Пристань - Виктор Потанин

— Это няня Васина. Приехала издалека.

— Няня-то няней, а че не знакомишь? — вдруг обиделась Нюра, и мы растерялись. Но выручила всех сама Аля: протянула Нюре ребром ладошку и громко сказала:

— Меня зовут Аля. Я — Васин друг...

— Поди, не друг, не парень ведь, — простодушно удивилась Нюра, но гостья ее не поняла и засмеялась:

— Вы скажете...

Нюра замолчала, и в те секунды внимательно оглядела Алю. И тем последним, самым точным чутьем я понял, что Нюре не понравилось ни Алино платье выше колен, ни волосы, исчерненные в парикмахерской, ни губы, тронутые прозрачной помадой, не понравились и ресницы, чуть длиннее обычных — все это нисколько не тронуло Нюру. Она усмехнулась, вошла в горницу, как посторонняя. И как только вошла — устроилась на диване и затихла. Аля села на стул поближе к столу и взглянула на меня вопросительно: мол, что теперь, о уем говорить, и, не дождавшись поддержки, начала первая:

— Ну вот... Как я устала.

— От че устать-то? Не пешком шла, а везли, — включилась бабушка и вздохнула. В ограде надрывался Дозор. Бабушка проворчала не к месту: — Своди, парень, в бор собаку-то. Да отпусти, пусть походит подоле, а то на цепи вся сдурит. Привяжи вас, дак...

Но никто к ней не подговорился. И опять в горнице тихо. Мать на кухню ушла и спряталась в заботы о самоваре, о завтраке, о вилках, о ложках и была рада, что есть возможность спрятаться, уйти в эти заботы. Тихо. Только Дозор лает. Но вот Нюра подала голос:

— Тимофеевна, я к Марусе? — и, не дождавшись ничего, сама себе приказала: — От гостей-то нельзя уходить.

И снова тихо.

— Ну че вы как не подоены? — сказала бабушка и стала подниматься со стула, чтоб уйти в свою комнатку спать. Поднялась и ушла — Аля взглянула на меня внимательно, и у нее дрогнули ноздри. Я знал, что еще миг какой-то — и она разревется. И словно чувствуя, словно желая помочь мне, из кухни пришла мать и спросила гостью, как ни в чем не бывало:

— Поди, есть сильно хочешь?

— Нет, что вы! Нисколько.

— Сейчас, сейчас, потерпи.

— Ладно, — согласилась враз Аля, и я улыбнулся.

Бабушка из своей комнатки приказала матери:

— Ты, девка, винцо бы на стол выставила. Может, эта сношкой придется, так поближе знакомься...

У матери сразу щеки вспыхнули, стало ей стыдно, мучительно, хоть убегай куда. И я это чувствовал и не знал, чем помочь. Но Аля уже глядела на меня победительно: смотри, мол, чего они надо мной вытворяют, а ты еще звал приезжать. Но выручило вино. Как только мать достала бутылку с портвейном, все в миг оживились, прорвалась плотника, и побежал ручеек, побежал — и повеселела Нюра, и мать повеселела, а бабушка заскрипела кроватью — стала собираться к нам, и Аля тоже удивленно огляделась по сторонам, и в глазах ее схлынула льдинка, и сразу свободно закинула ногу на ногу, видно, в предчувствии вина, разговоров, и я уже чувствовал, слышал, как она хотела сказать мне, только одному мне доверить: «Васенька, можно я сейчас хоть немного поболтаю, так хорошо иногда — просто посидеть и поболтать».

А за столом делалось все шумней и счастливей, — и так запахло в нашей горнице шумной компанией, общежитием, что мне тоже не терпелось налить вина. И Але не терпелось. Ободренная вниманием, возбужденными голосами, она уже сбегала к умывальнику и помыла руки, уже достала из сумки розовую кофточку и кинула ее небрежно на плечи, и сразу стала прежней, родной и понятной, но я еще не хотел в это верить, боясь вспугнуть, разбить этот мостик; но мать уже смотрела на Алю как на давно знакомого человека, давно родного. И Аля сразу поняла это и была матери благодарна, а может быть, тогда усложнял я, может быть, все было проще, может, Аля ни о чем таком и не думала, не подозревала, о чем думал один я, один только я, может, просто обрадовалась вину, разговорам, возможности показать свою красоту. А на стол уже приехал рыбный пирог с конфетами, и чайные чашки, и рюмки, и мне хотелось выпить сейчас же и обвязать всех какой-то внезапной клятвой, чтоб все вспомнили, что собрались тут близкие, такие близкие, что больше некуда, что нужно любить друг друга, беречь, и чтоб навечно эта любовь. Аля взглянула на бабушку весело, глаза опустила, потом опять взглянула и засмеялась:

— У вас нет кошек? Так люблю...

— Че-о? — не услышала бабушка и повернула к ней ухо.

— У вас есть кошки? — спросила опять Аля, взглянула на меня, и я засмеялся, и все шумно задвигались за столом.

— Целых три. Два кота, одна кошечка — работница. И детей носит и мышек считат, — сказала бабушка, и мне стало еще лучше, счастливей, вот и бабушка говорит с Алей, значит, признала ее, приняла за свою.

К Але пододвинулась Нюра, и сразу — в наш разговор:

— У меня в Грачиках кот был, так добро цыпушек имал. Принесет во рту — кушай, хозяйка.

— Хорошо вам было... — улыбнулась опять Аля, и мать взглянула на нее благодарно.

— Он умер скоро. Поди, объелся... — вздохнула Нюра и пододвинула себе рюмку.

— За знакомство! Второй день Нюрка пьянствует. Не смешно, да схохочешь.

Я разлил вино, даже бабушке поставил рюмку. Ей это понравилось.

— Внучок-то за человека считат. Давай-ко, девка, скажи под шумок-то друго. — И она посмотрела на мать. И та рюмку подняла, стул от себя отодвинула, чтоб посвободней.

— Вот что, дети мои, — взглянула на Алю, та зажмурилась и отвела глаза. — Вот что. Позвольте выпить старухе-матери за вашу любовь. Чтоб была она у вас, как у меня с Леней, как у Нюры с учеником моим Ваней Симахиным, И не ссорьтесь никогда, а то разнимать приду.

Все засмеялись, бабушка ухо к матери повернула, но опять не поняла — и обиделась. Зато Нюра повеселела, конфеты пододвинула к своему краю.

— Когда женитесь? — спросила вдруг очень серьезно, решительно, и мать сразу стихла и недовольно покосилась на Нюру.

— Зачем ты, они без нас...

— Ой, и заступница из тебя, Тимофеевна. Сноха-то тебя состирнет да выжмет. — И покачала головой. Но мать точно не услышала ее слов.

— Вот что, выпьем за моего Васю и...

— Мою Алю! — подсказал я, и все засмеялись, кроме бабушки: та ничего не поняла и сидела молча. Пить тоже, конечно, не решилась, но за столом осталась. Но скоро я понял — зачем. Она потихоньку следила за Алей, и когда та выпила залпом рюмку портвейна — сразу расстроилась. И с этой минуты уж глаз с нее не убирала, и Аля, наверное, чувствовала этот прямой пристальный взгляд. Я снова по рюмкам разлил. Аля от вина совсем осмелела и вдруг спросила у Нюры:

— Скажите, как ваше отчество?

— Павловной была.

— А где ваши родители, Анна Павловна?

— У меня не было... Я покормушка...

— Как это, Вася? — Аля взглянула на меня быстро и с каким-то тайным значеньем, видно, думая, что ее сейчас разыграют, а может, уже смеются. Но я улыбнулся, мать тоже улыбнулась, и у Али, кажется, отлегло. И сразу машинально, забывшись, с какой-то радости, налила себе полную рюмку и выпила. Бабушка от испуга икнула, а Нюра потихоньку запокашливала, и мать, услышав их мысли, опустила нервно глаза.

Но Аля, ничего не понимая, не чувствуя, мурлыкала под нос какую-то песенку — и опять налила вика:

— А я самостоятельная! Правда, Вася? Прав-да-а?.. У тебя нет здесь музыки? — И подперла рукой голову, и глаза ее, играя, сощурились и притягивали меня.

— Нет музыки, — ответил я испуганно, а сам думал уже, что сейчас возьмет слово бабушка, но та сдержалась, только глаза прищурила со значеньем, зато Нюра выскочила:

— Че, деушка, пьешь и не ждешь?

Аля вздрогнула, на меня взглянула, — я улыбнулся ей, и она защитилась смешно и беспомощно:

— Я нечаянно выпила.

— Кто нечаянно, тот и отчаянно. Не дай бог — жена пьюща. У нас в Грачиках есть одна: самовар скипит, она водки в чайник, и пьет, яздри ее...

— Нюра, не надо воспоминаний, — попробовал я затушить костерок.

Но она еще больше обиделась:

— А ты здесь — не указ. Я, может, тем и живу, что памятью. Я не трогаю никого. Я сама по себе... И не цыкайте на меня.

Она обвела всех расширенными глазами, и они опять по-особенному задержались на Але, и опять был миг — чуть дунь ветерок — и пламя не остановится, но выручила мать:

— Правильно, Аля. Зачем всех ждать. Не люблю порядок. У нас в роду все такие, — куда нам порядок, была бы душа на воле.

— Я не думала. Не хотела... — защитилась опять Аля, но уже сухим твердым голосом, а нога ее наступила на мою — выручай, мол. И я поднялся, сделал торжественное лицо...

— За наших матерей!.. Давайте выпьем, а потом Нюра споет нам... Попросим! — Все в ладони захлопали, зашумели, только бабушка закрутила головой — что с ней делают, где она, а мы еще громче захлопали, и опять стало хорошо мне, радостно, и в голове легонько шумело, и налились ноги.

Нюра улыбалась. Мы выпили, и бабушка опять взглянула на Алю и нехорошо покачала головой: ну, мол, и девка — кладет рюмку за рюмкой. А Нюра запокашливала, требуя вниманья.

— Спеть — спою. Я в Грачиках раз на свадьбе пела — так всех перепела. А все пьяны были, Так кто его знат, как я пела. Все были пья-а-а-ны... Пьяным пьяно.