Пикантные подробности - Марина Серова

— Здравствуйте! Соедините меня, пожалуйста, со Степановым Владимиром Сергеевичем.

— Вас как представить?

— Татьяна Иванова, трепанационный эксперт.

— Минуточку.

Минуточка затянулась, в трубке отдаленные голоса что-то обсуждали, я ждала.

— Простите, пожалуйста, как, вы сказали, вас представить?

— Татьяна Александровна Иванова, государственный трепанационный эксперт.

Пауза.

— Соединяю.

После стандартного «тра-ля-ля» в трубке послышался Володькин голос. И почему он всегда такой недовольный?

— Да, слушаю!

— Привет, Володь! Опять не узнаешь? Иванова.

— Танька! Ты? Тьфу, черт! А мне сказали, какой-то эксперт, какие-то трепана… а, — он запоздало засмеялся. — Танька! Ты где пропадала? Я тебе звонил сегодня несколько раз и домой, и к этой, как ее…

— Елене, — подсказала я.

— Ну да, я уж волноваться начал, думал, что случилось.

— Ничего не случилось, Володь, поэтому и не звонила.

— Понятно, и что на этот раз? Только, пожалуйста, не говори, что опять труп нашла. Или что он тебя нашел. Ладно?

— Ладно, не скажу, но я действительно кое-что нашла.

— Ну-у? — Володька моментально напрягся. Плохо же он меня знает и низко ценит, если думает, что я ему под конец рабочего дня подлянку на продленку устраиваю. — Так… это, и чего же ты нашла? — тихим голосом уточнил он, думая наверняка о том, что скажет сегодня жене про причину очередной задержки на работе.

«Тщательней обдумывай, Степанов, пригодится», — произнесла я про себя, а вслух сказала слегка рассеянно и как бы озадаченно:

— Я нашла у себя свободное время на весь сегодняшний вечер. Даже и не знаю, как поступить… Может, посоветуешь что-нибудь?

После краткой паузы Володька официальной скороговоркой уточнил:

— Ты где находишься?

— У себя дома, — вздохнула я, — где же мне еще быть? Скоро стемнеет, одной в этом мире страшно даже чаю попить, не говоря уже, чтобы погулять…

— Ничего не предпринимай! — рявкнул Володька почему-то не так грозно, как он рявкал на меня ночью. — Я сейчас же выезжаю!

— Только без опергруппы, пожалуйста! — попросила я напоследок.

Он мне не ответил и положил трубку. Вот и думай теперь, как он приедет: один или с конвоем?

Я пошла в ванну, решив, что эта тема недостойна обсуждения.

Поплескалась я с удовольствием, с настроением и, разумеется, с шампунем, гелем и прочим, и когда выплыла в коридор в халате и в чалме, то немного пожалела о своем приглашении. Сейчас хотелось не здорового общения, а тихо прилечь на диван. Что я и сделала.

Я прилегла на диванчик и взяла мешочек с гадальными костями. Какой великолепный шанс они имеют для хамства. Если это случится — выброшу к чертовой матери!

Кости не решились на низкопробный юмор и выдали нечто серьезное:

19+4+34 — «Вас обвиняют в том, что вы вмешиваетесь в чужие дела».

Не оригинально! Всю жизнь живу с этими несправедливыми и гнусными обвинениями. И пока живу, как видите!

В дверь позвонили. Я, шаркая ногами в своих любимых турецких тапочках с загнутыми вверх носами, подошла к ней и посмотрела в глазок. Потом накинула на дверь цепочку и медленно ее приоткрыла. В щели тут же показалась радостная Володькина физиономия. Как всегда в последнее время, он был в гражданской одежде. В правой руке он держал «дипломат», в левой букетик цветочков. Вот и пригласи приличного человека чайку попить!

— Вы к кому? — озадаченно спросила я, округлив от удивления глаза. Он не ответил, только застонал, сдерживая неприличные слова, и отвернул лицо в сторону.

— Поняла, поняла, — быстро дошло до меня, — вы, наверное, ко мне! Ордера у вас спрашивать не буду, — сказала я и, скинув цепочку, запустила дорогого гостя.

То, что происходило потом, как мне кажется, не имеет прямого отношения к моему рассказу, поэтому беру музыкальную паузу на полтора часа.

Мы с Володькой сидели на диване и пили заваренный мною кофе. Форточку пришлось приоткрыть, потому что оба дымили нещадно. Однако это не мешало нам достойно общаться, как и подобает давно и хорошо знакомым людям.

— Я тебе уже говорила, что ты засранец? — нежно поинтересовалась я, попивая кофе маленькими глоточками: люблю растягивать удовольствие, когда есть возможность для этого.

— Не помню, — ответил Володька, — будем считать, что не говорила. Можешь сказать это сейчас.

Я поправила полы халата и откинула с лица мешающую прядь волос.

— Вот я тебе и говорю, причем два раза. — Я дошла уже до половины чашки и подумала: догадается ли Володька сам пойти и заварить следующую порцию или придется грубо намекать на это?

— А за что? — Володька повозился и полулег на бок, поставив свою чашку на пол.

Вот мерзавец: показывает, что больше кофе не хочет. Все равно пойдешь!

— За то, что вы, молодой человек, неприлично долго темните, несмотря на мое дружеское к вам отношение.

— Не понял! — Володька, нахмурив брови, поморгал бессовестными глазками.

Я вздохнула.

— Сейчас поймешь, опер, пододвинь только пепельницу ко мне ближе.

Затушив сигарету, я подняла указательный палец вверх и, покачивая им, начала обличать:

— Кто вам, рискуя жизнью, подарил Лукашенко? Таня подарила! Кто вам, рискуя жизнью, подарил убийство на Лермонтова? Таня подарила. Почему нет ответного мерси?

— Мерси! — тут же ответил Володька и радостно заулыбался, будто классно пошутил.

Я поморщилась и ткнула пальцем ему в пузо:

— Я сама должна спрашивать про убийство Лизы и Канторовича, который специально примчался, чтобы максимально замять это дело? Или вы мне все-таки расскажете, нехороший и гадкий вы человек?

Услышав про Канторовича, Володька не сдержался: лицо его сделалось растерянным.

— Откуда ты знаешь? — пробормотал он.

— А я знаю еще кое-что, но не скажу, пока ты не реабилитируешься в моих строгих глазах.

— Откуда ты знаешь? — повторил он. — Это закрытая информация. У нас в управлении только несколько человек… В областном управлении ФСБ еще несколько…

— Ты понял уже, что мне известны ваши секретные секреты? А вот тебе мои неизвестны. Понимаешь, что сие означает?

Володька, сменив положение с полулежа на полусидя, но в другом направлении, потянулся за сигаретой.

— Мерзавец, — сказала я, не видя конкретных ответных реакций на мою провокацию.

— Сейчас, — отмахнулся Володька, прикуривая от зажигалки и подозрительно косясь на меня. — Ты была у Григорьева? — вдруг спросил он.

— Оставьте вашу оперативную разработку для другого контингента. Если очень хотите знать, да, я его видела. Мы разговаривали. Он остался живым и здоровым после моего ухода. Еще вопросы будут?

— Ты хочешь меня убедить, что…

— Я хочу увидеть проблески совести в твоих глазах. Неужели ты меня разочаруешь и я останусь безутешной? Колись, пока я не рассвирепела!

— Видно, придется. — Он помолчал для солидности, почесал умище через заметно редеющий затылок и начал излагать: — Кто такой Канторович, ты знаешь, конечно?

— Газеты читаю, — согласилась я.

— Ну вот. У него две дочери, Соня и Лиза. Два зятя. Котляревский Семен Михайлович, директор нашего нефтеперерабатывающего комбината, он муж Сони. А Василий Львович Пасюк, соответственно, муж Лизы. Ну да ты сама все это прекрасно знаешь.

— Ага, — кивнула я, хотя если и слышала раньше эти имена, то уже хорошо забыла.

— Короче говоря, Лизу нашли утром в своей квартире с пулей в голове. Ее вещи были собраны и упакованы. Лежал билет в Санкт-Петербург на ее имя, хотя с мужем в этот день они должны были уезжать в Москву. Во включенный видеомагнитофон вставлена кассета, а на ней… На ней Лиза и Гурьев Михаил Юрьевич в весьма недвусмысленной ситуации, так я скажу. Орудие убийства — дамский пистолетик, игрушка калибром в 5 миллиметров. Один выстрел в голову. Прислуги в этот день не было вообще, отпустили по причине отъезда. Должна была прийти на следующий день навести марафет. У мужа алиби нет. Он утверждает, что выходил на полчаса погулять с собакой и за газетами. В убийстве не признается. Я в общем и целом удовлетворил твое любопытство?

— Только так, как ты сказал, — в общем и целом. Давай подробности, сам же знаешь, что в них все основное и прячется. А какова будет временная привязка убийства Лизы к убийству Гурьева?

— Понял, понял, слушай сюда. Квартира Пасюков находится в «Белой башне», престижном доме на Горького. Третий этаж, на этаже по две квартиры. Приходящая прислуга — женщина двадцати пяти лет, мать-одиночка. Убийство произошло утром, на следующий день, как убили Гурьева; Пасюки собирались уезжать в Москву на постоянное местожительство, потому что папа-Канторович решил, что зять достаточно вырос и ему пора вершить более солидные дела.