Легенда одной жизни - Стефан Цвейг

Показывает на портрет.

Фридрих входит. Он немного бледен, но очень спокоен, не обнаруживая своей обычной порывистости.

Здравствуй, мама. Доброе утро, Бюрштейн.

Бюрштейн.

Доброе утро, Фридрих.

Леонора поворачивается к нему спиною и не отвечает.

Фридрих.

Что с тобой, мама?

Леонора, резко.

Твой отец, который, надеюсь, еще имеет в твоих лазах известный авторитет, — больше ты ведь уже никого не почитаешь, — имел обыкновение, когда ему приходилось обедать вне дома, а тем более ночевать, сообщать мне об этом предварительно.

Фридрих.

Но, Бюрштейн… Я ведь просил вас предупредить маму, что не приду домой.

Бюрштейн.

Ах, да… прости меня!.. Я совсем забыл сказать по телефону… Да и сам сюда не заходил… правда!.. Я был так занят…

Леонора.

Да, все вы удивительно заняты, и всегда только собою. Я это чувствую. Раньше я тоже имела прав знать, куда ты идешь…

Фридрих.

Я совсем не вижу причины это скрывать. Я навестил свою… крестную.

Леонора делает движение.

Фридрих.

Я считал это тем более своей обязанностью, что она приехала сюда только для того, чтобы прослушать мое произведение и… встретила в этом доме не совсем ласковый прием.

Леонора.

Ты в первый раз выполняешь свой долг гостеприимства…

Фридрих.

Я счел это своим долгом, совершенно верно, и полагал, что тем самым чту память моего отца, которого, как вы меня всегда уверяли, ничто не мучило больше, чем сознание, что он огорчил — и бесполезно — какого-нибудь человека… впрочем, я полагаю, что обсудить эти вещи лучше было бы без всякой раздражительности. Я, со своей стороны, вполне на это готов, и это имеет для меня значение, потому что я… должен тебе кое о чем сообщить.

Леонора.

Конечно, о Фрау Фолькенгоф…

Фридрих.

Нет. Она не давала мне никакого поручения такого рода. Мое сообщение касается исключительно меня самого. Правда, встреча с этой глубоко уважаемой мною особой содействовала в значительной мере моему решению. Я совершенно ясно чувствую теперь многое, что раньше ощущал только неопределенно, я впервые чувствую какое-то прямое и чистое отношение к окружающему и… прежде всего к моему отцу. Эта исключительная женщина…

Леонора.

Можешь сократить вступление. В чем дело? Говори прямо.

Фридрих.

Мне было бы желательно, чтобы мое сообщение не натолкнулось на твое противодействие с первых же слов. Мне очень хотелось бы говорить с тобою свободно. Вы от меня — я давно это чувствовал, а теперь я это знаю — многое скрывали. У каждого из нас были свои секреты, и нам следовало бы, думается мне, положить этому конец. Итак, — говоря прямо, как ты этого желаешь, — я предполагаю в ближайшее время вступить в брак.

Леонора, вскочив.

Ты… ты шутишь?

Фридрих.

Никогда еще в жизни я не был настроен серьезнее, чем теперь, и прошу тебя заранее считать мое решение непреложным.

Леонора.

Ты хочешь… жениться… ты?..

Она подавляет в себе порыв гнева. После паузы, вполне овладев собою, она продолжает холодно.

Я вижу, что с некоторых пор ты принимаешь свои решения независимо от моей воли, ты даже видишь в ней некоторый тормаз. К сожалению, твоя самостоятельность выражается покамест только в решениях… Но я об этом не хочу говорить… Позволено ли мне, но крайней мере… почтительнейше… спросить… с кем ты столь внезапно желаешь повенчаться?

Фридрих.

С фройлайн Кестнер.

Леонора, вскипев.

С Кестнер?.. с учительницей музыки?.. с дочерью?..

Фридрих.

Никто не отвечает за своего отца ни в добром ни и дурном.

Леонора.

Бюрштейн, вы слышите…

Смеется.

Это сумасшедший дом! Сумасшедший дом! Сын Карла-Амадея Франка женится на… Сумасшедший дом… И при этом какая непоколебимость в тоне: «Я хочу… я решил… я намерен!» Меня совсем не спрашивают… Мне только сообщают мимоходом, для соблюдения формы. И разумеется, это должно произойти немедленно… В двадцать пять лет ведь, некогда ждать… Все должно быть сделано немедленно…

Фридрих.

Как можно скорее. Я медлить не собираюсь.

Леонора.

Ты не собираешься? Очень жаль… но мне эта манера и этот темп не подходят… Я не могу примириться с этим выбором и с твоей ребяческой самостоятельностью… И совсем на это не согласна… Я полагаю, что надо думать не только о себе, но и о своих обязанностях, которые на нас возлагает наше имя, наше положение.

Фридрих.

Принять такое решение меня как раз и побудили мои обязанности.

Леонора.

У тебя есть обязанности но отношению к твоему отцу, к твоему имени… к нам, а не к этой особе…

Фридрих.

В таком случае, мне придется говорить еще яснее… Как раз в этом доме и перед вами… у меня есть обязанности по отношению к этой женщине… моральные обязанности… и, кроме них, та единственная обязанность, которая заставляет человека чести… дать женщине свое имя…

Леонора.

И это… это ты смеешь?.. Такую… такую особу ты хочешь ввести в этот дом?.. Ты смеешь?..

Фридрих.

Это, может быть, было бы мне трудно… третьего дня… еще вчера… Но я перестал колебаться… с той минуты, как узнал… что мой отец так же исполнил подобную же обязанность… хотя был связан еще и другими.

Леонора, отшатнувшись и вся побелев.

Что… что это значит?

Фридрих.

Нет надобности все объяснять… Ты это знаешь, и я тоже теперь знаю. Я думаю… мы понимаем друг друга…

Леонора.

Нет! Нет! Мы друг друга не понимаем. Существуют вещи, которых я не понимаю, потому что не хочу их понимать, и сравнения, которых я не потерплю. Этот дом — закон: твои отец начертал его, начертал чистым, и я буду его блюсти. Ни один человек не перешагнет этого порога, если не живет по его закону, если недостоин его. У меня нет ничего, кроме этого завещания, но я его буду блюсти — против всех, против всех — и так же, как я вчера указала на дверь этой женщине, потому что она… так же я удалю отсюда всякую другую, недостойную его…

Фридрих.

Если ты хочешь этим сказать…

Леонора.

Этим я хочу сказать, ясно и прямо, что эта… особа… эта дочь алкоголика… твоя… приятельница… никогда не станет, покуда я живу на свете, блюстительницей наследия Карла-Амадея Франка перед лицом человечества и не будет носить его имени; я хочу сказать, что этих покоев я ей не уступлю, что этого наследия с ней не разделю, а скорее отдам его государству, народу, нации, ибо этот дом не груда дерева и камней, а воспоминание, религия и символ нравственной силы. Я не отдам его такой… Словом, я буду отстаивать его против всех… против всех…

Бюрштейн.

Но, фрау Леонора…

Леонора.

Ваше заступничество, к сожалению, не интересует меня. Вы уже приняли решение против меня, и я знаю, что я одна. Одна, но я стойко держусь! Кто не со мною, тот против меня! Здесь только два стана: верность и измена. Я никого не удерживаю, но кому дорого дело жизни Карла, тот должен быть со мною. Кто неспособен на жертву, тот здесь чужой. Я не потерплю здесь никого, кто не подчиняется закону этого дома…

Фридрих.

Иными словами, ты мне отказываешь от дома?

Леонора.

Тебе придется сделать выбор: она или я!

Фридрих.

Я… сказал тебе… он сделан непреложно… А если ты запираешь передо мною двери этого дома… то я этому почти рад.

Леонора вздрагивает.

Фридрих.

Попытаемся же говорить спокойно. Я хочу сказать… Мне было трудно на это решиться, но теперь легко, раз меня вынуждают. То, о чем ты только что заявила, я чувствую сам уже давно: я этому дому чужой. Быть может, не навсегда, но теперь. Этот дом гнетет меня, я не могу здесь работать, воздух Здесь… чересчур крепок… может быть, и чересчур чист… Здесь живет подлинной жизнью только один человек — мой отец. Для второго здесь больше нет места. Я же хочу своей собственной жизни, а в этом доме она невозможна. Пора мне стать самому чем-нибудь и перестать быть сыном своего отца…

Леонора.

Ты надеешься, покинув дом, ускользнуть от обязанностей, которые родились вместе с тобою? Да, я замечаю это давно: ответственность гнетет вас всех, и вы хотите уйти от возложенного на вас его именем долга. Вам всем хотелось бы свободы, да, свободы! Легко и весело хотелось бы вам жить, бежать от дисциплины, от ответственности, возлагаемой его завещанием. Только имя хочешь ты сохранить, великое и знаменитое имя, но не дух, который веет в нем, не долг, который он возлагает, не жертву… Да, перед этим все вы отшатываетесь, перед жертвою! Вы не хотите поднять на свои плечи его жизнь, его великую, мощную жизнь, вы малодушны, эгоистичны, поверхностны, и этот дом вас гнетет… Это понятно!