Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

— На что́ это ему? — сказалъ священникъ.

— Онъ все хочетъ знать, — отвѣчалъ отецъ. И я записалъ и эти слова о музыкѣ.

Счесть села, церкви и маленькіе скиты, въ которыхъ живутъ по одному, по два монаха, упомянуть о большой пещерѣ, о посѣщеніяхъ грознаго Али-паши, все это было нетрудно.

Но было очень трудно перечислить хотя приблизительно имена загорцевъ-благодѣтелей и указать именно, кто что́ сдѣлалъ и около какого села или въ какомъ селѣ. Кто сдѣлалъ каменный, мощеный спускъ съ крутизны для спасенія отъ зимней грязи и топи; кто мостъ, кто и гдѣ стѣну церковную починилъ, кто школу воздвигъ, кто храмъ украсилъ. Не хотѣлось отцу забывать и людей менѣе богатыхъ, менѣе именитыхъ, ему хотѣлось правды; а у всякаго встрѣчнаго открыто справки наводить сейчасъ по отъѣздѣ консула онъ не хотѣлъ.

Въ Янину пора было спѣшить: и вотъ мы всѣ трое тайно трудились съ утра ранняго; бросали тетради и опять брались за нихъ. Отецъ повторялъ: «Трудись, трудись, сынокъ мой, трудись, мой мальчикъ хорошій, для православія и для добраго консула нашего. Можетъ быть скоро будешь хлѣбъ его ѣсть».

И я съ охотой писалъ, поправлялъ и опять переписывалъ.

О турецкихъ злоупотребленіяхъ написали довольно много, но не слишкомъ преувеличивая. Отецъ Евлампій въ одномъ мѣстѣ продиктовалъ было: «Такъ изнываютъ несчастные греки подъ варварскимъ игомъ агарянъ нечестивыхъ!» Но отецъ велѣлъ это вычеркнуть и сказалъ: «Не хочетъ г. Благовъ такихъ украшеній, онъ хочетъ вотъ чего: въ такомъ-то году, въ декабрѣ мѣсяцѣ, турокъ Мехмедъ убилъ того-то въ такомъ-то селѣ, а турокъ Ахметъ отнялъ барана у такого-то и тогда-то!» О такихъ случаяхъ и вообще о томъ, чѣмъ христіане недовольны, написали мы доволно много; но отецъ находилъ, что эту часть онъ въ Янинѣ дополнить можетъ лучше, потому что въ самыхъ Загорахъ турокъ нѣтъ, ни народа, ни начальства, и случаевъ подобныхъ, конечно, меньше. Янинскіе же турки славятся своимъ фанатизмомъ, и городъ со всѣхъ сторонъ окруженъ не свободными селами, а чифтликами, въ которыхъ и беи, и полиція, и сборщики царской десятины легче могутъ угнетать народъ и обнаруживать, такъ сказать, удобнѣе недостатки, которыми страждетъ управленіе обширной имперіи. Даже насчетъ судовъ относительно Загоръ говорить было труднѣе, ибо въ то время, когда мы съ отцомъ занимались этими записками, у насъ не было еще ни мундира, ни кади; мы судились между собою въ совѣтѣ старшинъ по всѣмъ селамъ и только въ случаѣ обиды обращались въ Янину къ митрополиту или къ самому пашѣ, чрезъ посредство особаго выборнаго загорскаго ходжабаши, который для этого и жилъ всегда въ городѣ.

Наконецъ отецъ сказалъ: «Довольно!» Переправили мы еще разъ, спрятали тетрадки старательно и стали сбираться въ путь. Консулъ сказалъ, что черезъ недѣлю возвратится въ Янину другою дорогой, а мы прожили дома, трудясь надъ его статистикой, уже болѣе двухъ недѣль.

Итакъ пора! Уложились, простились съ матерью, съ бабушкой, съ сосѣдями и поѣхали.

Я былъ немножко взволнованъ и думалъ: «Какая, посмотримъ, будетъ тамъ судьба моя? хорошая или худая?»

Выѣхали мы рано и около полудня уже были у города.

Путешествіе наше было нескучное.

Непріятно было только въ это время года переѣзжать черезъ ту высокую и безлѣсную гору, которая отдѣляетъ нашъ загорскій край отъ янинской длинной долины; вѣтеръ на высотахъ дулъ такой сильный и холодный, что мы завернулись въ бурки и фески наши обвязали платками, чтобъ ихъ не унесло. Предъ тѣмъ, какъ спускаться внизъ, отецъ сошелъ съ мула, чтобы было безопаснѣе и легче; я сдѣлалъ то же и захотѣлъ послѣдній разъ взглянуть назадъ… Франга́деса нашего уже не было видно, и только направо, въ селѣ Джудилѣ, на полгорѣ, въ какомъ-то домѣ одно окно какъ звѣзда играло и горѣло отъ солнца.

Жалко мнѣ стало родины; я завернулся покрѣпче въ бурку и погналъ своего мула внизъ.

Внизу, въ долинѣ, погода была ясная; воздухъ и не жаркій, и не холодный.

Отецъ мнѣ дорогой многое показывалъ и объяснялъ.

Тотчасъ же за переѣздомъ черезъ большую нашу гору идетъ длинный, очень длинный каменный и узкій мостъ черезъ большое болото. Мостъ этотъ построенъ давно уже однимъ нашимъ же загорскимъ жителемъ для сокращенія пути изъ Янины въ эту сторону.

Это большое благодѣяніе, иначе приходилось бы людямъ и товарамъ на мулахъ далеко объѣзжать.

За болотомъ, по ровной и зеленой долинѣ янинской, огражденной съ обѣихъ сторонъ гребнями нагихъ и безлѣсныхъ горъ, мы ѣхали скоро и весело.

Разогнали иноходью небольшою нашихъ муловъ; отдохнули въ хану подъ платаномъ, свѣжей воды и кофе напились и около полудня увидали съ небольшой высоты Янину; увидали озеро ея голубое и на берегу его живописную крѣпость съ турецкими минаретами.

Мнѣ городъ понравился. Тихія предмѣстья въ зеленыхъ садахъ; все небольшіе, смиренные домики глиняные, крытые красною черепицей, а не бѣлымъ или сѣрымъ камнемъ, какъ у насъ въ селахъ.

А дальше уже начались хорошіе архонтскіе и высокіе дома…

Въѣзжая въ предмѣстье янинское, я сказалъ себѣ: «Посмотримъ, какой человѣкъ намъ первый встрѣтится, — веселый онъ будетъ или печальный. Такая будетъ и жизнь, и судьба моя въ Янинѣ!»

Сначала въ цѣломъ длинномъ переулкѣ намъ никто не встрѣтился; время было полдневное, и всѣ люди или завтракали, или отдыхали. Кой-гдѣ у воротъ играли дѣти; но ихъ я не считалъ встрѣчными, потому что они стояли на мѣстѣ или сидѣли на землѣ, когда мы проѣзжали. На одномъ поворотѣ я испугался, увидавъ издали согбенную старушку съ палочкой и въ черномъ платьѣ; но она повернулась въ другую сторону, и я успокоился.

Наконецъ предсталъ предъ нами человѣкъ, котораго я готовъ былъ въ первую минуту назвать вѣстникомъ истинной радости. Казалось бы, что веселѣе, ободрительнѣе, праздничнѣе этой встрѣчи и придумать нельзя было въ угоду моему гаданью… Какъ древній оплитъ, грядущій на брань за отчизну, былъ наряденъ и веселъ Маноли, главный кавассъ русскаго консульства, котораго отецъ мой зналъ давно. Ростомъ, длинными усами, походкой, гибкимъ станомъ и блескомъ оружія — всѣмъ онъ былъ воинъ и герой… Фустанелла его была чиста какъ снѣгъ на зимнихъ вершинахъ загорскихъ, и верхняя одежда его была изъ синяго бархата, обшитаго золотымъ галуномъ съ черными двуглавыми россійскими орлами.

Но увы! самъ Маноли былъ и веселъ, и красивъ, вѣсти же его были печальныя!

Онъ сказалъ намъ, что г. Благовъ еще не возвращался изъ путешествія, что записки отъ него никакой не было, что домъ его весь, кромѣ канцеляріи, запертъ и даже ходятъ слухи, будто бы онъ уѣхалъ внезапно куда-то изъ Эпира, въ Корфу или въ Македонію, еще неизвѣстно пока…

Отецъ мой былъ замѣтно смущенъ этою неожиданностью и особенно тѣмъ, что г. Благовъ не потрудился даже запиской, сообразно обѣщанію своему, извѣстить секретаря или слугъ своихъ, чтобы намъ приготовили въ консульствѣ комнату.

Что́ касается до меня, то я больше отца, я думаю, обиженъ этимъ и огорченъ. Всѣ мечты мои жить въ первомъ и лучшемъ изъ иностранныхъ консульствъ, въ обществѣ такого молодого и любезнаго высокопоставленнаго человѣка, какъ г. Благовъ, — всѣ эти мечты исчезли какъ утренній туманъ, какъ дымъ или прахъ!..

Печально сидѣлъ я на мулѣ моемъ и ждалъ, что́ скажетъ отецъ. Я думалъ, онъ разскажетъ Маноли о приглашеніи г. Благова к намъ, быть можетъ, отворятъ комнаты; но отецъ молчалъ…

Отецъ молчалъ, зато Маноли, кавассъ-баши, говорилъ все время, хвалилъ г. Благова, хвалилъ загорцевъ, хвалилъ умъ отца, хвалилъ меня, говорилъ, что я красавецъ, что всѣ «красныя» дочери янинскихъ архонтовъ будутъ бѣгать къ окнамъ, чтобы смотрѣть на меня, и когда отецъ мой съ неудовольствіемъ замѣтилъ ему на это, что я не дѣвицамъ, а учителямъ угождать ѣду въ Янину, тогда Маноли согласился съ нимъ, что это гораздо лучше и полезнѣе…

— Да! — сказалъ онъ съ поспѣшностью, — да! г. Полихроніадесъ, вы правы! Даже очень правы по-моему. Что-нибудь одно: или мечъ, или перо! Просвѣщеніе въ наше время необходимо. Скажите мнѣ, я спрашиваю васъ, г. Полихроніадесъ, куда годенъ человѣкъ, который ни къ мечу, ни къ наукѣ неспособенъ? Куда? На что́? На какое дѣло? скажите мнѣ, во имя Божіе, я васъ прошу сказать мнѣ, куда онъ такой человѣкъ годится? Улицы мести? Уголь на ослахъ изъ города возить? Тяжести носить? Землю пахать? Грести на лодкѣ въ янинскомъ озерѣ? Вотъ на что́, вотъ на какія презрѣнныя занятія годится нынче простой человѣкъ, ни меча, ни пера не удостоившійся… Да. Учись, учись, милый мой Одиссей… Утѣшай родителей, утѣшай… А г. Благовъ будетъ очень жалѣть, если не увидитъ васъ; онъ говоритъ, что загорцы — умнѣйшіе люди, и возноситъ ихъ гораздо выше глупыхъ янинскихъ архонтовъ. И я согласенъ съ консуломъ.

Такъ разсуждалъ сіяющій кавассъ-баши, а мы все молчали и смотрѣли съ отцомъ другъ на друга.

Наконецъ отецъ сказалъ: «Поѣдемъ къ доктору Коэвино». Мы простились съ Маноли и поѣхали дальше. Отецъ былъ не въ духѣ и продолжалъ все время молчать. Домъ, который занималъ Коэвино, принадлежалъ одному турецкому имаму и стоялъ на прекрасномъ мѣстѣ; предъ окнами его была широкая зеленая площадка, старинное еврейское кладбище, на которомъ уже давно не хоронятъ и гдѣ множество древнихъ каменныхъ плитъ глубоко вросли въ землю. Часто здѣсь бываетъ гулянье и пляски на карнавалѣ, и народъ отдыхаетъ тогда толпами на этихъ плитахъ. Напротивъ караульня турецкая, много хорошихъ домовъ вокругъ площади и большая церковь Архимандріо̀ недалеко. Я немножко утѣшился и обрадовался, что буду жить на такомъ веселомъ мѣстѣ и въ такомъ большомъ домѣ, если Коэвино согласится оставить меня у себя.