Венец творения - Александр Лоскутов

Вождь хмыкнул в ответ на мое молчание, очевидно истолковав его по-своему.

— Не хочешь говорить? Опасаешься и не доверяешь?.. Что ж, разумно. Только все это не важно, и на самом-то деле причина у нас всех одна: боль, страдания, обида, предательство…

— …Зависть, злоба, ненависть, жестокость, — в том же тоне продолжил я.

— Ну да. — Вождь неожиданно спокойно кивнул. — И это, конечно, тоже. Только вот откуда, по-твоему, берутся эти самые зависть и злоба, если по воле Господней мы все рождаемся чистыми и незапятнанными?.. Ненависть, она ведь как чума. Мы заражаемся ею друг от друга, не задумываясь о последствиях, взращиваем в себе. А потом пожинаем плоды и теряем души на дороге во тьму… И, знаешь, это было бы почти печально, если бы не было так неизбежно.

— Тысячи людей живут в городах, ходят в церковь, жертвуют, молятся, уповают на волю Господню, — вскользь заметил я, внимательно вглядываясь вперед, где между искореженных стволов умирающих деревьев проступала изъеденная ржавчиной металлическая ограда мертвого медгородка. — А ты говоришь — неизбежно.

— Ну ты, друг, совсем как церковный прихвостень. — Вождь презрительно фыркнул, не замечая моей мрачной усмешки. — Без обид, но, если бы я не видел тьму в твоем взгляде, никогда бы не поверил, что ты один из нас… Или ты меня просто подначиваешь?

Вождь с явным подозрением взглянул на меня. Я промолчал, стараясь сохранить серьезное выражение лица. Хотя если по справедливости, то для веселья поводов не было. Если этому насквозь пропитавшемуся тьмой убийце даже в голову не приходит, что я не тот, за кого он меня принимает, то кто в этом виноват? Недостаток его ума и воображения? Или все-таки то, что на пути в бездну я упал гораздо глубже, чем думал и надеялся?

— Те людишки, о которых ты говоришь, — всего лишь мусор. Кормовой субстрат. Считая себя пупом вселенной, на самом деле они абсолютно не важны. Существует лишь Тьма. Существует лишь Свет. Существует лишь вечная борьба между ними. А вот все те, кто мнят себя свободными от нее, не существуют. В этой игре они даже не пешки. Они вообще ничто. Только тот, кто находит в себе силы встать на ту или другую сторону, может надеяться на будущее. Остальные обречены быть стадом, которое послушно повернет в ту сторону, куда укажет рука их хозяина. И не важно, будет ли хозяин принадлежать миру света или поднимется из тьмы… Только вот знаешь… — Вождь вдруг шагнул ко мне и заговорщицки прошептал, склонившись к самому уху (и, должен сознаться, мне стоило большого труда не отдернуться): — Мне кажется, что хозяин все-таки будет наш. И я рад этому. Потому что служить Господу гораздо сложнее, чем идти по тропе Тьмы.

— Можно подумать, что если бы доминирующей силой являлся Свет, то ты встал бы на его сторону, — проворчал я.

— Конечно. — Вождь неожиданно открыто и дружелюбно улыбнулся. — Конечно! Всегда лучше быть на стороне победителя. Я говорю об этом совершенно открыто: если бы побеждал Свет — я был бы с ним. Но, к счастью, это весьма маловероятно. Особенно с учетом последних событий… Ты ведь знаешь, что год назад равновесие было нарушено и Тьма перешла в наступление?

Я не стал отвечать. Вместо этого, передернув плечами, спросил:

— И ты не жалеешь, что вообще ввязался в эту борьбу? Ведь даже пребывание в качестве «кормового субстрата» имеет свои преимущества… Тебе душу не жаль?

— Нет. — Вопреки моему ожиданию Вождь ответил абсолютно спокойно. Даже, может быть, чуточку лениво. — Зачем жалеть то, что изначально тебе не принадлежало? Душу невозможно почувствовать или пощупать. Невозможно даже понять, есть она у тебя или нет. Ее можно только продать. Так почему бы не сделать так, если это единственное, на что она годна в этой жизни? А что касается борьбы… — Улыбка на лице Вождя превратилась в издевательскую гримасу. — «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», — говорит Библия… Ага. Как бы не так! Вот тут Всевышний явно промахнулся. Время кротких ушло, так и не начавшись. Землю наследуют те, кто не боится действовать, кто не помедлит пустить кровь своим врагам, кто рискнет поставить на кон все ради победы.

— Бог не может ошибаться, — выдохнул я сквозь зубы. Не знаю, почему эти слова меня так задели, ведь в принципе я мог бы с ними и согласиться. Тем более что вся история человечества служит явным тому доказательством. — По определению.

Вождь захохотал. Открыто. Щедро. От всей души. Как мальчишка, бесконечно далекий от всех бед и тревог этого неблагодарного и жестокого мира. Только вот лед в его глазах никуда не исчез, продолжая терзать меня острыми как бритва гранями. И невозможно было понять, сколько в этом смехе искреннего веселья, а сколько наигранной и издевательской жестокости.

— Ты настолько веришь в главный постулат церкви? — отсмеявшись, спросил Вождь. — Считаешь, что Бог непогрешим? Может быть, ты даже веришь в его всемогущество — как ты там выразился — по определению?.. Ну, друг, ты меня насмешил. В это верят лишь фанатики от религии да еще те, у кого не хватает ума посмотреть вокруг и немного подумать. Ведь очевидно, что если Бог непогрешим и всемогущ, то почему он позволил Тьме проникнуть в этот мир? Как допустил восстание Владыки Люцифера? Почему вообще поставил свое драгоценное древо познания добра и зла в самом центре Эдема, практически под носом у Адама и Евы, когда логичнее всего было бы убрать его куда-нибудь подальше, где перволюди не смогли бы достать плоды? А потом ходил, всезнающий, и спрашивал: «Где ты, Адам, почему прячешься от меня?..» Что это, если не лицемерие? И зачем? Не потому ли, что Тьма была нужна ему для контраста, чтобы на черном фоне его грязненький серый Свет казался белым и чистым? Или же мы, смертные, вообще были созданы всего лишь для потакания его любопытству? Как игрушки, над которыми ничего не стоит поиздеваться, а потом сломать и выбросить. И в свете этого ты по-прежнему будешь утверждать, что Бог благостен, добр и всемогущ?

С трудом расслабив задеревеневшие мышцы шеи, я неопределенно мотнул головой. И под насмешливым взглядом Вождя забросил меч в ножны.

Нет. Я не стал ему доверять больше и не уверился в собственной безопасности. Просто я не был уверен, что смогу удержаться и не рубану по этим исполненным колючего льда глазам, стирая с бледного, давненько уже не бритого лица тень насмешки.

Почему этот человек каждым своим жестом, каждым шагом, каждым словом вызывает во мне столь темные чувства?.. Возможно, потому что я видел в нем самого себя — продвинувшегося еще на шаг дальше по дороге во тьму. Или, может быть, потому что знал: если я не смогу остановиться, если не смогу отыскать дорогу назад, то — пусть не завтра, пусть через год, два, три — стану таким же, как он.