Богорождённый - Пол Кемп

— Чем раньше уйду, тем скорее вернусь.

— Заболеешь от сырости.

— Не заболею.

— Хотя бы поешь что–нибудь перед уходом.

— Я не могу есть, когда…

— Поешь, Герак. На дворе и так дождь и холод. Я не пущу тебя туда с пустым желудком.

Он улыбнулся, кивнул, подошёл к небольшому столику, который сделал сам, отломил большой кусок двухдневного хлеба и принялся заедать им вчерашнее варево со дна висевшего у огня котелка. Элли смотрела, как он ест. Среди репы и капусты совсем не было мяса, и это только усилило его решимость поохотиться. Он наполнит бурдюк в пруду и сможет найти подножный корм, если потребуется.

— Ты тоже поешь, Элли.

— Поем. Ребёнок всегда голоден. Весь в отца.

Он снова подошёл к кровати и поцеловал её.

— Там ещё достаточно рагу и хлеба. В курятнике есть несколько яиц. Я вернусь так быстро, что ты даже не заметишь.

Она держалась храбро, как он и ожидал.

— Ты оставляешь меня здесь с трусами и дураками.

— Ты хорошо справляешься с дураками и трусами, милая.

— Опять–таки, наверное, раз уж я за тебя вышла, — она улыбнулась, и он поблагодарил за это богов.

— Спящей ты мне больше нравилась.

Она посерьёзнела.

— Береги себя, Герак.

— Непременно, — пообещал он, натягивая свои сапоги и плащ. — Пока меня не будет, навести Эну.

— Хорошая мысль, — согласилась жена. — Я принесу ей пару яиц. Они страдают.

— Знаю. Скоро увидимся.

Он открыл дверь, и в комнату ворвался ветер.

— Подожди, — позвала она. — Возьми мой медальон. На удачу.

Она наклонилась и взяла с прикроватного столика медальон, бронзовое солнце на кожаном шнурке.

— Элли, это…

— Возьми, — повторила она. — Минсер продал его моей матери. Сказал ей, что его благословил жрец Тиморы.

Он вернулся к кровати, взял медальон, спрятал его в кармане плаща, и снова поцеловал её.

— Удача мне не помешает.

Она улыбнулась.

— Тебе стрижка не помешала бы.

— Постригусь, когда вернусь, — отозвался он. — Всё будет хорошо.

С этими словами он вышел под дождь. Он запрокинул голову, открыл рот и попробовал капли на вкус. Вода была нормальной, и он поблагодарил Чонтею. Урожай ещё поживёт. Мгновение он просто стоял, один во тьме, наедине со своими мыслями, и глядел на притаившуюся среди вязов деревню.

Другие дома были тихими и тёмными, каждый — маленькое гнездо нужды и тревоги. На равнине колоссами возвышалось около дюжины вязов. Деревья шептались на ветру. Дождь выстукивал барабанную дробь по его плащу. Гераку всегда нравилось думать, что вязы защищают деревню — лесные стражи, которые никогда не позволят случиться беде с теми, кого хранят под своими кронами. Он решил, что продолжит в это верить.

Сжимая лук, он накинул капюшон и пошёл к пруду, наполнил там бурдюк. Потом направился в холму, а оттуда — на открытую местность.

Глава третья

Ветви скорченных деревьев скрипели под дождём и ветром. Сэйид вспомнил, какой была Сембия сто лет назад, до Чумы, даже до Бури Теней: ячменные поля, полные дичи леса, быстрые и чистые реки, вездесущие купцы. Но всё это погибло.

Подобно ему, Сембия была мёртвой, но живой.

Последний раз, когда Сэйид странствовал по сембийской равнине, нация находилась в состоянии гражданской войны, и они с Зиадом носили униформу солдат главной правительницы. Их и многих других взяли в плен и покалечили по приказу латандерита, Абеляра Корринталя. В последующие годы Сэйид научил себя сражаться левой рукой. А сейчас Сембия снова находилась в состоянии войны.

От влажного воздуха и плохих воспоминаний заныл обрубок его большого пальца.

— Почему ты сбавил шаг? — рявкнул через плечо Зиад.

Сэйид и сам не заметил. Он поспешил вперёд. Коты посмотрели на него, когда он прошёл мимо них к брату. Лицо Зиада скрывал капюшон.

— Я… задумался.

— О чём?

— Равнины навевают старые воспоминания.

Зиад хмыкнул.

— Я думал о Волшебной Чуме. О том, почему нас… изменили таким образом. Я думал, может, в этом есть какой–то смысл.

Зиад сплюнул, к плевку бросились кошки.

— Нет в этом никакого смысла. Мы были на том корабле, когда ударил синий огонь, не в том месте, не в то время. И мы были там из–за этого.

Зиад поднял свою правую руку. Обрубок его пальца был зеркальным отражением обрубка Сэйида, не считая чешуи.

— И этим мы обязаны Абеляру Корринталю. Другого смысла можешь не искать. Люди делают ужасные вещи с другими людьми. Таков мир.

— Таков мир, — эхом отозвался Сэйид.

— Скоро мы освободимся от всего этого, — сказал Зиад. — Владыка восьмого круга обещал мне. Нужно только найти ему этого сына.

Сына. Они искали свою жертву десятки лет, обшаривая Фаэрун. Сейчас сын Эревиса Кейла должен быть стариком. Или мертвецом.

— Думаешь, этот Оракул скажет нам, где его найти?

— Мы заставим его нам сказать, — ответил Зиад. — И если сын уже умер от старости, мы найдём его тело и отдадим его Меф… владыке Кании. И он нас освободит. Пойдём. Нужно найти деревню.

Зиад ускорил шаг. Его походка была неровной, неловкой, неестественной. Сэйид последовал за ним.

Следующие несколько часов собирался дождь, потом пролился коричневыми, вонючими полосами. Кнут–трава под их ногами крючилась от гибельных капель.

— Тебе нужно убежище? — спросил брата Сэйид. — Сон?

— Нет, — ответил брат голосом глубже обычного. Капюшон прятал его лицо. — Ты знаешь, что мне нужно, и мне нужно это как можно скорее.

Они шагали под дождём, мокрая земля хлюпала под сапогами, нетерпеливые крики голодных котов постоянно отвлекали Сэйида. Его брат хрипел, часто кашлял, и каждые несколько шагов сплёвывал чёрную желчь — к радости пожиравших её котов.

Через какое–то время с губ Зиада начали срываться стоны, его тело забурлило под одеждой. Сэйид не мог ничем помочь. Он никогда не видел, чтобы брату было так плохо.

— Прекрати смотреть на меня! — сказал Зиад вполоборота, его речь была смазанной и мокрой из–за деформированного рта.

Сэйид облизал губы и отвёл взгляд, чувствуя дурноту. Равнины во всех направлениях были одинаковыми. Дорога, по которой они шли, казалось, ведёт в никуда. Сэйид боялся, что они не смогут остановить то, что вскоре должно было случиться с братом.

Маленькая, потайная часть его хотела, чтобы это произошло. Брат вызывал у него отвращение. Их жизнь вызывала у него отвращение. Он попытался прогнать предательские мысли, неискренне предложив помочь.

— Что я могу сделать, Зиад?

Зиад резко повернулся к нему.

— Ты можешь найти мне сосуд! Или стать сосудом сам!

Сэйид сощурился. Его рука опустилась на рукоять меча. Коты, все как один, повернулись к нему — сплошные глаза, клыки и когти. Он крепче сжал рукоять, готовый выхватить оружие.

Но в дожде раздался звук, далёкий крик женщины где–то впереди. Коты выгнули спины, наклонили головы.

— Слышишь? — спросил Зиад, всё ещё глядя на Сэйида из глубин своего капюшона. — Это не призрак моего разума?

— Слышу, — медленно подтвердил Сэйид, расслабив руку на клинке. В дожде раздались новые крики, испуганные вопли, яростный лай собак. — Кому–то нужна помощь.

— Пойдём, — сказал Зиад, разворачиваясь и хромая по мокрой земле в сторону криков. От отчаяния его голос стал громче. — Быстрее. Я не могу так продолжать.

Они побежали по скользкой земле, Сэйид впереди, коты следом. Дважды Зиад подскальзывался и падал. Дважды Сэйид разворачивался, поднимал брата на ноги, чувствуя, как надуваются и бурлят мясо и кости брата под его руками, как будто что–то гнездилось в его теле, копошилось под кожей в попытках вырваться наружу. К горлу подступила желчь, и от потрясения у него вырвался вопрос:

— Во имя Девяти Адов, что внутри тебя, Зиад?

Зиад отвернул от брата свою голову в капюшоне. Его голос был гортанным.

— Я уже говорил тебе! Я не знаю. Он поместил что–то в меня. Чтобы убедиться, что я выполню свою работу. Оно… изменит меня.

Он указал вперёд.

— Пожалуйста, быстрее.

Приблизившись, Сэйид различил крики нескольких мужчин и женщин, бешеный лай не одной, а двух собак. Он взобрался на холм и притаился среди нескольких широколистов. Зиад присел рядом с ним, храпя и задыхаясь. Коты сомкнулись вокруг них, молча сверля взглядами.

Внизу перед ними на запад тянулась лента грунтовой дороги. На ней лежали два перевёрнутых фургона. По траве была разбросана домашняя утварь: промокшие под дождём простыни, небольшой столик, разбитая посуда. Среди всего этого лежали два тела, оба с рассечёнными животами. Верёвки их внутренностей валялись на траве, блестели под дождём. Третье тело лежало в нескольких шагах от первых двух, руки и ноги изогнуты под неестественными углами, сухая кожа натянулась на костях, как будто человека высосали досуха.