Пурпур - Вибеке Леккеберг

Священник вошел в боковые покои, где никто не мог помешать, и взломал печать на конверте.

Вот оно что! Десятник предлагает архитектору обмануть Папу Римского. Скрыть тот факт, что через фронтальную стену храма идут трещины. Предать доверенность Пия Второго. Теперь невольным свидетелем тайного умысла стал и падре. Перед его внутренним взором возникло горестное видение: троих ведут по городу к новой тюрьме. Десятник, Бернардо Росселино и приходской священник. Вся троица – в ручных кандалах.

«Третий – лишний! – безмолвно возопил он. – У меня и в мыслях не было предавать наместника Божьего! Я не Иуда! Я не совершал содомского греха, я сумел устоять, хоть и имел соблазн. За это не бросают в тюрьму!»

Ему нечего страшиться. Никого нельзя осудить за грезы.

Стоило только мысленно произнести: «грезы», как по всему телу разлилось тепло и детородный орган напружинился.

Он собрался с мыслями и внимательно перечитал письмо. Десятник убедительно советовал архитектору утаить от Папы Римского угрожающее положение вещей. А ведь все помнят, что, когда трещины обнаружились в первый раз, еще в начале строительства, этот Росселино только отмахнулся: мол, пустяки, случайность, преходящие обстоятельства. И убедил в своей правоте Пия Второго.

Нет, флорентийцам нельзя доверять.

А совесть падре чиста. Вскрывать чужие письма дурно, но если их содержание вопиет о предательстве, то в высшей степени необходимо. Маэстро Росселино попался.

Ощущение собственной значимости пьянило приходского священника. Архитектор допустил ошибку в расчетах! Кто будет виноват, когда церковь рассыплется, как карточный домик, круша камнями правого и виноватого? Росселино! А ведь знающие люди его предупреждали: под фундаментом храма течет подземная река. И вообще в здешних местах большие здания нельзя строить на склоне – может случиться оползень, и пиши пропало. Такая уж тут зыбкая земля.

Самоуверенный господин Бернардо отвечал: забьем сваи! поставим арочные перекрытия! укрепим фундамент! Трещины пошли не от ошибки в проекте, а от нерадивости каменщиков! Больше такого не случится, Ваше Святейшество!

Кто видел, тот помнит. На Амиате рубили под сваи деревья – высоченные, с башню величиной. Арочные перекрытия поставили. Фундамент укрепили. Ушли ватиканские денежки. И, как теперь становится ясным, кошке под задние ножки. Ошибся маэстро Росселино. Письмо десятника доказывает это как дважды два.

«Церковь оседает, – значилось в нем среди прочего, – трещины появились вновь. Их тщательно замазали, и никому, кроме меня и рабочих, об этом покуда не известно. Сиюминутной угрозы нет, но насколько тяжкими будут последствия, покажет время. Я молю Бога ниспослать нам спасительное землетрясение, на которое списались бы все огрехи и несчастья. Проклятая почва! Во Флоренции она совсем другая. Мы понапрасну вырубили лес. Мы увязли в этой глине».

И под конец: «Лилль бы своды не обрушились, когда Папа Римский будет освящать церковь. Преданный Вам…»

Понятно, почему десятник искал кого-нибудь для передачи письма. Оно – вроде нижайшей просьбы: «Арестуйте меня, пожалуйста!»

Еще недавно, стоя на кафедре, падре сомневался в собственных силах и возможностях. Глаза молчаливой паствы, казалось, осуждали его, и он готов был принять безмолвное обвинение. Теперь – иное дело. Вместе с письмом он получил власть.

Приходской священник положил конверт в потайной карман внутри сутаны и твердым шагом поднялся по ступеням к двери мастерской маэстро Росселино.

– Богохульство и попрание канонов, не правда ли? – сказал священник архитектору, внимательно разглядывавшему картину.

Сам падре с любопытством озирался по сторонам, словно очутился в какой-то ином мире. Шелковые драпировки, скульптуры, эскизы, карандашные чертежи.

– Я думаю не так, – ответил Росселино, поправляя бархатный берет, – я думаю, что Его Святейшество высоко оценит работу и найдет для нее место в церкви. Можете сообщить об этом художнику.

Священник был смущен. Реакция Росселино оказалась для него неожиданной. Некие силы пожелали, чтобы архитектор первым из властных лиц увидел картину. Он, падре, стал орудием в руках этих сил. Богомерзкое изображение привело маэстро в восторг. Неужели ангел греха берет верх? Кто победит в сражении Господа и сатаны? Кажется, пришла пора поведать всем и каждому, подумал падре, как образ святой Агаты оказался у него. И тут же одернул себя. Положим, он признается, что ангел греха, явившись под видом женщины в одеянии с красной оторочкой, велел ему отнести картину к маэстро Росселино. А ему скажут: смелое признание! Приходской священник, слепо исполняющий приказы антихриста, пастырь, чуть было не окропивший святой водой безбожное воплощение плотских вожделений, станет притчей во языцех. Тому не бывать!

А тут еще, не дай Бог, пастух проболтается. Тогда падре вполне могут заподозрить в связях с дьяволом.

В глубоком раздумье он смотрел на Росселино. Вот человек, который думает, что ухватил судьбу за хвост. Господин Бернардо во исполнение воли Папы Римского превратил Корсиньяно в жемчужину из жемчужин. Пройдут века, а при упоминании Пия Второго как эхо будет слышаться: «Росселино». И наоборот. Завидная перспектива. Да только не знает маэстро, в чьих руках находится его будущее. Письмо-то – вот оно! Скоро, очень скоро Росселино придется выторговывать свою честь и самою жизнь и у него, бедного приходского священника, который в одночасье может превратить славу в позор!

Архитектор подошел с картиной к окну, чтобы получше рассмотреть ее в лучах света. Падре промолвил ему в спину:

– Знайте: вы разглядываете творение дьявола. Не советую показывать его Папе Римскому Ладно уж, открою правду, только обещайте сохранить ее: ко мне явился ангел греха под видом женщины в одеянии с красной оторочкой, настоящий тирренский пурпур, уверяю вас и вручил эту картину. Но меня не проведешь. Господь не тратит драгоценную краску на ангелов, лишь дьявол может быть столь расточителен и легкомыслен.

– Хорошо ли вы себя чувствуете, святой отец? – улыбнулся Росселино. – Не переусердствовали ли с вином на доброй трапезе? Полно чудачить. Картины создаются без ангелов. А это прекрасный алтарный образ, несомненно, флорентийской школы. Мученица действительно мучается, вы только поглядите. Палач и жертва. Сколько жизни в этом полотне!

Росселино отошел на несколько шагов, издали любуясь залитой солнцем картиной.

– На заднем плане глинистые овраги, – пробормотал он, – стало быть, художник работал здесь.

Погрузившись в созерцание, маэстро, казалось, забыл о присутствии священника. Чтобы напомнить о себе, тот несколько раз кашлянул. Росселино никак не отреагировал.

«Ужо будут тебе глинистые овраги, – мстительно подумал падре, – ты еще и ведать не ведаешь, до какой степени жизнь может зависеть от нашей зыбкой почвы!»

Росселино отрешенно прикоснулся подушечками пальцев к грудям святой Агаты, белым, как слоновая кость. Только он это сделал, как соски из розовых стали красными, потом бордовыми.

– Дьявольское наваждение! – возопил священник. – Теперь-то вы убедились?

– Какой мастер! – с восхищением прошептал Росселино. – Чудо!

– Сей мастер – сатана, – не унимался падре, – и это не чудо, а предвестие чумы, которую Господь обрушит на Сиену за наши тяжкие прегрешения!

Росселино нахмурился. Кажется, и до него дошло, подумал священник. Нас ждет расплата за содомские вожделения. Надо с корнем вырвать все свидетельства о них, и тогда пастуху никто не поверит, что бы он ни болтал. Вслух падре произнес:

– Сожгите картину, маэстро, а не то Сиену сожжет чума!

– Не всегда то, что превыше нашего разумения, имеет дьявольскую природу, как это кажется воинам святой инквизиции, – задумчиво молвил Росселино.

С чего это он завел речь про инквизицию? Осторожность и еще раз осторожность! Никогда нельзя быть уверенным в том, что слугу Божьего не захотят представить пособником сатаны. Тем более сейчас, когда люди взбудоражены предстоящим приездом Папы Римского. Показательное аутодафе в такие дни многим представляется более чем уместным. В этом есть свой резон. Тот, кто смотрит на пылающего еретика, как бы проходит через обряд очищения. Уж кому, как не падре, об этом знать! Но пусть лучше сожгут картину, а не его. Иначе епископом ему не бывать.

Или над ним просто смеются? Архитектор повернулся к священнику и выжидательно посмотрел на него, словно хотел услышать ответ, хотя никакого вопроса не задавал. Падре молчал. Маэстро все-таки снизошел до вопроса:

– Если я вас правильно понял, святой отец, картину принесла какая-то женщина?

– За ее вуалью скрывалось дьявольское обличье, – как можно убедительней повторил священник и приблизил губы к уху архитектора. – Эта картина богопротивна. Она может соблазнить кого угодно. Ведь и вам первым делом захотелось потрогать обнаженную грудь! Что уж тут говорить о прихожанах! Не показывайте срамное изображение Папе, оно больше подходит не для алтаря, а для публичного сожжения. Только так и следует поступить.