Том 1. Муза странствий - Борис Бета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И они сошлись.
Жизнь! Ты, право, как неугомонная женщина. Понимаю я искренне того, кто, преданный Софии, прекрасной женственности, следовал за твоим образом из тишины книгохранилищ Британского музея на берега Африки!.. Внутренность трогают зовы твои в портах – в мощных, медленных голосах многопалубных пароходов, разворачивающихся между молов за белые башни маяков… Будто мужчина, лукаво-октавно кричишь ты на вокзальных путях – и десятиколесные высокие декаподы устремляются, сдвинувшись… Лают собаки на проезжих дорогах, у темных ворот, у темных берез, у домов с желтыми зажженными окнами. Зовешь… но разве можно счесть твои вездесущие зовы, изменчивая жена? Но, ревнивая, ты утомляешь в домоседстве.
В двадцатом году Зубровские прибыли на Дальний Восток и проехали в Харбин. Сергей являлся военнослужащим и в некоторой степени дипломатическим представителем одной державы. Но очень скоро, ввиду его разгульной и неосторожной жизни, служба эта, т. е. плата за нее – прекратилась.
В двадцать первом году в начале июля около полудня и при солнце шел по платформе станции Океанской, что двадцати верстах от Владивостока, мужчина – моложавый, рослый, кряжистый, в костюме из кремовой фланели, и вел за руку мальчугана, которому одеяньем были купальные трусики и который определенно сиял своим сплошным смуглым загаром. Мужчина этот был Евгений Александрович Киндяков, а мальчик – сын его соседей по даче, а пришли они на вокзал от моря.
Вот лицо Евгения Алексеевича – загорелое, серьезное, до лоска выбритое – насторожилось: смотрел он на высокую женщину в чесучовом платье, щурясь, припоминал горбоносый профиль, – сейчас, в тени от солнца, прикрывалась дама японским соломенным веером, – припоминал ее золотые волосы, зачесанные высоко, заколотые высоким гребнем, – пока… она, точно задетая, не обернулась и… он узнал Ольгу Эллерс, жену Сергея Зубровского.
Она тоже догадалась. И улыбнувшись, ощерясь крупными прекрасными зубами, двинулась навстречу. И он, опустив руку мальчика, пошел к ней.
– Ну, неужели я ошибаюсь? Евгений Киндяков, Евгений… ну, простите мою память, – всегда был единственным! Да? – спрашивала она, даже выпытывала болезненно-настойчивым взглядом. И протянула руку.
– Да, это я, – ответил Евгений Александрович, снявший при звуках голоса свою филиппинскую панаму, и поцеловал ей медленно легкую руку. – Да, это я, – он поморгал в смущении.
– А это я, – отозвалась она. – Ну, как ваши дела?.. Очень хорошо! Ведь женаты?..
– Да, женат, – ответил Евгений Александрович, стоя без шляпы, наблюдая, как набухают и расплываются мешочки нижних век, как вспыхивает в глазах.
– А вы здесь с семьей? Ну, разумеется, с семьей! Я тоже с семьей, но, наверное, вы не узнаете: постарел, седеет, пьянствует… – лицо ее сделалось серьезным. – Живем, как говорится, без места. Собираемся в Европу, но эта заветная мечта пока не сбывается… Но… вы на поезд?
– Нет, не столько на поезд, сколько просто на станцию, – ответил Евгений Алексеевич, все еще без панамы.
– Я тоже просто на станцию, – и улыбкой она показала золотой зуб. – Но что мы будем делать? Стоять на платформе, взаимно смущаясь? Это неинтересно. К себе я не приглашаю. И как…
– Могу… – начал было Евгений Алексеевич, и она опередила его:
– Да, пойдемте к вам! Я очень хочу посмотреть, как вы живете своей семьей, – и она взяла под локоть Евгения Алексеевича, начиная прогулку. – Это ваш сын?
– Я пойду туда, – сказал мальчуган и мальчишески застенчиво махнул рукой.
– Да, вернись, – ответил Евгений Александрович рассеянно и, начиная прогулку, надел панаму, чувствуя на локте легкую руку. – Нет, это не мой сын. У меня девочка…
Так встретились друзья. Это произошло без особых восклицаний, без радостных слез, но Александра Александровна очень радушно познакомилась с Ольгой, вспомнив даже бультерьера. Гостья пристально завтракала, прикидываясь рассеянной, но не теряла своей привлекательности и во время неослабной еды. Был послан бой за Сергеем Ивановичем, но бой принес извинения, а Ольга Оттовна объяснила между двух глотков, что ему, Сергею Ивановичу, не в чем выйти, вот и все; и попросила еще удивительного салата.
Вечером, провожая гостью до дома, Евгений Алексеевич был протяжно доволен и минувшим днем, и месячным вечером на даче, и острая веселость спутницы, – теперь он вел ее, явственно приникая к телу ее сквозь чесучу, – только поддерживала спокойствие.
Они дошли до большого огорода, проступили в калитку за проволочную ограду, и Ольга окликнула:
– Сергей!..
От грядок поднялась и двинулась, освещенная месяцем, невысокая фигура в белом, пошла навстречу.
– Добрый вечер, – отозвался спокойный, изменившийся голос. – Очень рад. Не пришел…
– Я рассказала, почему вы не пришли.
– Ну, это еще лучше… Не здороваюсь: руки в земле.
– Хорош! А если бы вы видели, во что он одет, – продолжала Ольга, оборачивая месяцем освященное лицо. – В китайское!.. В самое настоящее китайское…
Помолчали.
– Ну, что же, – заговорила она, – зайдем, посмотрите, как живем. «С милым и в шалаше рай», и вот вам шалаш…
Это была китайская беленая фанза.
Вошли, и Сергей засветил свечу, и Евгений Алексеевич увидал одну комнату без печи, перегороженную повешенным на палку большим темным пледом, на который был наколот лист бумаги: «Просят не касаться»; стоял стол, на нем осыпались два букета. По голубым стенам висели этюды, акварельные и масляные, очень цветные. Кисея в раскрытых окнах, свежий воздух без мух, коричневая с золотом китайская чашка на подоконнике, сафьяновая шкатулка маникюра, – это примиряло…
– Пожалуйста, – обвила рукой Ольга, – эта салон, столовая, курительная и все, что вам угодно. Там – спальная… Вы не голодны? – спросила она мужа, и Евгений Алексеевич увидал, что тот действительно одет китайцем: в белой куртке со стоячим воротником и в синих рабочих брюках, которые, точно болотные сапоги, кончались в шагу и были подтянуты лямками к поясу.
– Нет, не голоден, – ответил негромко Зубровский, – а вы?
– Я тоже не голодна. Ну, садитесь пожалуйста, – и она прошла за плед.
– Сядем, – предложил Зубровский и, сев, захватил в горсть опавших ирисов. – Чем прикажете угощать?
– Ничем, – ответил Евгений Алексеевич, оглядывая при свече и близко дикарски загоревшее лицо, высоколобое в лысении, отстрадавшее, – но все-таки лицо гардемарина Сережи Зубровского…
– Вот что, – сказал Зубровский, – у меня есть редис, есть огурцы, есть баклажанная икра, есть винегрет. Все это первостатейная закуска… Выпьем водки? – и он улыбнулся, показывая много золотых
