Дикая тишина - Рэйнор Винн

пня, унося с собой массу эмоций, которые не знала, как назвать. Мое прошлое, мое настоящее, моя семья – и где-то посреди всего этого Мот, постоянное напоминание, что это не последнее решение о жизни и смерти, которое мне придется принять. Что тот выбор, который встал передо мной в случае с мамой, встанет и в случае с ним. Или он сам все решит, когда придет его время? Сам выберет день, чтобы погасить свой ярко-зеленый свет, и скажет: «Это самый совершенный день, который я увижу в своей жизни, и этого достаточно». Я прогнала эту мысль назад в глубину сознания. Не сейчас, не теперь.

///////

На кладбище аккуратными рядами была разложена вся правда жизни. Фермеры из нашей деревни, мой дедушка, жители коттеджей, старый владелец имения и его семья, мои тетя и дядя. Здесь лежали все, кто населял деревню моего детства. И мой отец. Я опустилась на колени у его могилы, руками оборвала высокую траву вокруг надгробия и поставила в вазочку свежие цветы. Умиротворения я не чувствовала, только ощущение, что всех их больше нет, они исчезли в воронке жизни, которая засосала их в холодную землю на открытом всем ветрам холме. Тяжесть смерти обрушилась на меня всем весом, мне представился Мот, стоящий у ворот церкви в ожидании своей очереди.

– Папуля, прошу тебя. Это невыносимо, невозможно видеть ее такой, пожалуйста, забери ее, ну пожалуйста.

///////

Не переставая чувствовать, как больница требует моего возвращения, я заглянула в коттедж, впервые за несколько дней помылась, постирала кое-что из одежды и огляделась в поисках книжки, чтобы читать долгими больничными вечерами. У мамы все еще хранилась коробка книг с полок в моей детской. Несколько из них я потом забрала, но коробка почему-то так и осталась жить у нее. Перебирая пожелтевшие страницы и загнутые уголки книг, которые так любила ребенком и подростком, я заметила среди них одну не очень знакомую. Разрушенный домик, изображенный на ее обложке, я точно видела раньше, но о чем она, не помнила. Я сложила мамины чистые вещи в сумку, а сверху положила потрепанный томик: Уолтер Дж. К. Мюррей, «Копсфорд».

7. Дышать

Мамино дыхание стало тяжелее, ему мешали невидимые препятствия, а рот пересыхал и наполнялся слюной, которую она не могла сглотнуть. Ее требовалось убирать вручную, чтобы воздух смог пройти в дыхательные пути. В два часа ночи мне некогда было спать. Я могла только слушать ее дыхание, складывать вдохи и выдохи в копилку, сохранять на будущее. Я отдернула занавеску, и свет фонарей, горевших на парковке, превратил комнату в желтоватый склеп.

Я положила ноги на кровать и попыталась подремать, но поняла, что уснуть не смогу, и пристроила на коленях «Копсфорд», так, чтобы на страницы падал свет из окна. Почему же я не помню этой книги? Когда я начала листать ветхие, выцветшие страницы, во мне зашевелились слабые воспоминания. Эту книгу когда-то подарила мне Глин, мамина начитанная подруга, творческая личность. Я попыталась ее прочесть, но она оказалась мне не по возрасту, и, разочарованная отсутствием животных, я отложила ее. Тогда я не смогла понять, что заставило молодого Уолтера Мюррея уехать из города и год прожить в полуразрушенном домике, нарисованном на обложке. Год без водопровода и электричества в доме, где сквозь дырявую крышу хлестал дождь, а в двери задувал ветер. Может быть, теперь мне будет понятней его поступок. Ночь шла своим чередом, в палате появлялись медсестры и стояли у маминой кровати, прислушиваясь и присматриваясь, а я читала и уносилась из больничной палаты в глухую сельскую Англию. Постепенно в тишине палаты я начала раздражаться на Уолтера Мюррея за то, что он вечно ничего не мог довести до конца. Он рос в Суссексе, где играл в полях и на деревенских улочках. Когда началась Первая мировая война, он был еще мал, а когда наконец повзрослел достаточно, чтобы отправиться воевать, пошел в торговый флот. Там быстро оказалось, что он не переносит тошнотворную бесконечность моря, так что он бросил корабли и записался в Королевский воздушный флот. Но и пилотом ему не суждено было стать; война закончилась еще до того, как он научился летать. Вернувшись в деревню под названием Хорам, он не находил себе места, – раздраженный юнец, который чувствовал, что упустил главное приключение в своей жизни. Тогда он собрал вещи и уехал в город, где устроился работать журналистом. Однако описывать тривиальные происшествия ему наскучило, и он вновь ощутил неудовлетворение.

Мне быстро наскучил Уолтер, я отложила книгу и вышла в коридор за стаканчиком чая из автомата. Пациент по имени Гарри, одетый в новую голубую пижаму, шаркая, прошел по коридору в сторону женского отделения и уселся на привычное место у кровати спящей старушки. «Мама, мама, пойдем домой». Я ждала, что придут медсестры и отведут его в палату, но никто не появлялся. Он взял старушку за руку, осторожно, почти нежно погладил, и она проснулась. Я думала, что она закричит, как обычно, но она просто протянула руку и похлопала его по плечу. «Завтра пойдем домой. А сейчас возвращайся в кровать и поспи еще». Гарри беспрекословно поднялся и вышел из отделения – с виду сгорбленный старик, но в душе потерянный, испуганный ребенок, пытающийся вернуться в какое-то смутное воспоминание о прошлом. Я возвратилась в палату, тихо закрыла за собой дверь. Мама лежала с открытыми глазами, уставившись в изножье кровати. Я попыталась поймать ее взгляд, но она меня не видела и как зачарованная смотрела на что-то запредельное.

– Попытайся поспать, мам. Вот у меня тут книжка…

Я начала читать ей вслух, и уже через несколько секунд ее глаза закрылись, а дыхание стало тяжелым и хриплым. Я прекрасно ее понимала: история подростка, который ни на что не может решиться, усыпила бы любого. Но сама терпела, пока Уолтер разочаровывался в своей скучной работе и жалком жилище, пока он обнаруживал, что у него пропало вдохновение писать, а ведь он так надеялся стать писателем. Он чувствовал, что задыхается в городе и мечтал о возвращении домой, чтобы «жить поближе к природе». Страница следовала за страницей, и внезапно я перестала нуждаться в его объяснениях и оправданиях: я его поняла. Я знала, что он ищет – его вела та же сила, которая гнала меня на прибрежные скалы или в лес. То же необъяснимое, непреодолимое притяжение. Теперь меня уже было не оторвать от книги, и я внимательно следила за перипетиями одинокой жизни Уолтера