Отец и сын - Георгий Марков

Судьба Терехи Черемисина была чуть полегче. Он был единственным сыном у родителей. Жили Черемисины не богато, но и не бедно, лебеду не ели, по людям за куском хлеба не ходили, семян по весне у кулаков не выпрашивали. Вся крестьянская справа у Черемисиных была своя. Случалось, правда, что в разгар весновспашки прихватывали Черемисины у богатых мужиков на день, на два двухлемешный плуг, так как завести собственный было не просто. Но нужда все-таки крепко прижала Тереху на самой заре его молодых лет. В течение месяца умерли отец и мать Терехи. А вместе с их смертью задрожал и рухнул весь непрочный достаток черемисинского двора. Вначале охромел один конь, потом второй. Тереха бросился к одному коновалу, к другому, но то ли сап, то ли сибирская язва, то ли еще какой-то летучий мор свалили коней. Остался Тереха с одной коровой и телкой. В эти-то дни, мучительно стараясь спасти гибнущее хозяйство, Тереха привел в свою избу молодую жену, красавицу Лукерью. Любил ли он ее? Возможно. Но думать об этом ему было некогда. И у Лукерьи тоже не хватало времени на размышления о своих чувствах к Терехе. Жилось ей в эти дни еще горше, чем Терехе. Лукерья появилась в Песочной года три назад. Ее старшая сестра Наталья вышла замуж за мельника и торговца Луку Твердохлебова. Наталья принесла в дом хорошее приданое, доставшееся ей от умершей тетки, томской попадьи, и привела двух сестер — среднюю Аксинью и младшую Лукерью. Все три сестры походили друг на друга и внешне были так хороши, что глаз не оторвешь.

Лука прожил с Натальей меньше года. Был он жаден до жены и ненасытен, как бес. Лука часто отлучался по своим торговым делам то в Томск, то в соседние села. В это время ревность грызла его до исступления. Возвращался он ожесточенный, лютый и в припадке подозрения жестоко избивал жену. Наталья скончалась в муках от страшных кровотечений. Лука справил «сороков», погрустил еще месяц-другой и сосватал себе в жены Аксинью. Через полтора года супружеской жизни и Аксинья отправилась на тот свет по той же причине. Лукерья поняла: наступил ее черед. Лука еще ходил в трауре, но тяжелый бычий взгляд скользил по гибкой, точеной фигуре девушки. Вот тут-то и подвернулся Тереха. Лукерья спаслась от Луки бегством в Терехин дом. Правда, вскоре после этого партизаны сожгли дом Луки, а его самого расстреляли по приговору отрядного ревтрибунала за выдачу карателям жен партизан, в числе которых была и Любовь Тимофеевна Бастрыкова.

Жизненные невзгоды, совместная борьба в партизанском отряде свели мужиков воедино, а мечта о лучшей доле сплотила. Когда окончилась война, поманило их на вольные земли, где еще никто не сеял, не жал. Бастрыков предложил Васюган. В губисполкоме, в губкоме партии поддержали начинание крестьян деревни Песочной, выделили натуральную помощь из фонда конфискованного у богатеев имущества, высказали добрые советы и наказы.

Партийная ячейка в коммуне собиралась почти ежедневно. Это были необычные собрания. На них не избирали председателя и не писали протокола. Это были встречи партийцев для разговора по насущным вопросам жизни коммуны. Чаще всего встречи происходили после ужина, тут же, за столами, в присутствии большинства коммунаров. Но случалось и так: у партийцев возникала необходимость поговорить с глазу на глаз, и тогда встреча передвигалась на ночное время. Когда в шалашах все затихали, коммунисты собирались к костру, садились возле огня и разговаривали иногда почти до рассвета. Партийная ячейка была той незримой силой, которая направляла усилия людей, поддерживала в них приверженность к новой жизни и укрепляла веру в коллективный труд.

Гибель Ёськи оставалась для Бастрыкова во многом загадочной. Но чем больше он думал о посещении Маргина, о своем разговоре с Фёнкой, о трубке, пойманной в Васюгане, тем более росло в нем убеждение в причастности Порфирия Исаева к смерти остяка.

Ночью, как обычно, партийцы собрались у костра. Бастрыков сказал:

— Если Ёська погиб по злому умыслу Порфишки, — это значит, что Порфишка чувствует за собой силу и не оставит коммуну в покое.

Митяй перебил Бастрыкова:

— Винтовка — вот что наводит меня на сомнение. Если она у него была одна, — ладно, разговора нет, но не верю я в его подписку: «Нижеподписавшийся Исаев Порфирий Игнатьевич заявляет, что никакого недозволенного оружия больше не имеет». Оружие у него есть! Голову мне отрубите на пороге, если не так!

Васюха выразил свое мнение еще более кратко:

— Что же получается? На Белом яру — советская власть и коммуния, а рядом живут, как при царе Николашке. Исаев обирает остяков, держит их под постоянной угрозой. Терпеть нам такое немыслимо.

— Как, Вася, по-твоему, убрать его с нашего пути? — спросил Бастрыков.

Васюха не успел и рта раскрыть, как в горячей запальчивости ответил Митяй:

— Имущество конфисковать в пользу коммуны. Порфишку расстрелять как заклятого врага советской власти. Остяков сселить в одно место, в Маргино, чтоб были под боком у коммуны!

— А по чьему решению все это сделать, Митяй? Даже до губисполкома неделя пути. Да и вряд ли губисполком сам пойдет на такие меры. Будет испрашивать центр, — Бастрыков посмотрел на Митяя с укором, подумал: «Горяч ты, как огонь, дружище, а только пойми: огонь слепой, он сжигает и хлам, и доброе дерево».

— По чьему решению? — возвысил голос Митяй, поблескивая при свете костра возбужденными глазами. — По общественному приговору коммуны. Каждый подпишет! Советская власть — власть народа. И никто, ни один трудовой человек нас за это не осудит.

— Нет, братуха, это не власть, а произвол, — твердо сказал Бастрыков. — Во время войны мы расстреляли Луку Твердохлебова, мы отомстили ему по законам войны. А теперь войны нету… она отодвинулась на Дальний Восток. Кто же нас одобрит за такие дела?

— Остяки, Митяй, не захотят сселяться в Маргино. Чуть их тронь — разбегутся по тайге. Они волю любят! — вступил в разговор молчаливый Тереха.

— Никак нам нельзя послушаться тебя, Митяй, — снова заговорил Бастрыков. — Ленин без устали твердит: советская власть — власть с законом. Ничего не делайте без закона. Беззаконие погубит революцию. Ты подумай, Митяй, что будет, если в каждом селе, в каждом городе, в каждой коммуне начнут устанавливать свои законы? Будет беда, неразбериха, начнется потасовка…

— Враг не спрашивает, Роман, есть закон или нет, а лупит нас, когда ему выгодно. А мы что должны делать? Молчать? — не сдавался Митяй.

— Зачем молчать? Отвечать врагу по нашему закону. Пусть знает: советская власть ни на шаг не отступит от закона, а закон у нее как штык — в сторону не согнешь. — Бастрыков вытянул свой долгий указательный палец и строго покачал им, как бы изображая этим незыблемость и штыка и закона.

Всю ночь просидели партийцы у костра, спорили, слушали друг друга и снова спорили. Уже перед рассветом единодушно порешили на одном: отправить Тереху в Парабель в волостной комитет партии с письмом. Пусть волком, если его власти недостаточно, сам попросит разрешения у губернских властей на экспроприацию хозяйства Порфирия Исаева. А его самого давно пора отдать под суд. Долголетний эксплуататор населения и богатств Васюгана, ростовщик, злостный нарушитель советского закона, прячущий недозволенное оружие, Исаев заслуживает строгого наказания.

И Бастрыков, и Митяй, и Васюха понимали, что Тереха Черемисин для роли посыльного партячейки мало подходил. Ведь нужно было не просто передать письмо — при необходимости требовалось и словом защитить предложения партийной ячейки, добиться, чтобы волком дал им незамедлительный ход. Тереха был мужик молчаливый, замкнутый, застенчивый, косноязычный, да к тому же еще и неразвитый. Но никто другой из партийцев, кроме Терехи, отлучиться сейчас из коммуны не мог. Как бы ни складывалась судьба Исаева, какие бы решения ни были приняты в отношении его хозяйства, рассуждали Бастрыков, Митяй и Васюха, самое главное для коммуны — не упустить летнее время и закрепиться на Белом яру. Если будут построены дома, раскорчеван лес и засеяны озимые, заготовлены корма скоту, то, как бы Порфишка ни хитрил и ни подличал, он не осилит коммуны.

Прикорнув на часок в шалашах, партийцы поднялись вместе со всеми и, делая вид, будто проспали ночь напролет, отправились на работу. Остался у шалашей один Бастрыков. Отъезд Терехи был намечен на следующее утро. Бастрыков обязан был подготовить к этому времени протокол партийного собрания и письмо волостному комитету партии. Многое умел Бастрыков делать быстро и сноровисто, но перед чистым листом бумаги всегда терялся и мучился. В трехклассной церковноприходской школе, которую он когда-то кончил, писарей не готовили.

Тереха уехал на рассвете, когда все еще спали. Путь предстоял неблизкий — сутки по Васюгану, двое суток по Оби. Проводить его вышли Бастрыков и Лукерья. Бастрыков махнул на прощание рукой, вдогонку громко сказал: