Путь Единорога - Георгий Вирен

Она помолчала. Матвей слушал настороженно.

- Вы знаете? - вдруг строго спросила она.

- Нет, нет, ничего не знаю, - поспешил он ответить.

- В мае тридцать восьмого Коминтерн распустил Коммунистическую партию Польши по ложному обвинению в измене ее руководства. Это был страшный удар... Ваш Сталин нанес страшный удар польским патриотам... Впрочем, я не хочу об этом говорить, история уже осудила его. А мы со Збигневом и детьми вскоре оказались в Белоруссии. С сентября тридцать девятого он работал в западных районах... А потом началась война. Збигнев сразу ушел в войска, мы с детьми должны были эвакуироваться, но не успели. С Басенькой и Янеком я убежала в деревню, к знакомым. Пришли немцы, но мы были там свои, нас, конечно, никто не выдал. И так - до апреля сорок второго года... до второго апреля... Они согнали детей со всех окрестных сел, много-много ребят, приходили в дома и выгоняли только детей - их было несколько сотен и совсем малышей и ребят постарше. Они повели их к реке, она называется Свольно. Снег еще не сошел, и на реке был лед, тонкий, весь в полыньях. Они сталкивали их в воду, а тех, кто мог плыть, стреляли из автоматов. Многие матери бросились за детьми в воду, я бы тоже бросилась, но в толпе потеряла Басеньку и Янека, я их вначале видела, Басенька держала Янека за руку и, как большая, гладила... вот так, по голове. Ядвига Витольдовна провела рукой в полуметре от пола. Басеньке было уже шесть, а Янеку только четыре. А потом они пропали в этой толпе, я кричала, но вокруг все кричали, мы не знали, куда их ведут, мы думали, их будут угонять в Германию, а на Басеньке были тонкие осенние сапожки - я думала, ей будет холодно, - а у Янека такие маленькие валеночки... Они все утонули, уважаемый Матвей, только шапочки остались на воде и уплыли далеко-далеко... Я не знала, что в то время Збигнев был уже неживой... Потом меня угнали в Германию... Ну я не хочу говорить об этом... И после, здесь, в России... нет, не хочу... и после войны я приехала туда, к Свольно. Встретила многих своих соседок, у них тоже не было деток. И мы решили отмечать их память. К каждой годовщине мы шьем для них платьица, рубашечки и второго апреля опускаем туда, в реку... Каждый год я ездила туда, а теперь вот уже три года ездить не могу. Но я посылаю все, что шью, по почте моей дорогой соседке Люции Казимировне. У нее было трое деток Марысе было уже двенадцать - она была красивая серьезная девочка с большой косой, Витеку - восемь, и он очень мило дружил с Басенькой, мы с Люцией Казимировной даже шутили, что поженим их когда-нибудь, а Збышеку - только пять, он был ужасно смешливый, я с утра до вечера слышала его смех... Вот сейчас закончу распашонку для Янека, она простая, но теплая. А потом я придумала - по телевизору видела, как танцевали девочки из школьного ансамбля, и у них были чудесные платьица, очень нарядные - здесь оборочки, здесь маленький вырез и такие пышные рукавчики. Я все хорошо разглядела и теперь сошью такое Басеньке... Пейте чай, уважаемый Матвей, - она указала на варенье. - Пожалуйста, не обижайте меня.

Матвей вспомнил о чае и залпом выпил свою чашку - горло пересохло.

- Я налью еще, - улыбнулась Ядвига Витольдовна.

Они долго сидели молча. Наконец старуха тихо сказала:

- А теперь, уважаемый Матвей, расскажите, что случилось у вас. Я так понимаю, что эта милая девушка вас покинула? Я давно ее не вижу.

- Да что теперь говорить, - пробормотал Матвей растерянно.

- Надо, надо говорить. Было бы кому слушать. А я готова слушать вас долго. Я терпеливая и всему знаю цену, поверьте.

- Я верю вам, Ядвига Витольдовна, - вдруг вырвалось у Матвея.

И он рассказывал до темноты.

- Да ты никак не поднялся еще? - с удивлением и укором сказал дядя Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.

Дядя Коля был трезв и чист, серьезен и даже немного торжествен - так показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.

- Сидай, - пригласил Матвея. - И слухай, дело серьезное.

Поскольку все действительно серьезные дела для Матвея миновали, он не торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со значительным видом. Матвей закурил.

- Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?

- Вот сам и рассуди, - начал он вдруг горячо, - место у нас глухое, народу, считай, нет почти. Зимой, конечно. Так?

- Ну так, так, - улыбнулся Матвей.

- Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты соображаешь. Теперь смотри сам - обстановка напряженная, не ровен час, жахнет, и поминай, как звали.

- Это ты о чем?

- О положении в мире, - весомо сказал дядя Коля.

Матвей засмеялся.

- Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Березовкой систему противоракетной обороны соорудить?

- Не шуткуй, - строго оборвал его дядя Коля. - Ты вникни, а там уж посмеемся. От напряженной обстановки - общее расстройство нервов. Как говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев - не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не переливается...

- Мне хватает...

- Хвата-ает! - с издевкой протянул дядя Коля. - То-то твоя молодуха сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он. - А суть такая, что пора начинать.

- Чего начинать? - давя смех, спросил Матвей.

- Экий ты, парень, бестолковый! - рассердился старик. Я уж тебе все по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!

- Да ты говори прямо!

- Куда прямей-то! Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на продажу - этого ни-ни, я себе не враг, но для души-то - одна прямая польза. Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам - три, ну и так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя пойдет!

- Самогонку, что ли, гнать? - наконец понял Матвей.

- Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.

- Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.

- От-т чудак-человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У нас участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за тридцать лет не помню.

- Да зачем тебе самогон?

- Говорю ведь - восемьдесят шесть рублев! По нынешним временам это ж не деньги, а один намек.

- Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.

- Бро-осить? - возмутился старик. - Да с чем я останусь тогда?

- То есть?

- Вот тебе и то есть До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это ж понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою-то, чего играю ночь-заполночь? Это ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году, и жду - сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька да Гришка Ковалевы - и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...