Мир Жаботинского - Моше Бела
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поройтесь в родословных королевских династий Европы, возьмите двадцать, тридцать, ну, сорок поколений — и наткнетесь на дикаря, этакую двуногую скотину. А вот на рынке в Варшаве или в Ист-Сайде в Нью-Йорке вы не найдете еврейского лавочника или мусорщика, прямой предок которого и в восьмидесятом, и в сотом поколении не возделывал бы духовной нивы, не старался бы постичь тайны мироздания, не унаследовал бы от пращуров первозданную традицию мыслить, искать и различать между «человеком разумным» и «человеком диким». Если бы был смысл у слова «аристократия», то это была бы кличка евреев. Но миру это неизвестно — ибо мы сами забыли. Ибо мы, прямые потомки Авраама и Давида, сами позволили лишить нас «престолонаследия». И вот мы слоняемся по улицам — неумытые, неопрятные, орем, толкаемся, будто бы вчера родились, мы — потомки великих законодателей, с которыми Бог говорил лицом к лицу, боролся, которых сопровождал... Мы, которые обязаны были бы нести миру правду и чудеса, обладая орлиным взором Яакова, тяжкой поступью Гидеона, легкими перстами пророчицы Мирьям...
«Темкин», «Хайнт», 3.2.1928.Отправной точкой этих высказываний послужила личность Зеева Темкина — одного из лидеров сионизма в России и в Эрец Исраэль и одного из основателей ревизионистского движения. Другим лицом, которому Жаботинский присвоил титул истинного аристократа, был адвокат Слиозберг — страстный борец за права евреев в дореволюционной России. Жаботинский показал благородные черты его характера и вновь изложил свое кредо в отношении аристократии и ее «еврейской стороны»:
...Вот еще одна черта — унаследованная непосредственно у царя Давида. Мне рассказывали: если Слиозберг заключил с вами соглашение — можете на него положиться. Он будет трактовать его так, как трактуете вы. Вам нечего опасаться подвоха. И еще: в его конторе человеку становилось как-то по-домашнему легко и удобно. То есть, не то чтобы он мог принять вас в халате — сам он был подтянут и аккуратен, но при этом как бы предлагал вам: «Представь себе, что ты в халате, и давай поболтаем как приятели». Кто-то сказал, что во всех слоях общества можно встретить людей, которым к лицу был бы титул «ненаследных принцев». И всякий, о ком можно услышать такой рассказ, стоит того, чтобы о нем было рассказано, услышано и пересказано детям. И чердак может стать дворцом. В приведенной истории две черты превратили героя в хозяина дворца: верность слову и умение сделать легко и хорошо ближнему, не давая при этом поблажки себе.
Все это специфические еврейские черты? Я не знаю. Никогда не задавался вопросом, национально ли в нас наше стремление к честности, к правде... не знаю. Но вот о чем не следует забывать: если сотни лет унижений оставили на нас свои следы, то очевидно, что сотни и тысячи лет глубочайшего и высочайшего духовного развития тоже должны как-то сказаться. А ведь это развитие было таких масштабов, такой глубины, что и мудрый древний Китай не знал подобного. В те времена, когда предок самой древней из европейских династий не видел за всю жизнь ни одной буквы, наши предки углублялись в такие области знания, что и по сей день доступны далеко не всякому. И это не могло не оставить следа — семьдесят поколений напряженного духовного труда, погружения в тайны добра и зла, совести и воздаяния. «Ненаследные принцы» есть в каждом народе. Говорят, у нас — встречаются реже, чем у других. Но по правде, если б не трагедия нашей истории, то только из них бы и состоял сейчас наш народ.
«X. Слиозберг», 1933; в сб. «Воспоминания современника».Но образ самого значительного еврейского аристократа Жаботинский не описал. Он его прожил. Изо дня в день, из года в год нес он корону. А нести было тяжело. Но даже завзятые противники Жаботинского не могли не признать величия его души. И его ученики учились у него Хадару (см. ст. «Хадар»). Это не что иное, как еврейское название всех вместе взятых свойств аристократии.
Титана потомок, ему я подобен.Красу и величие мне ли не знать.Я горд пред царями, пред бедными скромен,И я побеждаю — чтобы прощать.
«Клятва», в сб. «Стихи».Эрец Исраэль
«Плоха она или хороша, удобна или неудобна, дешева или дорога — это моя земля».
Проблемы сионистского движения были не столько в достижении его политической цели, которая формулировалась так: национальное, духовное и политическое возрождение еврейского народа на своей территории и облегчение участи евреев, спасение их от уничтожения посредством иммиграции на эту территорию. Эту идею, в принципе, готов был поддержать весь цивилизованный мир. Трудности начинались тогда, когда формулировалась географическая цель — Эрец Исраэль — страна сравнительно густонаселенная, где пересекались интересы всех держав. Почему же сионисты остановили свой выбор именно на этой земле, получение которой требовало неимоверных усилий и огромных жертв? Почему именно Эрец Исраэль, а не, скажем, Биробиджан? Ответ понятен: тысячелетняя тяга евреев к Сиону, к земле, с которой связана вся история народа, все его традиции, молитвы, песни — все. Но резонно спросить: а откуда такая тяга к Сиону у людей, выросших вне еврейской традиции, не привыкших каждый день молиться о нем, таких, как Герцль, например? Известно, что когда Герцль впервые выдвинул идею еврейского государства, он не утверждал, что это должна быть именно Эрец Исраэль. Как и Герцль, Жаботинский не рос в атмосфере еврейской религиозной традиции. В «Автобиографии» он свидетельствует: «Никаких особых сантиментов, романтической любви к Эрец Исраэль у меня не было тогда; собственно, я не уверен, что есть теперь». Почему же именно за эту землю он всю жизнь боролся с такой страстью и самоотверженностью? Ведь он, будучи сионистом, мог бы признать, что главное — найти какую-нибудь территорию для евреев за пределами стран их концентрации — и достаточно. Что же заставило его сразу решительно отвергнуть идею Уганды[*]? Представляется, что его приверженность к Эрец Исраэль возникла из понимания национального единства евреев, которое придавало смысл всей их истории:
До Палестины мы не были народом и не существовали. На почве Палестины возникло, из осколков разных племен, еврейское племя. Почва Палестины взрастила нас, сделала гражданами; создавая религию единого Бога, мы вдыхали ветер Палестины, и борясь за независимость и гегемонию, дышали ее воздухом и питались злаками, рожденными из ее почвы. В Палестине выросли идеологии наших пророков и прозвучала «Песнь песней». Все, что есть в нас еврейского, дано нам Палестиной; все остальное, что в нас имеется, не есть еврейское. Еврейство и Палестина — одно и то же. Там мы родились как нация и там созрели. И когда буря выбросила нас из Палестины, мы не могли расти дальше, как не может расти дальше дерево, вырванное из земли. И вся наша жизнедеятельность свелась к охране той нашей индивидуальности, которую создала Палестина.
«Сионизм и Палестина», 1904.Жаботинский решительно выступал против «территориалистов», которые считали, что можно построить еврейское государство в любом другом месте, не в Эрец Исраэль:
Я говорил и говорю, что вся история галута субъективно сводится к охране нашей палестинской индивидуальности. Это не предрешает вопроса о том, насколько нам удалось или не удалось сохранить в неприкосновенности нашу палестинскую индивидуальность: это значит только, что охрана ее была центральным нервом, основной красной нитью, главным, так сказать, рельсовым путем нашей истории на всем протяжении галута. С того момента, как возник «еврейский вопрос», он бессознательно и естественно поставлен именно в этой форме: найти способ для сохранения еврейской палестинской индивидуальности. Следовательно, сионизм, если ему предстоит дать окончательное решение «еврейского вопроса», должен дать его непременно в этой же форме: найти лучший способ для сохранения и развития еврейской палестинской индивидуальности, т. е.— переселить нас в Палестину. Без Палестины сионизм не то что «еретичен», а просто неосуществим, так как завершение нашего галута должно двинуться по тому же рельсовому пути, по которому двигался и весь исторический поезд галута: поезд, сошедший со своих рельс, неминуемо терпит крушение. Уганда в моих глазах не тем плоха, что из нее в конечном итоге выйдет не палестино-еврейское, а угандо-еврейское государство: она тем плоха, что из нее в конечном итоге никакого государства не выйдет и не может выйти: ибо длительное массовое национальное напряжение («hachlatá leumith»[*] Ахад-Гаама), необходимое для осуществления еврейского государства, может создаться и поддерживаться только на почве того принципа во всей полноте, который является разгадкою всей нашей исторической национальной самообороны: гарантии сохранения палестинской индивидуальности. Такая гарантия может быть связана только с Палестиной.
