Вацлав Нижинский. Его жизнь, его творчество, его мысли - Гийом де Сард

посвящали им все свободное от работы в Мариинском театре время. Что касается «Жар-птицы», Фокин ставил танцы по мере того, как Стравинский частями сдавал ему музыку. Композитор почти всегда присутствовал на репетициях, и благодаря этому с ним довольно часто виделся Нижинский, который, несмотря на то что не был занят в этом балете, помогал Фокину вместе с Дягилевым.

Тут я имел случай ближе присмотреться к Нижинскому, вспоминал Стравинский. Он говорил мало, а когда говорил, то казалось, что юноша этот очень мало развит для своих лет. Но Дягилев, который всегда оказывался возле него, не упускал случая искусно исправлять его оплошности, чтобы никто не мог заметить всех этих досадных промахов.[77]

Сам Нижинский писал: «Дягилев понял, что я глуп, и мне говорил, чтобы я помалкивал». Молодой танцовщик чувствовал себя неполноценным в тени своего блистательного друга:

Я не понимал Дягилева. Дягилев меня понимал, потому что у меня ум был очень маленький. Дягилев понял, что меня надо воспитывать.

Нижинский все же не был неразумен настолько, чтобы не понимать, что Стравинский относился к нему с пренебрежением. Потом он писал в своих «Тетрадях»:

Стравинский Игорь меня не любит. (…) Стравинский хорошо пишет музыку, но он не пишет с жизни. Он придумывает сюжеты, в которых нет цели. Я не люблю сюжеты без цели. Я ему часто давал понять, что такое цель, но он считал, что я глупый мальчишка, а потому говорил с Дягилевым, который одобрял все его затеи. Я ничего не мог говорить, поскольку меня считали мальчишкой.

Никто никогда не разделял мнения Нижинского о музыке, и его оценки не принимались…

Когда «Жар-птица» была готова, Фокин начал подготовку «Шахерезады» на «волшебную»[78] музыку Римского-Корсакова. Лев Бакст, соавтор либретто, создатель декораций и костюмов, часто присутствовал на репетициях. Иногда он поправлял танцовщиков и даже сам демонстрировал восточные позы, рассказывала Бронислава. Нижинский, которому предстояло исполнять партию чернокожего раба, приходил на все репетиции, но не всегда танцевал. Он занимался отдельно вместе с Фокиным и Идой Рубинштейн, которая должна была перевоплотиться в Зобеиду. Когда работа над «Шахерезадой» закончилась, танцовщики стали репетировать другие балеты для парижского сезона – «Клеопатру», «Половецкие пляски», «Карнавал», «Жизель» и «Сильфид».

Наконец настало время отъезда. Но труппа не поехала прямо в Париж. Она остановилась в Берлине, где 20 мая 1910 года впервые был показан «Карнавал» с новыми декорациями и костюмами Льва Бакста. Поскольку Тамару Карсавину задерживали в Лондоне другие ангажементы, партию Коломбины с Нижинским (Арлекин) танцевала Лидия Лопоухова. Вечно молодой Чекетти исполнял роль Панталоне. Немецкая публика приняла спектакль с энтузиазмом. Балет по мотивам комедии дельарте имел потрясающий успех. Так же как и «Клеопатра». Германский император Вильгельм II, который увлекался египтологией, был так впечатлен, что приказал всем членам археологического конгресса посетить представление. Несмотря на это, за две недели в Берлине мизантропия Нижинского только усугубилась.

Он (…) был почти всегда один, вспоминает его сестра, как будто сторонился людей, выглядел очень занятым, серьезным и поглощенным собственными мыслями.

Программа, открывшая сезон 4 июня, включала «Карнавал», «Шахерезаду», «Пир» и «Половецкие пляски» из «Князя Игоря». Что касается «Карнавала», балета Шумана, впервые переложенного для симфонического оркестра русскими композиторами в 1902 году, то использование для постановки оркестровки отдельных номеров, выполненной Александром Глазуновым, Николаем Римским-Корсаковым, Анатолием Лядовым, Николаем Черепниным, Антоном Аренским, подверглось жесткой критике. Между тем исполнение Нижинским партии Арлекина, наоборот, получило очень высокую оценку. Кокто писал:

То, о чем стоит рассказать, это Арлекин господина Нижинского. Своеобразный Гермес от буржуазии, акробат, гибкий как кот, полный откровенного сладострастия и притворного равнодушия, хитрый школьник (посмотрите на воротник и галстук на акварели Бакста), вор, быстрый, полностью свободный от силы земного притяжения, математически точный в движениях и в то же время непринужденный. Страсть, фарс, самодовольство, быстрые покачивания головой, дерзость, и еще многое другое, и еще эта манера смотреть в пустоту, прикрыв ресницы, прижав щеку к вздернутому плечу, левая рука упирается в бедро, а правая свободно свисает, ноги расслаблены… Та ков был (а я подобного еще не видел и не слышал в театре) Вацлав Нижинский в «Карнавале», посреди несмолкающих громовых аплодисментов.[79]

Далее шла «Шахерезада», ставшая гвоздем вечера. У этого балета простой и драматичный сюжет, который Абель Эрман назвал «непристойным и жестоким», что с его стороны звучало как наивысшая похвала.[80]

После отъезда султана Шахрияра (Алексей Булгаков) его жены уговаривают главного евнуха открыть гарем. Полный страхов и сомнений, тот уступает их просьбам и большим ключом отпирает двери, впуская толпу чернокожих рабов. Потом, трясясь от страха, он повинуется требованию царицы Зобеиды (Ида Рубинштейн) открыть золотую клетку, в которой заперт ее возлюбленный, юный раб (Нижинский).[81] Обретший свободу невольник бросается вперед, подскакивая от радости, но вдруг застывает. Он замечает прекрасную Зобеиду, возлежащую на диване среди мягких подушек и разноцветных покрывал. Легкая ткань подчеркивает изящные линии ее фигуры, ее бедра слегка покачиваются. Он спешит к ней и змеей обвивается вокруг ее тела. И ночь проходит в оргии. Слуги разносят блюда с фруктами, одалиски разливают вино и жгут благовония, и под звуки тамбуринов Зобеида и женщины соединяются в танце с их любовниками-рабами. Оргия становится все страстнее, в полумраке кружат вихрем роскошные одеяния и мелькают белые руки женщин. Но неожиданное возвращение султана заставляет всех замереть в ужасе. Придя в себя, они пытаются спастись бегством. Но их беспорядочные метания тщетны, вооруженные огромными ятаганами воины преследуют женщин и рабов, кося всех, кого удается настичь. Возлюбленный Зобеиды схватывается с братом султана Шах-земаном, который смертельно ранит его; юный раб падает, корчится в смертельных судорогах, конвульсивно вскидывает ноги вверх и встает на голову (Нижинский делал полный круг, стоя на голове), а потом снова падает и замирает без движения. Лишь прекрасная Зобеида еще стоит живая среди горы трупов. Султан охвачен дрожью, он колеблется, но его озлобленный брат указывает ему на бездыханное тело чернокожего любовника царицы. И тогда, отвернувшись, Шахрияр дает роковой знак воинаам. Но Зобеида их опережает: она хватает кинжал, вонзает его себе в грудь и падает замертво у ног супруга.

Ясно, что с таким либретто балет «Шахерезада» и вправду мог показаться немного нескромным.[82] Лев Бакст по этому поводу рассказывал одну забавную историю:

Этого они не ожидали (я говорю о своих дорогих рабочих сцены, которые всегда становятся моими первыми критиками) – потеющие в своих синих рабочих