ОНО - Стивен Кинг

«Черепаха не могла нам помочь».

Иногда, совершенно необъяснимо почему, она просыпалась с этой мыслью; это походило на полузабытый истаявший сон. Пэтти поворачивалась к Стэнли — ей нужно было прикоснуться к нему, убедиться, что он еще рядом.

Жили они хорошо. Не было безобразных пьянок, на сторону никто не бегал, не употреблял наркотики, не было изнурительных споров о том, что надо делать. Лишь одно омрачало их отношения. Первой завела речь об этом мать. То, что она вернется к этой теме, казалось вполне закономерным. В одном из писем Руфи Блюм к дочери этот щекотливый вопрос все-таки проскользнул. Мать писала Пэтти раз в неделю; письмо, о котором идет речь, пришло в начале осени 1979 года. Оно было переадресовано из Трейнора. Пэтти читала его в гостиной, где кругом валялись пустые коробки из-под коньяков и ликеров. Гостиная казалась заброшенной, как будто в ней все перевернули вверх дном.

Во многом это было обычное письмо матери — четыре страницы, мелко исписанные синей ручкой, каждая страница озаглавлена: «Приписка от Руфи». Почерк ее почти невозможно было разобрать. Стэнли как-то пожаловался, что не может прочесть ни одного слова из письма тещи.

— А зачем тебе это надо? — ответила ему тогда Пэтти.

Письмо содержало обычный набор новостей. Память Руфи Блюм напоминала расширяющимся веером родственных связей широкую дельту. Многие люди, о которых писала мать, постепенно стирались в памяти Пэтти, как фотографии в старом альбоме, но для Руфи все они были окружены немеркнущим ореолом. Ее заботы об их здоровье и любопытство насчет их дел, казалось, не знали устали, а ее прогнозы были неизменно зловещи. У отца по-прежнему не прекращались боли в желудке. Он был уверен, что это просто диспепсия, и не подозревал, писала Руфь, что это язва, пока не началось кровотечение. «Ты знаешь своего отца, дорогая. Он работает как вол, а иногда и мыслит так же туго, под стать волу. Прости, Господи, мне эти слова. Рэнди Харленген сделали операцию, удалили кисту яичников — больше чем гольфовые мячи! — и слава Богу! Никакой злокачественной опухоли, но, что ни говори, двадцать семь камней, ты только представь себе. Это все из-за нью-йоркской воды, несомненно, из-за нее, да и воздух в Нью-Йорке грязный». Руфь была убеждена, что все напасти из-за воды. Из-за нее в организме вредные отложения. Едва ли Пэтти представляет себе, как часто она, мать, благодарила Бога за то, что «дети живут в провинции», где намного чище и вода и воздух, в особенности вода. (Для Руфи все южные города, включая Атланту и Бирмингем, были провинцией.) «Тетя Маргарет вновь воюет с администрацией электрокомпании. Стелла Фланаган опять вышла замуж — дуракам ученье не в прок. Ричи Губера снова уволили».

И в потоке этой болтовни, местами весьма язвительной, без всякой связи с предыдущими и последующими словами, как бы между прочим, Руфь Блюм задала страшный вопрос: «Когда же вы со Стэнли собираетесь сделать нас бабушкой и дедушкой? Мы готовы уже нянчить вашего малышку, его или ее, кого уж Бог даст. Может, ты этого не замечаешь, Пэтти, но ты уже в таком возрасте, годы уходят». И после этого сразу про дочку Брукнеров — этажом ниже, которую прогнали из школы, потому что на ней была совершенно прозрачная блузка без бюстгальтера.

Тоскуя по старому дому в Трейноре, чувствуя неуверенность и страх перед будущим, Пэтти вошла в их новую спальню и легла на матрац (пружинная кровать была все еще в гараже, и матрац, положенный прямо на пол, на котором не было даже ковра, походил на большой протез на сюрреалистическом желтом берегу). Пэтти уткнула лицо в ладони и плакала минут двадцать. Ей казалось, слезы эти наворачивались ей на глаза давно. Так или иначе письмо матери лишь ускорило их появление; точно так же, как от пыли бывает щекотно в носу и начинаешь чихать.

Стэнли хотел, чтобы у них были дети. И она хотела. В этом супруги были совершенно единодушны, как и в любви к фильмам Вуди Аллена, как и в том, что регулярно ходили в синагогу, имели схожие политические симпатии и презирали марихуану и еще сходились в большом и малом в десятках и даже сотнях случаев. В Трейноре у них была особая комната, которую они разделили поровну. Слева у Стэна был письменный стол для работы. Справа у Пэтти стояла швейная машинка и карточный столик, на котором она решала головоломки — складывала картинки-загадки. В прошлом они так горячо спорили насчет этой комнаты, что последнее время редко заводили о ней разговор — она просто была в наличии, как их большие носы с горбинкой и обручальные кольца, у каждого на левой руке. Когда-нибудь эта комната будет принадлежать Энди или Дженни. Но когда будет этот ребенок? Швейная машинка, корзины со всяким тряпьем, карточный столик, письменный стол — все стояло на своих местах и с каждым месяцем словно бы укрепляло свои позиции в соответствующих концах комнаты, все это словно подчеркивало, что с полным правом явилось на свет. Так думала Пэтти, хотя эта мысль никогда не вырисовывалась у нее так отчетливо: подобно слову «порнография», это было понятие, маячившее за пределами ее понимания. Но Пэтти отлично помнила, как однажды, когда у нее была менструация, она открыла в ванной шкафчик под раковиной, чтобы достать гигиеническую салфетку; Пэтти помнила, как она смотрела на коробочку с аккуратно уложенными тампонами. И они словно говорили ей: «Привет, Пэтти! Мы твои дети. Единственные дети, которые у тебя будут. И мы хотим есть. Напои нас. Напои нас кровью».

В 1976 году, три года спустя после того, как она бросила принимать противозачаточные таблетки, они отправились на консультацию в Атланту, к врачу по фамилии Харкавей.

— Мы хотим знать, все ли у нас в порядке, — пояснил врачу Стэнли. — А если нет, можно ли вылечиться.

Супруги сдали анализы. Из них явствовало, что сперма у Стэнли вполне дееспособна, а яйцеклетки у Пэтти вполне плодородны, с сосудами тоже все было в порядке. Харкавей, без обручального кольца, с приятным открытым румяным лицом институтского аспиранта, только что вернувшегося из Колорадо, где он катался на лыжах в зимние каникулы, пояснил супругам, что, возможно, это всего лишь нервы. Он пояснил, что такие проблемы возникают довольно часто: чем сильнее желание, тем хуже у вас получается. Вам надо расслабиться, посоветовал он. И по возможности, стараться не думать о зачатии ребенка во время половых сношений.

По дороге домой Стэнли пребывал в сердитом настроении. Пэтти спросила, отчего он сердится.

— Я никогда не думаю, — пробурчал он.