь с табличкой.

Когда же она наконец решилась и услышала в ответ громогласное «Войдите!», силы оставили ее. Единственное, на что хватило несчастную Гейнзе, — просочиться в кабинет и замереть на полусогнутых у входа, ухватившись за дверную ручку.

Открывшееся перед Елизаветой пространство мало походило на небесные чертоги, где смертным бесстрастно и методично воздается по делам их. Это был обыкновенный чиновничий кабинет, набитый бесконечными рядами и стопками скоросшивателей. А от мебели и штор (то ли кремового, то ли салатного цвета) тащило невыразимой казенщиной. Традесканции на подоконнике, карликовая пальма в углу и календарь с бурым медведем на стене, призванные утеплить обстановку, со своей задачей справлялись плохо. Особенно медведь, за густой шерстью которого проглядывали не только значок «Единая Россия», но и физиономия партийного функционера среднего звена.