Якорь в сердце - Гунар Цирулис

В воскресенье утром Кристап входит в мастерскую Вайдара на последнем этаже новостройки.

Седой хозяин мастерской стоит у мольберта, повернувшись спиной к дверям, попыхивает трубкой и пишет виднеющиеся в окне крыши, заводские трубы.

— Спасибо! — говорит он, не отрываясь от своего занятия. — Поставь на стол, пусть остывает.

Кристап понимает, что пришел не вовремя, но уйти не может. Откровенно говоря, он хотел разбудить секретаря среди ночи, затем отложил посещение до утра. Два часа кружил вокруг дома, покуда не решил, что можно наконец явиться. И теперь повернуться и выйти, чтобы после обеда снова тащиться сюда, выше его сил… В результате он топчется на месте, поглядывая на стены, увешанные картинами, рисунками и набросками. При всем желании подлинными произведениями искусства их не назовешь. О любознательности и увлечениях Вайдара говорят груды книг на столе, журналы, газеты и еще свечи каких угодно форм и размеров, которые еще не успели сделаться предметом массового употребления.

Неожиданная тишина заставляет Вайдара повернуть голову. Узнав гостя, он широко улыбается и приглашает:

— Повесь куда-нибудь пальто и иди сюда! — Затем громовым голосом кричит куда-то в сторону: — Две чашки, Эрика, у нас гость!

— Извините, что я так, в воскресенье… — оправдывается Кристап. — Но у вас нет телефона!

— И слава богу! Настоящие друзья рискнут подняться на шестой этаж, а не настоящие мне не нужны. И бросай это официальное «вы» к чертям собачьим, иначе я тебе расскажу, как ты разгуливал под столом без порточков… Сюда, сюда! — он сгребает со стола газеты и помогает жене поставить поднос с дымящимся кофейником и чашками. — Познакомься! Это работник нашего комбината Кристап Аболтынь, одаренный скульптор.

— Не верьте ему, пожалуйста, — растерянно говорит Кристап. — Он меня разыгрывает в наказание за то, что я помешал его работе.

— Нет, скажи, не странно ли, что в наше время люди непременно выискивают оправдания и предлоги, когда хотят просто заскочить к другу, поговорить по душам, узнать, как дела, здоровы ли жена и детишки, послушать новую магнитофонную запись, покритиковать последнюю премьеру. — Вайдар совершенно искренен, ибо он чувствует себя по-настоящему хорошо только в окружении родственников и друзей. — К сожалению, обычно мы встречаемся на юбилеях и именинах, да еще на похоронах и праздниках, где после третьей рюмки никто не слушает другого, — тосты и те тонут в общем шуме. Все только говорят и говорят, — он спохватывается и виновато улыбается, — как я сейчас… Послушай, друг, может быть, дать тебе глоток чего-нибудь покрепче, чтобы развязать язык.

Кристап отказывается.

— Да, стыдно признаться… Но что верно, то верно, — мы вспоминаем о своих приятелях, только когда нам что-нибудь нужно. Свободного времени, как правило, не хватает, а дел всегда выше головы… Это проявляется даже в мелочах. Современный человек не пишет письма, а посылает телеграммы или заказывает междугородные разговоры. В театр ходит все реже и реже, надеется, хитрец, что рано или поздно пьесу покажут по телевизору. И опять же, зачем ходить пешком, если гораздо удобнее любоваться окрестностями из окна машины или троллейбуса? А когда сам все торопишься да спешишь, то полагаешь, что другой тоже…

Сделав знак жене, чтобы оставила их наедине, Вайдар наливает кофе, закидывает ногу на ногу.

— Ладно, будем считать, что официальная часть закончилась. Давай выкладывай, что у тебя там на душе. Какое счастливое совпадение, что рядом сидит именно этот человек, тот самый театральный декоратор, дядя Янис, который приходил к родителям за медицинским советом или просто так посидеть за кружкой пива. Кристап, конечно, в те годы не знал, что он работает в подполье и рисует плакаты с призывами помочь Испанской республике. Но еще тогда ему было хорошо известно, что с дядей Янисом можно поговорить и о тех вопросах, которые в присутствии отца лучше не задавать, — в первую очередь о неладах в школе, дома школу почитали за храм.

Сам заядлый вольнодумец, не признававший ни церковных, ни государственных догм, старый доктор Аболтынь, однако, старался воспитывать сына в духе строгой дисциплины. Чтобы научиться самостоятельно судить, нужно сперва освоить как можно больше знаний в самых разнообразных сферах жизни. И как-то само собой получилось, что Вайдар, спасая парня от отцовского гнева, иногда расписывался под двойкой по закону божьему, помогал обдумать сочинение. В одном из их совместных творений выдвигалось требование свободы критики, причем последняя сравнивалась с болью, которая сигнализирует о скрытой болезни и таким образом предостерегает организм от преждевременного распада, — Кристап не забыл, что преподаватель латышского языка, прочтя его сочинение, отозвал его в сторону, пожал руку, но вернул тетрадь без отметки и приказал сжечь.

Вероятно, и теперь надо было начать с самокритики, как это ни тошно. Тогда, может быть, Янис Вайдар поймет его и не станет посыпать его раны солью упреков.

Кристап и сам не заметил, что обратился к нему на «ты».

— Не сердись, ради бога, за прошлый раз! Ты собрался серьезно со мной поговорить, а я заартачился. — Чтобы не смотреть Вайдару в глаза, Кристап маленькими глотками пьет кофе. — Потом я понял — ты кругом прав… Уже целый год я учусь — не в академии, нет, а на подготовительных курсах. Все считают, что у меня хорошо получаются люди, удается схватить характер каждой модели… Остальные экзамены я тоже сдам, даже сочинение напишу без твоей помощи… — он запинается. — Я, наверно, говорю долго и путано. Словом, об учении ты не беспокойся. Но вчера я видел проект памятника для Саласпилса. И пришел к тебе с просьбой: ты не можешь устроить, чтобы меня приняли в группу, которая будет выполнять этот заказ? Там ведь нужны будут помощники и чернорабочие…

— Ах ты черт! Да ведь ты сидел как раз в этом лагере… — Вайдар вдруг задумывается, в глазах появляется сомнение. Возникшую неловкость он пробует прикрыть шуткой: — Погоди. Я тебе ничего не обещал? Нет? Ну вот и хорошо, что не поторопился. Вот тебе мой ответ: ни в коем случае. И не вздумай считать это очередным проявлением дискриминации, а постарайся вникнуть в мою точку зрения… Они не собираются с фотографической точностью воспроизводить прежнюю обстановку, это никому не нужно. Их цель — создать настроение, дать мощное обобщение. Если ты видел макет, то понимаешь, о чем я говорю. Никаких натуралистических деталей, именно этим Саласпилсский мемориал должен отличаться от других ансамблей на месте бывших концлагерей. У тебя еще есть время? Тогда разреши, и я тебе расскажу одну историю…

Он встает, вынимает из шкафа бутылку, наливает себе и Кристапу по рюмочке коньяка.

— Ну, будь… Так вот, этой весной мы с женой и детьми поехали в гости к старому западногерманскому антифашисту. Во время войны мы два года провоевали в одном подразделении. И вот он повез нас в Дахау. Сам концлагерь переделан теперь в мемориал. Для наглядности оставлено несколько бараков и застенков. Дети наши куда-то отошли, и мы присоединились к экскурсии, которую вел располневший, но еще довольно крепкий мужчина лет под шестьдесят. Он этого не говорил, но по всему было видно, что это бывший узник — с таким знанием дела рассказывал он об ужасах лагеря. Первым он показал нам небольшое, почти пустое помещение в бараке с зарешеченными окнами и двумя дверьми. На одной висела табличка «Айнганг», на другой «Аусганг». Естественно, мы вошли через первую. Гид собрал нас и принялся проникновенно объяснять, что в этом бараке заключенных умертвляли путем так называемого «геникшус» — выстрелом в затылок. Был у них такой изощренный способ убийства. Обреченные ни о чем не подозревали: они не видели ни палачей, ни автоматов, даже не замечали тщательно замаскированной дыры в стене. Палач тоже не видел своей жертвы. Он должен был лишь спускать курок. Вся процедура была продумана до последней мелочи… Вдруг гид прервал свои объяснения на полуслове, гнев исказил его лицо. Я проследил за его взглядом и увидел Марите и Даце, которые, разыскивая нас, вошли через дверь с табличкой «Аусганг».

«Черт бы побрал, как вы осмеливаетесь! — набросился гид на нарушителей порядка. — Читать, что ли, разучились? Марш, назад! Входить нужно через первую дверь!»

Тут он опомнился и, как бы желая смягчить впечатление, добавил спокойнее:

«Если каждый сопляк начнет поступать как ему вздумается, бог знает чем это кончится…»

Жена схватилась за голову, подбежала к детям и, таща их за собой, выбежала из барака. Вышел за ними и я.

Сам не знаю, Кристап, зачем я все это тебе рассказал, может быть, чтобы доказать: авторы Саласпилсского мемориала должны смотреть не только в прошлое, но и в будущее. Впрочем, ты это знаешь лучше меня. Скорее, хотелось поговорить о той колоссальной ответственности, которая ложится на их плечи. Опыта, интуиции, таланта — всего этого недостаточно, нужны огромные знания. Ты должен поэтому начать с азбуки, без страстей. Я знаю, к какому скульптору тебя пошлю! — Видя, что Кристап встает, Вайдар обещает: — И на твои скульптуры я обязательно взгляну, не вздумай их прятать в сундук.