Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов

— Жаль, что именно в этот день — пятнадцатого декабря в банке «Финансист» не работала камера внешнего слежения, — искренне пожалел Солод. — А то б знали, кто со Стасом поднимался к Медовникову. По крайней мере, можно было бы смастерить фоторобот.

— Опять — «если бы да кабы», — саркастически заметил Лободко, и на лице его появилась снисходительная улыбка. — Да пойми ты, садовая голова, если б на каждом шагу стояли видеокамеры, тогда нас, милицию, можно было бы распустить. Вот что, Миша, единственный шанс найти этого мерзавца — тщательно, скрупулезно отработать все связи Никольского, установить предельно полно круг его знакомств. Работа, которую вы проделали в этом направлении, явно недостаточна. Максимум усилий, считаю, и что-то да появится. Принимайся за дело. Возьми в помощь Андрющенко и Голика. Подключите обязательно участкового Виктора Столяренко. Ясно?

Стас Никольский был на редкость скрытной личностью. Или весьма осторожной. Или же такой, которая не вызывала у тех, с кем он знакомился, общался, партнерничал, желания с ним сблизиться, задружить, перевести отношения в то русло, когда при встрече не ограничиваются беглым: «Привет! Как дела?… Ну, пока!» Официально Стас числился безработным, одним из тех украинских несчастливцев, трудовая книжка которых спокойно лежит дома, а сами они пробавляются, чем Бог пошлет. Стихией Стаса, как уже было известно следствию, был «черный рынок» антиквариата, иногда икон, украденных из церкви, реже живописных полотен, исчезнувших таким же образом из музеев, нумизматики, даже филателии. Во всем этом Стас понимал толк, серьезнейшим знатоком, видимо, назвать его было нельзя, однако знаний, необходимых для скупки и сбыта каких-либо раритетов, древних артефактов, просто интересных вещиц ему вполне хватало.

Владельцы антикварных салонов, магазинов, соответствующих точек на рынках — в последних, впрочем, ничего из ряда вон не увидишь, его практически не знали. Почему, ясно — Никольский был одним из звеньев той цепочки, по которой краденый или добытый прочими нечестными путями товар поступает на прилавок или под прилавок. Лишь один из владельцев небольшого магазинчика припомнил его единственно лишь благодаря имени — Стас, это как бы запоминается, сказал он старшему лейтенанту Солоду.

— Забегал как-то, принес бронзовые напольные часы второй середины девятнадцатого века. Ничего, в принципе, особенного, так себе вещичка, нормальная, срочно Стасу требовались деньги, жить ему, как сказал, было не на что. Просил за них восемь тысяч, сошлись на четырех с половиной. Не очень-то он мне понравился — тщедушный, юркий, глазки беспокойно бегают, точно где-то нашкодил и теперь боится расплаты.

Родом Стас был из Феодосии, и это, в общем-то, объясняло его пристрастие ко всякого рода редкостям. Не всякий, конечно, крымчанин становится любителем старины, но тому, у кого есть склонность искать и находить что-то, в основном, под землей, жить сладким предвкушением того, как перед ним вдруг блеснет античная монета или золотая подвеска с грифонами и ланями, этот край открывает поистине уникальные возможности. Такое предположение и высказал майор Лободко, отправляя старшего лейтенанта Солода в крымскую командировку.

— Хочешь получше узнать человека — покопайся в его детстве и юности, — сказал он, напутствуя Михаила. — Здесь в Киеве у нас ничего не складывается, не вырисовывается. Поэтому рой там землю носом. А здесь будут пахать, как папы карлы, Андрющенко и Голик.

— И участковый Столяренко, — добавил весело Солод.

— Вот-вот. Ты, Миша, один против троих.

— Успокоили, Олег Павлович, — с притворной скорбью покачал головой Солод. — Жаль, не сезон еще. Не искупаюсь в Черном море.

Если кто и мог рассказать что-нибудь интересное и полезное о Стасе Никольском, так это его друзья детства, одноклассники или бывшие соседи — Стас был безотцовщиной. Растила его и воспитывала мать, которая два года назад умерла. Поэтому Михаил Солод, выйдя из вагона, не стал любоваться красотой близкого, в двух шагах моря (надо же, вокзал феодосийский расположен прямо на набережной и рельсы бегут вдоль берега), а сразу направился в гороно, чтобы там помогли отыскать тех, кто учился вместе с Никольским.

Одной из тех пятерых, кто остался в родном городе, а не уехал в поисках счастья за тридевять земель, оказалась Соня Двинцева, официантка из недорогой кафешки, скроенной на манер узбекской чайханы и переживающей свой звездный час в разгар курортного сезона.

Узнав, зачем пожаловал к ней гость из Киева, Соня первым делом предложила Солоду чаю, который они вдвоем вскоре прихлебывали, устроясь за низеньким, на возвышении, столиком, сидя по-восточному (Соня поджала под себя ноги, а Михаил полулежал, как римский патриций, на боку, с мягкой плюшевой подушечкой подмышкой). Можно было, конечно, гонять чаи и за обычным столиком, но Соня решила, что «немножко экзотики» не помешает, а Солод охотно на это согласился, справедливо полагая, что вряд ли он вырвется сюда летом.

— Знаете, Стас был тихим и неприметным мальчишкой. Не конфликтовал, в отличники или активисты не рвался. Он из тех, кто себе на уме. За глаза мы называли его Тушканчиком. Мелкие черты лица, маленькие умные глазки. Ну, чем-то он напоминал нам этого грызуна. Впрочем, кличка была не только у Никольского, а у других тоже.

— У каждого человека свой бзиг. Даже самый неприметный человек все-таки чем-то выделяется, пусть не внешне, а…

— Да, понимаю. У Стаса была страсть что-то выискивать, находить, чем-то обмениваться. Монетами разными старинными, значками, марками, орденами, медалями, купленными на толкучке, всякими штучками-дрючками. Стас лазил по окрестным горам, копался в земле, все хотел что-то особенное открыть. В общем, он слегка был помешан на всех этих археологических делах. Мечтал, по-моему, быстро разбогатеть. Нашел, допустим, золотую диадему какой-то царевны и толкнул ее за сказочные деньги. У него даже привычка выработалась при ходьбе смотреть себе под ноги.

— Вдруг с неба свалится что-то и осчастливит его?

— Вот-вот, — засмеялась Соня.

— После школы вы часто с ним встречались?

— Один раз, если не ошибаюсь. Ничем особенным эта встреча не запомнилась. Банальные вопросы, банальные ответы. «Ну, как ты?» «Нормально. А ты?» «Да все вроде в порядке». И разбежались — каждый в свою сторону. Правда, ребята наши рассказывали о нем не очень-то хорошее…

— Что именно?

— Что Тушканчик наш… нетрадиционной ориентации.

— Голубой? — вскинул вверх брови Солод.

— Да. Но не знаю, правда это или нет.

— И давно Стас… заголубел?

Двинцева пожала плечами:

— В школе за ним такого грешка вроде не водилось. Да и юн он был совсем. Наверное, это проявилось в нем позднее. Когда уехал. Михаил, если вообще это правда… Знаете, люди ведь любят почесать языки…

— Соня, а кто конкретно просветил вас насчет… ну, этой самой ориентации?

Двинцева поднесла ко рту чашку с чаем и уставилась на ее дно так, словно там читалось — отвечать ей или нет.

— Удобно ли будет назвать этого человека? Что он мне потом скажет? Зачем ляпаешь языком, дура? С какой стати втянула меня во все эти дела?

— Со-о-ня, — укоризненно протянул Солод. — Вы же не только красивая, а и умная женщина, и понимаете, что лично мне абсолютно по барабану, кого предпочитал Стас — женщин или мужчин, в активе он был или в пассиве…

— Скорее в пассиве — он ведь заморышем выглядел, — не удержалась Двинцева.

— А вот для следствия прояснить, разносторонне, подчеркну, разузнать, что на самом деле представлял собой Стас, чрезвычайно важно. Ведь мы расследуем убийство человека, уважаемого, весьма известного человека, и не только его убийство, а и самого Никольского — его ведь явно кто-то убрал. Потому любое дельное слово, наблюдение, предположение — на вес золота…

— Я, конечно, понимаю… Хорошо, Михаил, — о Стасе мне рассказал Серж Овчаренко. Только, если можно, при разговоре с ним на меня не ссылайтесь. Ладно?

— Постараюсь, — пообещал старший лейтенант. — Что-нибудь придумаю, — он улыбнулся, — чтобы вас не подставлять.

— Если честно, я не верю, чтобы Стас Никольский самолично мог порешить человека. У него на это духу бы не хватило. Мне кажется, его к этому кто-то принудил. Впрочем, может быть и так, что Стас хотел этого убийства, но чужими руками. Я, дескать, наводчик, а вы уж сами подумайте, как там разобраться…

— Вы, наверное, правы, — заметил Солод. — Привычка — вторая натура. Пассив в однополой любви, пассив в преступлении… Кстати, а где обитает этот ваш Серж Овчаренко?

— Здесь, в Феодосии. Он держит бюро ритуальных услуг. И, между прочим, процветает.

— Еще бы! — засмеялся Солод.

Бюро ритуальных услуг «Ладья Харона», которое держал Серж Овчаренко, располагалось на бывшей улице Войкова, теперь Украинской, на первом этаже обычного жилого дома. Проследовать к кабинету хозяина и не ознакомиться с продукцией его заведения было невозможно — едва переступив порог, посетитель оказывался среди гробов, беглый взгляд на которые еще раз убеждал в мысли, что равенства на земле нет. Богатым людям предназначались богатые гробы — из дорогого, чуть ли не красного дерева, покрытые лаком, украшенные золоченой фурнитурой, с ручками, на которые уйдет не одна рядовая пенсия, бедным — обычная струганина, обитая дешевенькой тканью. Смерть, последняя справедливость мира, как выразился поэт, справедливостью явно не отличалась.