Сошествие во Ад - Чарльз Уильямс

Она верила: в смерти дух человека начинает видеть себя и мир в истинном свете. Это другое знание. Оно обладает силой, и здесь, в Баттл-Хилл, эта сила ощущается отчетливее, чем в остальном мире. Она почти видела, как незримое присутствие мертвых меняет пути живых. Вот почему в языческих странах дома усопших запретны для живых. Варвары понимают, что ради сохранения жизни надо строго разделять миры живых и мертвых. Мудрость многих религий создала священные обряды, связанные со смертью, и отправляет умерших навстречу их судьбе с молитвами и ритуалами, необходимыми не только мертвым. Скорее, они призваны охранять живых от вторжения призраков; а самим призракам они облегчают путь в их собственный мир, не позволяя останавливаться и возвращаться. Их подгоняют миропомазанием и реквиемами, молитвами и мессами; меч экзорцизма преграждает обратный путь тем из них, кому особенно трудно уходить. Но там, где вера терпит неудачу, где некрополи лишены налета мистического страха, где кремация поддерживает иллюзию быстрого и легкого ухода, где лукавый конформизм уверяет в дружелюбных отношениях между живыми и мертвыми — там эта новая близость часто оборачивается страшными узами.

Обычно полагают, что мертвые способны проявлять заботу о живых, но что, если на самом деле им самим нужна помощь? А если их жизненный опыт просочится из мелкой могилы и окажется заразным для живых? Тогда люди начнут обретать знание; людей начнут заставлять знать; в конце концов, мир живых будет наводнен мириадами духов, подпитывающих его постоянным откровением. Истерия самопознания, монотонность самоанализа, стремление к рефлексии — все, чем болен этот век — не что иное, как инфекция от контакта с миром духов, не получивших должного очищения.

«Даруй им вечный покой, о Владыка. Да осияет их свет невечерний. Пусть они покоятся в местах, посвященных им; далеко, как можно дальше от нас, их невольных учеников. Молитвы о заступничестве звенят не от сострадания к ушедшим, а от страха за живых. Даруй, даруй им, Господи, покой. Облегчи им путь. А нам позволь пока еще радоваться тому, что мы укрыты от их невыносимого знания».

Прикоснувшись мысленно к естественным страхам рода людского, Маргарет Анструзер и сама испытала приступ страха, но быстро справилась с собой. Принимать такое знание с радостью — высшая привилегия человека. Высшим воплощением этого знания нельзя было признать в полной мере и греческое «Знаю Тебя», и христианское «знание Любви», по сути — одно и то же. Человеку доступен только один из множества уровней единого знания. Только постижением искусства чистой любви может он приблизиться к океану знания.

Девушка и старая леди, не спавшие в доме под ночным небом, проходили разные этапы этого пути. Для юного сознания Паулины максима греков приобрела ужасающую актуальность; старой женщине почти открылся мир, отданный во владение мертвым. Паулина пока ничего не знала о значении этих ночных бдений и тем более не догадывалась, как выглядит обретенная истина. Маргарет всю свою долгую жизнь училась отделять не только один опыт от другого, но и внутри каждого отдельного опыта различать мечту и реальность. Опыт — это наркотик для духа; любой опыт, кроме последнего, должен быть отброшен ради истинного совершенства. Дух Маргарет все яснее видел то, что происходило на Холме.

В домах поселка давным-давно погасли огни. Холм напоминал огромную безмолвную могилу, в которой было вырыто огромное множество других могил. Единственный звук нарушал тишину: звук шагов. Маргарет хорошо знала эти шаги; она слышала их уже много ночей. Иногда она слышала их и днем — слабый монотонный топот ног, заставлявший совсем иначе звучать земную поверхность. Далеко ли, близко ли — не понять, расстояние зависело не от длины, а от какого-то другого измерения. Она не знала, кто бродит на Холме, но чувствовала — не к добру. Впрочем, ничего зловещего или опасного в этих нездешних звуках не было. Кто-то просто что-то искал или бежал от чего-то — а может, и то, и другое одновременно. Шаги словно стремились вперед и в то же время упирались, хотели обратно. Противоположность стремлений была единственным равновесием того, кто ходил в ночи. А еще в них чувствовалась боль. Топот напоминал торопливые шаги женщины на садовой дорожке сегодня днем. Она где-то слышала о Страже порога[13] и теперь гадала, а не заблудился ли этот страж на своем пороге? Впрочем, ее это не касалось. Их пути не пересекались.

В ней шевельнулись бесконечные заботы Баттл-Хилл. Холм предстал перед ее внутренним взором со всеми своими зданиями и обитателями. Она видела маленьких озабоченных людей, спешивших куда-то. Некоторых даже удавалось узнать. Она видела, как Паулина идет в магазин, как Питер Стенхоуп разговаривает с кем-то на улице. Сейчас она вдруг мимолетно вспомнила, что нигде не видит женщины, заходившей к ней сегодня, зато увидела Миртл Фокс, бежавшую по улице. Видение было отчетливым, но через миг исчезло.

Внутреннее зрение перестраивалось. Вот уже не видно людского муравейника, растворяются здания… Наконец ни одного существа, ни одного строения не осталось на Холме, да и сам холм затерялся в череде подобных ему. Только это были уже не холмы, пожалуй, они больше напоминали склоны гор, подножия которых скрывались из вида. Там угадывалось скопление людей, во всяком случае, присутствие жизни, но вершины оставались безжизненны. Стояли предрассветные сумерки. Из-за гор поднималось солнце.

Потом она перестала видеть горы, сама превратившись в одну из них и потеряв интерес к другим. Было очень тихо; но в тишине отчетливо слышались слабые звуки, словно кто-то поднимался по склону. Теперь Маргарет уже не воспринимала себя как старую женщину, скорее, она была вершиной горы. Это в ней звенели ручьи, падали камни, посвистывал ветер в ущельях, но звуки не покрывали слабых человеческих шагов. И еще один звук выделялся на общем фоне: колокол. Часы на площади — поняла она. Час пополуночи. Темнота вокруг редела — где-то занимался рассвет.

Чем сильнее становился свет, тем отчетливее прорисовывалась гора, тем лучше чувствовала она существ, населявших ее склоны. Оказывается, некоторые бродили возле самой вершины. Одни взбирались вверх; другие, вместо того чтобы радоваться солнцу, как должны бы радоваться заплутавшие на склонах, пытались укрыться от света. Они торопливо забивались в пещеры и расселины. Некоторые падали и пытались судорожно ползти. Они казались на редкость неуместными в этом царстве камня и льда, пронзительного воздуха и поднимающегося солнца. Ясно, что они оказались в чужом для них мире, но и для нее он не был полностью своим. Разделенное сознание ожило в ней ярче, чем когда бы то ни было.