Крысолюд - Ludvig Normaien

на то, что у них так же были острые зубы и клыки, они в первую очередь дрались оружием и только потом, лишаясь его в пылу драки, пускали в ход всё остальное.

В этой бойне не было видно каких-либо следов управления, никто не командовал бойцами с обеих сторон — ярость, обжигающе горячая и ледяная, но одинаково убийственная, сошлась сейчас здесь. Враги ненавидели друг друга и готовы были умереть, но утащить с собою как можно больше противников.

Оказавшись в гуще схватки, я чудом не был затоптан в первую минуту, но так не могло продолжаться долго. Надо было действовать, вставать и либо бежать, либо вступать в продолжающуюся драку. И выбор только один.

С приоткрытой пасти капала слюна, перед глазами стояла багрово-чёрная пелена, через которую было отчётливо видно только то, что вокруг кровь. Много крови! Меч главного завра рубанул вокруг себя, развалив несколько тел, и брызги крови полетели в разные стороны. Тухлым запахом и прогорклой на вкус кровью попало и на меня, желание сожрать этих порченых тут же снизилось. Но ведь тут есть и другие, к которым уже есть кое-какие счёты.

Основная масса зверолюдов окружила завров, тогда как оставшаяся часть пыталась расправиться с синекожими и зверем. Меч был где-то под сражающимися, но мои когти и зубы всегда со мной. Опираясь на все конечности, не знаю как получилось, в два огромных прыжка подминаю под себя синекожего, перекусив ему лапу, когтями пробив грудь в том месте, где у всех находится сердце, но вытащил наружу лишь кучу раздавленных внутренностей, просочившихся сквозь пальцы, а не тёплое и вкусное трепетно бьющееся сердце.

— Хотя, — я глянул по сторонам, — рядом есть целая гора мяса! И наверняка он не менее вкусный, чем клыкастик.

В моей пасти кололи нёбо осколки зубов, кровь лилась в горло и наружу, затрудняя дыхание, которое с хрипом вырывалось из лёгких. При движении тело болело, наверняка что-то сломано.

Но сейчас ходячая гора мяса была для меня самым главным призом. И ни одна мысль о том, что для меня это может оказаться последним действием в этой короткой и странной жизни, не промелькнула, когда я, игнорируя боль, помчался вслед зверю. Пища! Это всего лишь пища!

Синекожие со зверем нарезали круги вокруг собравшейся толпы зверолюдов, пытающихся убить завров, и вносили основную долю сумятицы в бою. Не останавливаясь, они наносили урон, сбивали врагов с ног, врываясь в их порядки, а упавших добивали часто завры, либо они оказывались затоптанными соими же. На ходящих ходуном боках зверя было уже немало следов порезов, но он был всё так же силён.

Отталкиваясь всеми конечностями от земли, я набирал разгон. Увернуться от одного зверолюда, обогнуть другого и прыгнуть на спину третьему. Ошеломленный таким ходом событий, рогатый попытался поддеть меня рогами, но я уже оттолкнулся от его плеч, оставляя кровавые рассечения, чтобы, ступая между торчащих рогов, наконечников копий этой шевелящейся толпы, шагать, прыгать с плеч на головы и обратно. Кто-то падал, кто-то пытался ударить, но я был для них слишком быстр. Руки были испачканы их вонючей кровью, но меня они совсем не интересовали. Прыжок… Прыжок… И, отталкиваясь от последнего козлоголового и вырывая клоки его шерсти, отчего он жалобно заблеял, завершил свой прыжок в седло с проносящимся зверем.

Придавленные сцинки зашипели и, барахтаясь, попытались что-то сделать мне, но один не удержался в седле и был тут же разорван набежавшими зверолюдами, а второму просто свернул шею и также выкинул в толпу бешеных тварей — у меня остаётся больше!

Зверь всё также мчался, не замечая того, кто у него сидел в седле на спине. А мне и придумывать ничего не надо было, опыт имелся! Когтями впиваюсь в толстую шкуру, и только тут хладнокровный понял, что что-то идёт не так. Давно заметил, что мои когти стали крепче и острее после того, как съел те пахнущие корицей камушки и переболел жуткую болезнь. И теперь даже такая природная броня, как у этого зубастика, не могла ему пригодиться в полной мере.

Правда имелся минус — когти были не слишком длинными, а потому приходилось сильно потрудиться, чтобы достать до жизненно важных органов.

У зверя на этот счёт были свои планы. Раздался крик, больше похожий на металлический скрип и, упав на спину, он несколько раз перевернулся, желая меня раздавить, и я лишь каким-то чудом обошёлся без серьёзных ранений. Но хищник в стремлении, избавиться от меня, просчитался. Как только он поднялся, с намертво вцепившимся и полусвисающим с его тела мною, он уже был окружен толпой зверолюдов, уперевших в него свои свои копья. И пусть не все из них смогли проткнуть чешую, но, находя разрывы в ней, они глубоко погружали своё оружие, поражая внутренние органы, и потребовалось совсем немного времени на то, чтобы некогда сильное существо оказалось забито толпой с примитивным оружием.

Завры навалили перед собой десятка три врагов, и не было уже свободного места около них, чтобы не ступать по телам поверженных, а из леса ещё появлялись небольшие группы зверолюдей, сразу вливавшихся в драку, готовые по головам своих сородичей добраться до завров, стоящих спиной к спине. И среди них порой появлялись особи, которые по своим габаритам и силе не уступали этим воплощениям войны. Среди таких был один, выглядящий как дальний родич человека, собаки и кабана: массивное тело, покрытое тусклым темно-серым мехом; собачья морда, но с рогами и длинными кабаньими клыками; длинные конечности, заканчивающиеся острыми когтями, с зажатым в них длинным ржавым мечом. Завыв по-собачьи, он со своими собратьями быстро приблизился и одним ударом перерубил одну из булав завров, а потом и рубанул по шее ближайшего из них..

Обливаясь кровью, этот завр пропустил множество ударов и в конце концов рухнул навзничь, открыв спины своих товарищей, которые после этого продержались совсем недолго. У тебя может быть насколько угодно крепкий череп, но если по нему нанести десятки ударов крепкими дубинами, то рано или поздно он не выдержит. Несколько синекожих, которые ещё оставались в живых и кружили между деревьями, побежали прочь, быстро скрывшись.

Забив завров, многие звери не захотели или не могли прекратить бойню — они сцепились между собой. Причём делали это наиболее мерзкие с виду особи, по которым порой невозможно даже было судить, какое животное лежит в его основе. Успокаивались они только тогда, когда либо разрывали своего соперника, либо уже их обезображенное тело опускалось