Записки гайдзина - Вадим Смоленский

И свершилось бы в любом случае. Не тогда, так нынче. Политическая корректность, рожденная нашим гуманным веком, последовательно выступает против любых нисходящих этнонимов. В цитаделях демократии они объявлены пережитками прошлого и безжалостно искореняются. Нет больше негров – есть афроамериканцы. Нет никаких дагов, хачиков, азеров, кабардосов и чучмеков – есть лица кавказской национальности. А совестливая японская интеллигенция и вовсе призывает списать в архив позорное слово «гайдзин».

Хорошо ли это?

С позиций абстрактного гуманизма – да, безусловно хорошо. Нисходящие этнонимы звучат обидно, провоцируют конфликты и препятствуют прогрессу. Без них человечество станет цивилизованнее. Но тонкий ценитель не может не вздохнуть, когда рожденное в народной гуще слово – пусть плохое, пусть обидное, но живое! – принудительно заменяется на мертвый, невыразительный конструкт. В этом видна неумолимая поступь технократической энтропии. Она не ведает прекрасного, она выедает из мировых языков хлесткость и ядреность, она сужает наш эмоциональный спектр. Ей нужно что-то противопоставить. Что именно?

Просматриваются два варианта.

Вариант первый: менять этнонимы не на нейтральные, а на восходящие. Вместо «нехороший гайдзин» говорить «хороший гайдзин». Это сохранило бы ширину спектра, сдвинув его в более приемлемую область. Но беда в том, что восходящих этнонимов существует крайне мало. Их практически нет. У народов мира никогда не возникало насущной потребности восхвалять соседей. Даже историко-метонимические «ковбой», «самурай», «янычар» или «джигит» сегодня безнадежно разъедены иронией. Они восходят совершенно не туда. Вариант технически неосуществим.

Вариант второй: наступив на горло национальным чувствам, принудительно назначить нисходящие этнонимы играть роль восходящих. Сделать это всем человечеством во имя борьбы с энтропией и во славу многополярности. Идея не столь утопична, как может показаться. Есть замечательные примеры. Взять слово «янки» – призванное быть оскорбительным, оно становится горделивым в устах американца. Весь мир кричит свое бесконечное «янки гоу хоум», а в ответ имеет «янки ноу-хау». Как тут не восхититься и как не заразиться таким здоровым отношением к любым и всяческим дразнилкам?

Поэтому автор этих страстных и неуклюжих строк – клятый москаль, грязный кацап, глупый роскэ, белый трэш, необрезанный гой, неверный шурави, пьяная русская свинья и что там еще осталось – высоко над головой поднимает древко с трепещущим полотнищем, на котором каллиграфически выведены два гордых иероглифа:

Благо это и в самом деле совсем не обидно.

Год Кабана

Слова у нас – до важного самого – так и норовят выпрыгнуть из головы. Даже русские слова норовят, а про японские я вообще молчу. Чтобы их не забывать, надо либо родиться гением, либо овладеть какой-нибудь хитрой мнемотехникой, либо долбить их с утра до ночи.

Но не только. Еще прочное запоминание может быть заслугой педагога. Вот, к примеру, слово «иносиси» я впервые услышал еще до наступления Года Кабана. Но преподали мне это слово так, что я сразу запомнил его на всю жизнь. И не один я – а все, кому довелось при том присутствовать.

В тот день мы покупали елку. Вернее, покупала Шишкина, а я ей помогал. После Рождества елки были особо дешевыми. Точнее, их не было вообще, их уже убрали в дальние кладовки – но по требованию двух ненормальных гайдзинов, проспавших праздник, вытащили снова. Подобное чудачество было здесь в диковину, поэтому пластмассовое древо обошлось Шишкиной в четверть цены. Довольно поблескивая очками, она улыбалась подходившему автобусу и мысленно уже заедала шампанское салатом оливье.

– Вадичек, у тебя есть «Ирония судьбы»?

– У меня нет. Спроси у Федьки, у него вроде есть.

– Ты сейчас на работу?

– Нет, у меня сегодня японский. Суббота. Кстати, зря не ходишь.

– Да чего туда ходить? Стимула нету. Ну ладно, давай, завтра заглядывай. Мы тебе водки нальем.

Она подмигнула и шагнула со своим древом в автобус. На ступеньках вдруг развернулась.

– Ой, Вадичек, мне в аптеку надо. Как по-японски «аскорбиновая кислота»?

– Аскорбин-сан.

– Я серьезно.

– Я тоже серьезно.

– Да ну тебя!

Автобусные двери зашипели и закрылись.

Класс медленно наполнялся. За передними партами расположилось звено дисциплинированных китайских товарищей. У прохода, поближе к керосинке, грелись теплолюбивые филиппинские девы, нервно позевывая после ночной смены. На камчатке бесстрастно восседал индус Рамендра, а чуть ближе ворковала чета парагвайцев. Соотечественников не было.

Урок начался с сюрприза. Наша любимая учительница заболела, и вместо нее прислали замену. Новая сэнсэйша была молода, миниатюрна, и, по всей видимости, неопытна. В окружении разномастных гайдзинов она заметно смущалась и глядела большей частью в потолок. Темой урока был побудительно-страдательный залог, и она отлично его иллюстрировала – весь ее вид выражал благие побуждения пополам с тяжкими страданиями.

Скрипнув, приоткрылась дверь, и в щель просунулась носатая голова в мотоциклетном шлеме. Владельца шлема и головы звали Бенджамин. Летом Бенджамин всюду ходил в трусах, а зимой – в плащ-палатке. Сейчас была зима, и он напоминал полевого разведчика союзнических войск перед встречей на Эльбе. Скользнув на соседнее со мной место, Бенджамин стащил с головы шлем и поставил на пол. Потом открыл рюкзак и принялся извлекать из него сухой паек – два расплющенных гамбургера, пакет чипсов и литровую бутыль кока-колы. Водрузив все это на парту, он знаком предложил мне разделить с ним его походную трапезу. Я вежливо отказался. Он пожал плечами, зачерпнул пятерней побольше чипсов и засыпал в рот.

Аудиторию сотрясли раскаты мельничного хруста. Учительница вздрогнула и замолчала. Я ткнул Бенджамина локтем в бок. Он застыл с набитым ртом и пригнулся, пытаясь укрыться за своей литровой бутылью от осудительных взглядов китайских товарищей. Но учительница продолжала молчать, и Бенджамину пришлось частично отступить. Бутыль он переместил на пол, чипсы убрал вообще, а гамбургеры замаскировал шлемом. Урок возобновился.

– Мери крисмас, – шепнул мне Бенджамин. – Как отпраздновал?

Я оттопырил большой палец. Он посмотрел на меня и хмыкнул:

– А говорили, что вы празднуете позже.

Я кивнул.

– Ты русский ортодокс?

Я мотнул головой.

– Атеист, выходит?

Я подумал и кивнул.

– Ну и правильно. Вот возьми меня – я вообще еврей. Мне в субботу работать нельзя. Ты понял? В субботу нельзя работать. Ну ладно, отдохнуть я еще согласен – но ведь и книжки нельзя читать! Да пошли они в задницу с такими правилами, я лучше тоже атеист буду.

Он осторожно вытащил из-под шлема гамбургер, воровато огляделся и засунул его в рот. Чавканье, которое за этим последовало, было тихим и неоскорбитель-ным.

– Пусть теперь каждый придумает предложение с глаголом в побудительно-страдательном залоге, – сказала учительница. – Начнем с вас.

Она робко ткнула пальчиком в самого крайнего китайца. Китаец напрягся и через пару секунд выдал:

– Меня заставили работать.

– Очень хорошо, – сказала учительница. – Теперь вы.

– Меня заставили читать газету, – сказал другой китаец.

– Меня заставили вымыть ноги, – подхватил третий.

– Меня заставили заплатить налоги, – добавил четвертый.

– Меня заставили... м-м-м, – филиппиночка замялась.

– Работать без контракта! – выручила ее подруга.

Очередь дошла до Бенджамина.

– Меня заставили не есть, – мрачно буркнул он.

– Х-м-м, – задумалась учительница. – Вы знаете, отрицательной формы этот залог не имеет...

– Ну хорошо. Меня заставили сидеть голодным.

– Извините пожалуйста, – она даже поклонилась. – Кушайте на здоровье.

– Спасибо, – Бенджамин засунул в рот второй гамбургер.

– Теперь вы, – обратилась она ко мне.

– Меня заставляют пить водку, – сказал я.

– Как это? – удивилась она.

– А вот так. Потому что русский. Наливают – должен пить. Никуда не деться.

– Это что, каждый день? – Она выглядела озадаченной.

– Нет, не каждый. Например, по праздникам. Вот завтра Новый Год – значит опять заставят пить водку. Традиция такая.

– Это очень интересно, – сказала она. – А вы не могли бы рассказать подробнее о русских новогодних традициях? Они ведь, наверное, непохожи на японские?

– Кое в чем уже похожи, – сказал я. – Вот, скажем, эти ваши звери. Обезьяны там, драконы... В России уже лет двадцать на ваших зверей мода.

– Правда?! – поразилась она. И тут же спохватилась: – Только это не японские звери. Они к нам из Китая пришли.