Юность Маши Строговой - Мария Прилежаева

- Именно теперь я его и нашел! "Покажите-ка мне списки раненых, прибывших за последние сутки", - попросил я сестру... Ну, знаете... Ко всему уж привычен, а завертелось в глазах, когда увидел фамилию Агапова. Естественно: сутки без сна. На этот раз Агапов оказался тем, кто мне нужен... Удивительно: у всех спички горят, у вас не горят!.. - проворчал Аркадий Фролович, чиркая отсыревшие спички. - Понятно, я не имел права требовать, чтобы Агапова тут же переселили в мой санитарный поезд. Черт возьми, обидно упустить из рук, а времени - считанные минуты! Сказал все-таки начальнику эвакопункта: "Дайте мне этого парня". - "Зачем он вам нужен?" - "Намылю ему голову за то, что так долго пропадал!" В конце концов они должны были куда-нибудь его отправить. Пускай же едет туда, где его ждут. Вот и весь сказ.

- А вы сказали ему, куда везете? - спросила Ася, выслушав эту историю с живым интересом.

- Нет. А пожалуй, да, - неопределенно буркнул Аркадий Фролович.

- Где Маша? - спохватилась Ирина Федотовна. - Юрочка, пойти бы вам встретить?

Юрий вскочил и так поспешно выбежал из комнаты, что надевал куртку, уже шагая по улице.

К ночи морозило. Снег хрустел под ногами. Юрий пришел к госпиталю. Никого.

Он ходил по тротуару взад и вперед, не выпуская из виду проходную будку.

Юрий старался представить, какая Маша сейчас, что она чувствует и как удивительно, наверно, быть счастливым.

Впрочем, Юрий знал, что такое быть счастливым. Он был счастлив, когда увлекался работой. Читал книги. Порой непонятный восторг овладевал им. Он выходил потихоньку из дому и стоял у ворот. В небе тихо мерцали редкие звезды. Необыкновенно стоять и думать под звездами!

После таких бессонных ночей Юрий особенно охотно бежал в институт; он был деятелен, быстр, находчив, беспокойные планы один за другим возникали в его голове. В сущности, жизнь - беспрерывная цепь открытий. Юрий думал о каждом из них. Но о любви он избегал думать.

- Который час? - спросил он у прохожего.

- Одиннадцать.

Юрий продолжал дежурить около будки. Она сейчас выйдет. Надо успеть все обсудить. Вдруг это не дружба - то, что связывает его с Машей? Вдруг это любовь?

Юрий испугался. Ему стало жарко, он снял шапку и растерянно провел рукой по волосам.

Очень плохо, если это любовь. Тогда вся его жизнь изменится, и завтра же... нет, сегодня, сейчас он должен уйти навсегда!

Как раз тот момент, когда Маша вышла из госпиталя, Юрий пропустил. Он увидел ее, когда она была уже далеко, и, вместо того чтобы уйти навсегда, бросился со всех ног догонять.

- Маша, - сказал он, стараясь казаться спокойным, - разные мысли пришли мне в голову, пока ты была в госпитале. Например, такой вопрос: могут ли дружить девушка и... Ну, например, наши отношения можно считать дружбой?

- Странный вопрос! - удивилась Маша. - Да, конечно. Что же еще?

Она ответила не задумываясь: должно быть, ни разу сомнения не взволновали ее простодушное сердце.

Юрий почувствовал горечь и радость.

Значит, все остается по-прежнему. Появление Мити Агапова ничего не меняет. Да и что же могло измениться в их отношениях? Да здравствует дружба!

Их обогнали двое. Женщина с досадой упрекала спутника:

- Даже под Новый год не мог уйти на полчаса раньше с завода! Осталось десять минут. У нас все не как у людей!

Маша рассмеялась:

- У нас тоже не как у людей. Бежим, Юрий!

Они побежали и когда распахнули дверь в комнату, оба красные, хохочущие и возбужденные, все стояли с поднятыми стаканами вокруг стола и ждали последнего удара часов.

- Ура! - закричал Юрий, не успев сбросить с плеч куртку. - За победу! Поднимаю свой первый тост за победу! За Сталинград! За Москву!

- За советского человека, - добавил майор.

- За человека и за высокие человеческие чувства.

Ася выпила вино, кончиком языка осторожно облизнула подкрашенные губы и спросила:

- Какие чувства ты имеешь в виду, Юрий?

- Прежде всего дружбу.

- А! - иронически протянула она.

Начался тот беспорядочный шум, который возникает после первой же рюмки в компании людей, не привыкших пить вино. Дорофеева, похлопывая ладонью по столу в такт словам, что-то доказывала Аркадию Фроловичу и горячилась, хотя тема была вполне отвлеченной. Ася с неподражаемой искренностью признавалась майору, как ошиблась в призвании, потому что истинное ее призвание заключается в том, чтобы перевязывать раненых и главным образом на поле боя. А Маше вдруг показалось нестерпимо смешным, как они с Юрием неслись по улицам, боясь опоздать. Юрий, глядя на нее, хохотал таким заразительным смехом, что Аркадий Фролович несколько раз произнес: "Хэ! хэ!" Это означало, что Аркадию Фроловичу тоже весело.

- Аркаша! - позвала Ирина Федотовна. - Идите, поговорим.

Они сели на кровать, которую Ирина Федотовна, накрыв шалью, превратила в тахту. Аркадий Фролович медленными глотками пил вино, ничего не ел и курил трубку. Ирина Федотовна с грустью увидела, как он сутулит плечи, спина совсем стала круглой, седые усы.

Ирина Федотовна надела московское праздничное платье из черного шелка и золотую цепочку, но на душе у нее было нерадостно.

"Это потому, что нет Кирилла, - думала она. - Вот прошло почти тридцать лет, а я все та же - тоскую без Кирилла и радоваться не могу без него".

- Аркаша, - сказала она, - я думала, будет весело, а так печально! Где Кирилл, где Иван, где будете вы через несколько дней?.. Плакала бы, не осушая глаз.

Аркадий Фролович смущенно откашлялся. Он не предполагал, чтоб о нем кто-нибудь мог заплакать.

- А помните, - сказал он профессиональным бодрым тоном (ему казалось - люди всегда нуждаются в том, чтобы их лечили или утешали), помните, к вам пришли однажды два гимназиста - Строгов и я. Вы были юная, тоненькая, и глаза у вас, как у Маши, сияли.

- Как же! - воскликнула Ирина Федотовна, помолодев и оживившись. Как мне не помнить этот день. С него началась моя жизнь.

Аркадий Фролович стряхнул пепел из трубки на колени и, не заметив, продолжал говорить:

- На гражданской, под Киевом, Кирилл был тяжело ранен. Я медик второго курса; ни одного доктора поблизости. Это была моя первая операция. Он остался хромым на всю жизнь.

- Вы мне его спасли... Аркадий Фролович, - помолчав, сказала Ирина Федотовна. - Поглядите на Машу - она вся светится от счастья.

- О чем ты, мама? - крикнула Маша, краснея и грозя пальцем.

Она налила до краев две рюмки и несла их, боясь расплескать.

- Это вам, Аркадий Фролович, и тебе, мама. Выпьем за победу и жизнь!

Усков обрадовался случаю и опять закричал:

- Ура! Ура! Ура! - и опрокинул на скатерть стакан.

Ася посмотрела на него долгим взглядом и улыбнулась загадочно.

Глава 18

Гости разошлись, но Аркадий Фролович сидел. Он курил и изредка покашливал, выбивая на блюдечко пепел.

- Что это за дом, в котором нет даже пепельницы? - вздохнул он, вынимая из кармана конверт. - Маша! Мое дело лечить, а не разгадывать ребусы. Может быть, ты забыла Агапова. Откуда я знаю? Я слышал, у тебя здесь много друзей. Я не говорил Мите о тебе. Если молчишь, то, по крайней мере, ничего не напутаешь.

Он дал Маше письмо и ушел.

Должно быть, он и сидел так долго потому, что обдумывал, отдать Маше письмо или вернуть Мите.

- Милый Аркаша, всю жизнь был чудаком, - устало улыбнулась Ирина Федотовна. - Я боялась - вдруг просидит здесь всю ночь до утра!

Она легла, оставив на столе грязную посуду.

Маша перемыла посуду. Синел рассвет за окном, когда она прочитала письмо.

"24 декабря 1942 года

Здравствуй, Маша!

Наконец я узнал, что ты жива. Могли разбомбить эшелон, с которым ты выезжала из Москвы. Ничем другим нельзя было объяснить молчание, во всяком случае первые месяцы. Я ведь не знал, что ты и не приезжала в Свердловск. Аркадий Фролович не сказал, где ты и как ты живешь. Одно из двух: или он готовит сюрприз, или имеет основания ничего не рассказывать. Меня злит манера скрывать от человека неприятность. Если ты вышла замуж, что тут особенного? Ты могла выйти замуж еще и тогда, в Москве, если бы тебе было немного больше лет. Мне некому писать в тыл. Все наши институтские ребята на фронте.

А моя мать умерла.

Не знаю, случалось ли тебе пережить несчастье. Вдруг пришло извещение, что мама умерла в Ташкенте от тифа. Обычно от нас идут такие вести к вам. Со мной произошло наоборот.

После ее смерти я ни от кого не получал писем.

25 декабря

Вчера поднялась температура. Аркадий Фролович отнял у меня карандаш и тихонько сказал:

"Фу-ты, черт!"

Он не похож на доброго дядюшку из романов Диккенса, поэтому я подарка не жду. Скорее всего, я тебя не увижу.

Ты, наверно, удивляешься, что я не пишу о войне. Я не пишу, но она все время во мне, хотя от войны нас отделяет сейчас четверо суток пути и на станциях уже незатемненные окна. Кажется, нас везут в Среднюю Азию. Я не буду скрытничать. Конечно, и страх был. Но дело в том, чтобы, вопреки ему, делать что нужно и непременно, обязательно, во что бы то ни стало, если он есть, скрывать от других. Но об этом трудно писать.