Возвращение «Пионера» - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

надо этим гордиться, надо этим пользоваться, надо радоваться любому их поручению. Пусть оно и кажется ерундовым.

Нам наконец объяснили про воду и заменили ее составом – той самой бурой жидкостью, которой была заполнена модель нашего корабля и которой будет заполнен настоящий «Пионер». Воздействие струны на человеческий организм по понятным причинам совершенно не изучено. Исходили из того, что оно как минимум есть и может оказаться неблагоприятным или поражающим. В ходе экспериментальных полетов, помимо прочего, испытывалось влияние наводок от струны на различные среды. Оптимальным нейтрализатором большинства воздействий оказалась жидкость – очень густой, почти как вазелин, бурый и странновато поблескивающий раствор, который официально назывался «Специальный состав ТДП-8504». Основой замысловатого состава был титанат диспрозия. Немногим раньше он помог создать первую смесь, превращающуюся в спиновый лед – жидкость со свойствами твердого вещества – и обратно без повреждения погруженного в гель живого организма. Вязкость, поверхностное натяжение и прочие особенности позволяли спецсоставу даже в невесомости вести себя по-земному: плескаться в сосуде, не собираясь в огромный шар или тысячу мелких шариков.

Произнести «тэдэпэ-восемь-пять» и так далее никто и не пытался, все говорили просто «состав».

В этот состав космонавту надо погрузиться перед вхождением в резонанс со струной – и сидеть в бурой пакости выше маковки до выхода из резонанса. Дышать нельзя – ни через трубку, ни от акваланга или других приспособлений. Гусейнов, главный медик «Дальней дачи», специально объяснил нам почему, но я отвлекся на первом же пункте – ярко представив, как клетки крови надуваются и лопаются воздушными шариками, а кристаллизовавшийся вокруг меня гель старательно фиксирует эту информацию каждым из видоизмененных атомов, – и дальше не запомнил.

Поэтому для первого полета особенно старательно искали кандидатов среди пловцов и ныряльщиков. Но отсев прошли не они, а мы. Ха-ха-ха. Причем плаванием занимался только я, но лучшие результаты продемонстрировал ни фига не я, а Антон.

Он оказался натуральным ихтиандром – ну или бесенком со дна озера. Это было обидно лишь в самом начале. А теперь я, как и остальные, только радовался, глядя сквозь стеклянные стенки бака, как Антон на исходе второй минуты умудряется не только нажимать нужные кнопки на тускло вспыхивающем табло, но и махать нам рукой, скорчив весело-страдальческую рожу.

Хотя с утра жаловался, что все болит и слабость какая-то. Константин Петрович даже думал отстранить Антона от тренировки и отправить к Гусейнову. Но Антон уболтал, отсидел в составе рекордные две минуты, решив девятнадцать заданий вместо нормативных десяти, и выскочил на поверхность, сияя улыбкой даже сквозь бешеное дыхание и бурую пленку, на которую он умел не обращать никакого внимания.

Константин Петрович помог ему выбраться и дойти до сидячего душа, оглядел нас и хотел сказать что-то поучительное. Наверное, про маленьких-удаленьких и про необходимость учиться и у младших товарищей. Не успел.

В зал неторопливо вошел Гусейнов, осмотрел нас и спросил:

– Антон где?

Мы показали на душ.

Гусейнов кивнул, отвел Константина Петровича в сторону и завел негромкий разговор с неизбежной демонстрацией прикрепленных к планшету листков. Константин Петрович слушал и смотрел очень внимательно, пару раз кивнул, а потом развел руками с явным сожалением.

– Что-то плохое, – пробормотала Инна, кутаясь в пушистый халат, хотя было совсем не холодно.

– Погодь каркать, – сказал я.

Антон выскочил из душа, разбрызгивая воду во все стороны, как собака, – опять не вытерся, паразит – и заорал на мотив «Танца на барабане», потрясая тонкими руками:

– Девятна! Дцать! Раз! Я прошел сей! Час! Ну а ты!..

– Антон, здравствуй, – сказал Гусейнов, подходя к нему с халатом.

Антон радостно поздоровался, но быстро уловил настроение и закутывался в принятый халат уже с явной настороженностью.

– Как ты себя чувствовал с утра? – спросил Гусейнов.

– Нормально, – сказал Антон, поймал взгляд Константина Петровича и неохотно поправился: – Ну, чуть такая слабость была, но недолго, сразу прошла. Это я съел что-то, у меня бывает от творога там и…

– Слабость с утра была? – уточнил Гусейнов.

Антон подумал и пожал плечами.

– Не, с утра нормально. Значит, после завтрака. Точно, говорю же. Или я по лесенке пробежал слишком быстро…

– А позавчера так же было?

Антон пожал плечами снова, взглянул на нас и неохотно кивнул.

– Антон, – мягко спросил Гусейнов. – Скажи, пожалуйста, ты же в первый день, когда вас всех сюда привезли, не был в восточном зале?

Олег шумно выдохнул. Антон, закусив губу, посмотрел на него и мотнул головой.

– И потом, когда тебя перед ужином попросили дополнительный осмотр пройти, ты другого мальчика попросил вместо себя сходить?

– Я боялся, что опять скажут: «Веса не хватает». А Альбертик сказал, что может вместо меня… – прошептал Антон. – А его даже не взвешивали, он просто подождал в комнате, потом температуру…

Он вскинул голову и отчаянно посмотрел на Гусейнова. Гусейнов кивнул.

– Да, в комнате был включен магнитный контур. И в коридоре, которым вы шли сюда, был включен магнитный контур. Сегодня и позавчера. И получается, Антон, что тот мальчик, Альбертик, как и Олег, Инна и Линар, его воздействия не почувствовал. А ты почувствовал.

Антон отчаянно сказал:

– Это ошибка. Я просто съел или… Это точно ошибка.

– Давай проверим, – мягко сказал Гусейнов. – Одевайся, и пойдем. Если ошибка, сразу будет понятно.

Антон понуро побрел к раздевалке, остановился, покосился на нас и пошел дальше. Я хотел что-то сказать, но не придумал что.

И никто не придумал.

– Может, правда ошибка, – тихо сказала Инна.

Конечно, ошибкой это не было.

Как беззаконная комета в кругу расчисленном светил

Антон явно предпочел бы смыться потихоньку. Он ревел. Я сам чуть не разревелся, а Инна и не сдержалась. Но Олег сказал, что так нельзя. Что мы всю дорогу были экипажем, готовым на все друг для друга. И должны как минимум попрощаться как следует.

Мы даже обнялись, а Константин Петрович потрепал Антона по голове и сказал:

– Ну все, поехали.

Обухов и Главный не вышли. Наверное, раньше с Антоном попрощались. Мне хотелось так думать.

Антон кивнул, повернулся к нам и сипло сказал:

– Пацаны. Инна. В общем, удачи.

И уехал. А мы остались.

Когда мы брели обратно, я сказал, чтобы утешить в основном себя, но, может, и остальных:

– Зато в Артек поехал, а не в «Ленинский путь» вшивый. Может, с парашютом прыгнет, как мечтал.

– Прыгнет, конечно, – сказала Инна, сморкаясь в платочек. – Обухов обещал же. Он зря не обещает.

– Вот и зашибись. И он не проболтается, Антуан, в смысле, да ведь?

Инна метнула в меня возмущенный взгляд, Олег хмыкнул.

Устыдили, гады.

Я хотел объяснить, что просто развлечь их пытаюсь, но махнул рукой и пошел к зданию быстрее.

Объясняться еще не хватало. Мало мне других забот.

Оказалось, не мало.

– Что делать-то будем? – спросил Обухов, задумчиво двигая туда-сюда замысловатую ручку расписанной под гжель кружки. Кружка вертелась с трудом, отставший от дээспэшного основания стола пластиковый лист дребезжал басом.

Мы сидели в столовой у титана,