Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева

Разве он говорил ей о словах Манечки при расставании? О том, что та сравнивала его с Одиссеем? Не говорил, конечно. Но маленький привкус предательства с его стороны и бесцеремонности — с её, Кэролл, возник…

— Это другой сюжет.

— Я не нимфа? — что это, горечь в её реплике?

Пожалел:

— Нет, это я не Одиссей.

Спускались со стены форта каждый сам по себе. Но вскоре их руки снова нашли друг друга. Так и ходили по улицам, которые начинались у моря и у моря кончались.

Капитан озверел. Очутившись в поле взаимного притяжения Кэролл и Вити, он разводил их, как мог. В Неаполе капитан под каким-то предлогом оставил на яхте Кэролл, так что Витя сошёл на берег один.

Весёлый чужой праздник задел его краем. Без языка Витя не мог выяснить, чему радовались толпы на узких улочках и куда люди спешно несли гроздья цветных надувных шаров.

Мысли шли горькие. Он никогда не будет своим ни на одном празднике жизни. Потому что и сюда приволок он всю угрюмую Россию с бедностью, убогостью, рабской зависимостью от обстоятельств.

И весь Израиль с войнами, безработицей, интифадами приволок, со страхом за семью и за будущее. Как два верблюжьих горба: всё моё ношу с собой. Так и не смог приобрести размашистую походку свободного и ленивого человека с лицом расслабленным от удовольствия жить.

И даже женщина, самая прекрасная из всех возможных, не заставила забыться…

Он скрылся от толпы в дивной базилике пятнадцатого века, где свет лился через цветные витражи и, кроме него, не было ни одного человека. Сел на скамью, облокотился на перила, отполированные руками верующих.

Мелькнуло: может, позвонить Манечке? Там, на горе за Иерусалимом, где вечерние ветры настояны на подсохшей лаванде и кипарисовых лапах, задребезжит телефон, стоящий на стуле у двери. И Манечка поспешит из кухни, вытирая руки бумажным полотенцем… Но дальше что-то мешало ему удерживать видение. Нет, она не велела звонить в первый месяц, они вместе решили… Не надо нарушать чистоту странного эксперимента, в котором он задал небу вопрос и пока не получил ответа.

И тут же нахлынули мысли о Кэролл. Горячие, душные мысли-чувства. Он прокручивал недавние детали, видел её ногти с идеальными лунками, её кожу, идеально ровную, идеальные пропорции подбородка, носа и затылка. Возникла странная жалость. За победной красотой виделась ему потерянность в сложном и чужом мире. Вот так же боялся он за дочь, Сашку, когда она была без него: как справляется с жизнью при своей рассеянности и медлительности? Кэролл ни рассеянной, ни медлительной не была. Но Витя застал себя в том же, вполне бытовом огляде: надо бы пораньше вернуться на яхту, надо помочь ей отдраить палубу и убрать кубрик. Устанет Кэролл. И со смехом подумал: человек — что магнит. Разломай надвое, будет всё те же два полюса. От чего уехал, к тому и едет. Заботиться о ком-то и здесь? Нужно быть фрайером, чтобы искать такие приключения…

В Чевитавеккии капитан Витю на берег не выпустил. Это значило: Рим проплыл мимо. Все восемь часов Виктор нёс вахту: принимал на борт закупленные продукты, пересчитывал булки, перевешивал ящики с овощами.

Кэролл вернулась на яхту первой, до срока. Сообщила, что Колизей и Ватикан впечатляют. Надо было вытрясти всё золото мира, сказала она, пустить всему человечеству кровь, чтобы соорудить такое громадьё. Империя — это империя. И глядя, как крутится Витя, раскладывая тяжёлые ящики по местам, добавила:

— Не жалей, что не увидел. Слишком много культуры на каждый квадратный сантиметр. Давит.

— Когда-нибудь увижу.

И оба подумали о невосполнимом. Никакие посещения древнего города в будущем не восполнят этих часов, проведённых не вместе.

Марсель принял их так глубоко в себя, как не принимал до этого ни один город Средиземноморья: яхта вошла в большую лагуну меж городских домов, старинных замков и соборов.

Когда они сошли на берег, Кэролл казалась притихшей и слегка поблёкшей. В сандалиях на босу ногу, в клетчатых шортах и кепке она была похожа на очень юного и очень хорошенького мальчика.

Витю повлекли было к себе ритмы балконных решеток, фонтаны, алжирские лавочки. Но Кэролл предложила направление от центра. Туда, где над городом, на самой вершине горы высилась золочёная скульптура Спасителя. Раскинув руки, он благословлял, звал к себе. И они пошли.

В монастыре только что скосили траву. Кэролл остановилась и вдохнула травные запахи полной грудью:

— Ах… Ты помнишь, как отвратительно пахнет бумага? Много бумаги? — неожиданно спросила она Виктора. — Пылью и загубленной жизнью. Там, в огромной и скучной конторе, где я стажировалась, всё было — отвращение! До рвоты. Скрепки, счета и «занятые» банковские клерки с важными лицами… Все эти игры…

— Да, не больно любила ты эту работу.

— Я и другие — не больно… Но в «Макдоналдсе» или рок-притоне, где я подавала ребятам пиво, не насиловали мои мозги. И оставляли в покое душу. Впрочем, душа не противилась, когда я стала сторрителлершей. Так у нас в Америке называют людей, тех, кто со сцены рассказывает всякие истории. На любую тему, лишь бы держать зал. Представляешь, как это азартно?

— Не представляю.

— Ну, нужно точно чувствовать тему, оставить место для импровизации. Словом, требуется голова и что-то… от клоуна? от артиста?

— Кураж.

— Да, мгновенные озарения. У меня получается. Такие шоу популярны. Теперь время от времени я пробиваю собственные проекты. Если удается, денег хватает на годы.

— Мне постоянно приходится делать то, что не хочется.

— Почему?

Витя пожал плечами:

— Так устроена жизнь.

— Кем устроена?

— Не мной.

— Правильно. Не нами. Нас нагрузили чужой памятью, дурацкими принципами и привычками, не оставив места для жизни. Для меня слишком много всех этих «надо-не надо, можно-нельзя». Автоматом принять не хочется. Если разбираться в наследстве предков, некогда будет понять себя. И потому ну их всех, а?

Она заглянула ему в глаза и потянула за руку вниз:

— Посидим.

Сели на чистую и теплую землю. Не дошли до монастырских ворот.

…И снова Витя поразился её манере спрямлять слова и мысли.

— Ты меня хочешь?

— Ещё бы! — засмеялся он. — Если бы ты спросила «Ты меня любишь?», я бы не ответил так… сразу…

— Я спросила то, что спросила. Так понятнее. И… Никого ни к чему не обязывает. Почему ты не приходишь ко мне в каюту ночью?

И впрямь почему? Надо быть фрайером, чтобы не насладиться такой женщиной. Идиот! Кретин! Как школьник, застигнутый врасплох, он подбирал вариант ответа, и молчал.

— Тебе неудобно перед командой? — спросила Кэролл.

— И это тоже.

— А ещё почему? Жена?

— Да.

— Ещё?

— Не привык, чтобы меня выбирали, как вещь.

— Почему, как вещь? Я тебя выбрала как человека. Выбор — это наше по правде, от натуры, это — свобода. Завтра придешь?

Витя не ответил.

Она его уговаривала! Предложила:

— Хочешь, сойдём и останемся здесь?

— У меня нет денег.

— Это неважно. Я умею заработать, когда надо. Ты даже не представляешь, как варит эта башка, — Кэролл сняла клетчатую кепку и засмеялась.

— Дело не в деньгах.

Кэролл прикусила сухую травинку. На нижней губе выступила капелька крови.

Он и сам не мог объяснить себе, почему возвращался ночами в мужскую конуру, когда тянуло мучительно — мимо, к ней. Не ставил себе запрета, просто верил живым отношениям. С первого взгляда, ещё там, в избушке спасателей на Ашкелонском пляже, Витя знал: что-то должно было случиться, чтобы… И это случилось, конечно….

В Испании они загружали яхту все вместе. Было не до прогулок — впереди Атлантический океан. Минули «Скалу», Гибралтар и вышли на водное пространство, о размерах которого лишний раз лучше не думать. Океан!

Витя знал, что их ведут, передавая друг другу по графику шесть радиолюбителей. На разных материках в яхтклубах отмечают их путь на карте, предупреждая местные морские службы: все проходящие в этом районе суда и подлодки должны знать о яхте «Кэролл». Не одни они в этом мире. Но стоило Вите взглянуть на мощные массы воды за бортом их парусника, идущего на автопилоте, и сердце сжималось: одни!

Как сказал турок, ходивший в Атлантике не первый рейс, всё будет о’кей. Лишь бы не попасть в шторм «больше десятки».

«Десяти нет. Но верных восемь баллов!» — услышал он, ещё не проснувшись. И понял, что вовсе не во сне и вовсе не детские качели подбрасывают его вверх-вниз. Он и не знал, что бывает такое.

Шторм. Это о нём говорили в каюте. Капитан, заглянувший до рассвета, попросил Витю и турка не выходить на палубу без дела, напомнил о надувных плотах и проверил, где и как хранятся спасательные жилеты.

— Всё так серьёзно? — соскочил с полки Витя.