Самои - Анатолий Агарков

— Зоя, — позвал он напоследок. Тихо сказал, но Зойка услышала, вернулась и замерла столбом подле распластанного тела, пытаясь понять, жив ли. Верка ящерицей извивалась в её онемевших руках, брыкалась и билась изо всех своих детских силёнок, пытаясь высвободиться. И лишь только пятки её коснулись земли, колыхнулась упругая Зойкина грудь, на белой кофточке начало растекаться тёмное пятно. Тётка несколько мгновений стояла неподвижно, потом силы стали покидать её, ноги подкосились в коленях, и она упала, уткнувшись лицом в Митины сапоги. Грешная душа первой деревенской красавицы отлетела вслед за любимым.

Этого Верка уже не видела. Она неслась к дому на перегонки с пылевыми фонтанчиками, которые вдруг бросились вдогонку. И догнали бы, если б Верка, увидав отца в калитке ворот, не свернула, кинувшись ему на руки. Фонтанчики пробежали мимо, вдаль. Но тут же возникли снова посреди улицы и ринулись к Веркиному дому. Отец с девочкой на руках вбежал во двор, хлопнув калиткой, и тут же по воротам хлестанули чем-то звонким, полетели щепки. Вбежав в полумрак сеней, отец принялся целовать Верку, прижимая к себе, гладя по спине и волосам:

— Маленькая моя, сокровище.

И только теперь, уткнувшись лицом в тятькину щетинистую шею, девочка наконец дала волю потокам слез и оглушительному детскому рёву.

Два атамана

Летом 1919 года прокатился фронт по Южному Уралу и затих вдали. Возвращались домой уцелевшие под свинцовыми дождями мужики. Вернулся в Табыньшу Федька Агапов, ослабший, отощавший — кожа да кости, с горячим желанием вступить в Красную Армию. Но в тот же день, объевшись горячих и жирных щей с бараниной, почувствовал такую резь в животе, что едва добрался до кровати и объявил: мол, пришёл его последний час. От корчей, вызванных рвотой, у него выступил пот. Попросил укрыть его потеплей и оставить в покое. Мучения Федькины затянулись на две недели. Настолько он ослабел, что едва мог держаться на ногах, ходя по нужде. Худой, жёлтый, с распухшими, в болячках ногами, лежал он на родительской кровати, безучастно глядя на хлопотавших подле него. А когда начал поправляться, то не вспоминал уже о военной службе. Встав на ноги, не спросясь матери, женился вскоре на Фенечке Кутеповой, спасая девку с округлившимся животом от позора. Стал он молчалив и задумчив, будто не только повзрослел разом, а и постарел даже.

От далёких берегов Амура вернулись в станицу Соколовскую красные казаки со своим лихим командиром Константином Богатырёвым. Ни единой царапины кроме рубца на плече от братовой шашки не получил он в жарких боях, а лишь орден на грудь из рук самого Блюхера. Соратники всячески хвалили его: "При желании большим командиром мог бы стать". А станичные старики качали головами: "Так что ж к коровьему хвосту вернулся?" На что Константин отвечал: "Кусок хлеба для простого человека так же вкусен, а может быть, вкуснее, чем для генерала".

Семён Лагутин не ушёл на восток с белыми частями. Словно затравленный волк, отбившийся от стаи, рыскал он лесными тропами, зло покусывая Советскую власть в деревнях и станицах, но уже не встречал прежней поддержки даже среди казаков. Особенно тяжело пережили первую мирную зиму. Голод, постоянный страх засады гоняли отряд, таявший будто снежный ком, по глухим хуторам, кордонам и заимкам. К лету осталось у Лагутина едва ли с десяток человек, все вроде него — отпетые и бездомные. Понял Семён, что пришёл срок его вольности, а может и самой жизни. На лесной заимке у одного богатого казака впал он в запой и никак не мог остановиться уже которую неделю. Соратники, боясь доноса и ЧОНовской облавы, мрачнели день ото дня.

Посыльной станичного Совета прибежал в дом Богатырёвых в предсумеречный час.

— Да не егози ты, — ворчал Константин, натягивая сапоги, — Толком обскажи, что стряслось.

Прибежавший, тяжело дыша, пил из ковша, поданного Натальей, и зубы его стучали о металл.

— Игнат Иваныч прислал, — давился он глотками и торопился рассказать, — скажи, говорил, бандиты понаехали…. Сам Лагутин с ними…. Во дела!

— Лагутин, говоришь? — Константин повёл широкими плечами и усмехнулся, поймав тревожный взгляд Натальи. — Ну, пойдём, глянем.

— Ты бы это, пистоль взял или покликал кого, Алексеич.

— Трусоват ты, братец, как и твой начальник.

У станичного Совета подле оседланных коней стояли четверо казаков, за плечами у них были винтовки, на боках — шашки. Константин приостановился, оглядывая незнакомцев, хмыкнул, качнув головой, и шагнул на крыльцо. Председатель станичного Совета Игнат Предыбайлов метался от окна к окну, выглядывая Богатырёва. Усмотрев, сел за стол и попытался придать лицу начальствующее выражение, но тут же забыл о нём, едва Константин переступил порог, зачастил, волнуясь:

— Что же ты один? Хлопцев бы своих покликал. И без нагана. Бандиты пожаловали, а уполномоченный где-то запропастился. Что делать — ума не приложу.

Константин сел на стул, положив могучую руку на край стола:

— Ну, рассказывай.

— Лагутина привезли спеленатого, — выпалил Предыбайлов, отерая цветастым платком вспотевшую лысину. — Амнистию просят.

— Так напиши.

— Думаешь? — Игнат подозрительно покосился на Богатырёва, — А меня потом не того…. за одно место?

— А если они тебя сейчас того, — издевался Константин над безнадёжным трусом.

— Вот сволочи! Ведь могут, а, Лексеич?

— Напиши им бумагу, какую просят, да винтовки отбери — ни к чему они в мирной жизни.

— Амнистию я им напишу и печать поставлю, а винтовки ты бы сам. А, Лексеич?

— Пиши, — Богатырёв махнул рукой и вышел из Совета.

Казаки, хмуро курившие у своих коней, разом побросали окурки, подтянулись, бряцая оружием и амуницией. Они уже догадались, что в Совет пожаловал очень важный человек, может быть, сам Богатырёв. Константин сошёл с крыльца, топнул ногой, указывая место:

— А ну, клади сюда оружие.

Четыре винтовки, четыре шашки послушно легли в одну кучу. Константин кивнул посыльному, и тот засуетился, таская в Совет оружие охапками, как дрова. Богатырёв шагнул к казакам, раскрывая кисет:

— Нагулялись, соколики?

— До тошноты, отец родной…

Вместе с клубами дыма потекла неспешная беседа.

Появился Предыбайлов. Руки его с листами бумаги заметно тряслись. Константин жестом остановил его:

— Давай сюда.

Мельком взглянул:

— Что ж ты фамилии-то не вписал?

— Да нам вроде бы и ни к чему почёт лишний, — сказал один из казаков. — Хоть и враг он новой власти, а ведь командиром был, хлеб-соль делил…. Лишь бы печать была.

— Печать есть, — раздавая амнистии, сказал Богатырёв.

Когда силуэты верховых растворились за околицей, Константин похлопал обмякшего Предыбайлова по плечу:

— Ну, показывай своего зверя.

Лагутин лежал на полу в подсобном помещении, скрученный верёвками по рукам и ногам. На звук шагов он шевельнулся и, выматерившись, прохрипел:

— Сволочи вы, а не казаки…. Дайте ж до ветру сходить.

Константин присел на корточки, распутывая верёвки, и через минуту перед остолбеневшим Игнатом предстал разбойный атаман Семён Лагутин, с обрюзгшим от перепоя лицом, но по-прежнему сильный и опасный. Он растирал ладонями крепкие запястья, поводил широкими плечами, поглядывал на присутствующих с ненавистью и презрением. И вдруг сгорбился и засеменил неверными шажками на крыльцо, а с него к ближайшим кустам сирени.

— Убежит, — ахнул Предыбайлов.

— Куда? — пожал плечами Богатырёв и прошёл в кабинет. Игнат за ним, оглядываясь на входные двери и страшась отстать. Константин по-хозяйски расположился за столом председателя Совета. Тот примостился просителем на лавке.

— Что ж ты хлопцев не покликал? Всё удалью своей кичишься. А ну как…. Вишь, он какой…. И терять ему нечего.

— Знаешь, Игнат, одни живут, играя со смертью, другие умирают, хватаясь за жизнь. Ты-то как, жить хочешь?

Предыбайлов хоть и был потомственным казаком, но с детства отличался хлипким телом и слабою душой, а в председатели попал по своей грамотности. Богатырёв его презирал.

Вошёл Лагутин, сел на лавку напротив, пошарил по карманам и жестом попросил закурить. Константин бросил ему кисет.

— Облегчился?

Семён кивнул головой и, пуская под нос клубы дыма, неожиданно тепло сказал:

— В самый раз. Думал, обгажусь. Дело такое, что не отвертишься.

Константин понимающе кивнул головой и взглянул на белого, как мел, Предыбайлова:

— Иди-ка ты домой. Ишь как вымотался — с лица прямо спал. А мы тут с гостем твоим до утра покоротаем.

— Покоротаем, — согласился Лагутин.

А председатель станичного Совета охотно закивал, засуетился и мигом исчез из своего кабинета.

— Есть хочешь? — спросил Богатырёв.