Похититель теней - Марк Леви

— Не бери дежурства на эти выходные, — сказал я Софи. — Я увезу тебя далеко отсюда.

2

Мама ждала нас на перроне. Я как мог успокаивал Софи, но, сколько ни повторял всю дорогу, что ей нечего опасаться, никто ее не осудит, встреча с моей матерью ее пугала. Она то и дело приводила в порядок волосы, одергивала свитер, расправляла складки на юбке. Впервые я видел ее одетой не в брюки. Этот штрих женственности ее, похоже, смущал: Софи избрала для себя мальчишеский стиль, находя в нем защиту от внешнего мира.

Мама проявила деликатность: сначала тепло поздоровалась с Софи, а потом уж обняла меня. Я не знал, что она купила машину — маленькую, подержанную, совсем неказистую, но мама настолько к ней привязалась, что даже дала ей имя. Моя мама вообще любила давать вещам имена. Однажды я услышал, как она желала доброго утра заварочному чайнику, который тщательно протирала, а потом поставила на подоконник, носиком к стеклу, чтобы он мог полюбоваться видом. И это меня она всегда упрекала в избытке воображения!

Как только мы приехали домой, тот самый чайник, носивший имя Марселина в память об одной старой тетушке, пошел в дело. Яблочный пирог, политый кленовым сиропом, ждал нас на столе в гостиной. Мама задала тысячу вопросов о наших занятиях, о заботах и радостях. Разговор о нашей жизни в больнице пробудил дорогие ей воспоминания. Она, никогда не говорившая дома о своей работе, теперь так и сыпала случаями из своего медсестринского прошлого, но обращалась только к Софи.

В ходе разговора она то и дело спрашивала, сколько мы думаем у нее пробыть. Софи наконец вытянула ноги, села свободнее и пришла мне на помощь, отвечая на некоторые из тысячи вопросов.

Воспользовавшись передышкой, я взял наши вещи и понес наверх. Когда я поднимался по лестнице, мама крикнула мне вслед, что приготовила гостевую комнату для Софи и постелила свежие простыни на мою кровать. Она добавила, что кровать мне, возможно, уже маловата. Я улыбнулся, одолевая последние ступеньки.

День был чудесный, и мама предложила нам прогуляться, пока она будет готовить ужин.

Мы шагали по дороге, которую я прошел из конца в конец столько раз; ничего не изменилось. Вот платан, на коре которого я когда-то в приступе меланхолии нацарапал перочинным ножом слова. Порез давно затянулся, заключив в древесине надпись, которой я был в ту пору горд: «Элизабет — уродина».

Софи попросила рассказать о моем детстве. Ее собственное прошло в столице, и перспектива признаться, что единственным нашим субботним развлечением был поход в супермаркет, не вдохновляла. Когда она спросила, чем были заняты мои дни, я толкнул дверь булочной и ответил:

— Идем, я тебе покажу.

Мать Люка сидела за кассой. Увидев нас, она слезла с табурета, обошла стойку и крепко обняла меня.

Надо же, как я вырос! Впрочем, так со всеми случается, да и пора уж. Вот только выгляжу что-то неважно, наверное оттого, что небрит. А похудел-то как! Большой город здоровью не на пользу. Если студенты-медики будут болеть, кто станет лечить людей?

Мама Люка была рада угостить нас всеми сладостями, каких только нам захочется.

Она на секунду замолчала, посмотрев на Софи, и понимающе улыбнулась мне. Мол, повезло тебе, она красивая.

Я спросил, как поживает Люк. Мой друг спал наверху. График студента-медика — курорт в сравнении с расписанием подмастерья булочника. Мама Люка попросила нас присмотреть за булочной, пока она сходит за ним.

— Небось помнишь еще, как обслужить клиента, — сказала она и, подмигнув мне, вышла через заднюю дверь.

— Что, собственно, мы с тобой здесь делаем? — спросила Софи.

Я уселся за прилавок.

— Хочешь кофейный эклер?

Тут появился встрепанный Люк. Мать, наверно, ничего ему не сказала, потому что при виде меня он вытаращил глаза.

Я готов был поклясться, что он постарел больше меня. И тоже выглядел неважно, скорее всего из-за следов муки на щеках.

Мы не виделись с моего отъезда, и столь долгая разлука давала себя знать. Каждый искал слова, подбирал подходящие фразы. Нас разделяли несколько лет, кто-то должен был сделать первый шаг, но мы оба стеснялись. Я протянул ему руку, он раскрыл мне объятия.

— Старик, где ты пропадал все это время? Сколько пациентов угробил, пока я пек булочки?

Люк снял передник. Раз в кои-то веки отцу придется обойтись без него.

Все вместе мы отправились гулять, и ноги сами вынесли нас на ту дорогу, где родилась наша с Люком дружба, туда, где прошли ее лучшие годы.

Стоя у ограды, мы молча смотрели на школьный двор. Под сенью высокого каштана мне почудилась тень маленького мальчика, неуклюже сгребавшего листья. Старая скамья была пуста. Мне очень хотелось войти и добраться до сторожки.

Мое детство осталось здесь. Каштаны тому свидетели, я сделал все, чтобы с ним расстаться, загадывал желание, всегда одно и то же, при виде каждой падающей звезды в августовском небе. Я хотел выбраться из своего чересчур тесного тела, но почему же в этот день мне так отчаянно не хватало Ива?

— Здесь мы прошли огонь, воду и медные трубы, — сказал Люк, вымученно усмехнувшись. — А как весело нам бывало, помнишь?

— Не всегда, — ответил я.

— Нет, не всегда, но все-таки…

Софи кашлянула. Не то чтобы ей стало скучно в нашем обществе, но перспектива насладиться последними лучами солнца в саду привлекала больше. Она была уверена, что найдет дорогу: надо просто идти прямо. И моей маме компания не помешает, сказала она, уходя.

Люк проводил ее взглядом и присвистнул сквозь зубы.

— Ты не скучаешь, старик. Я бы тоже хотел еще поучиться, вроде как прокатиться лишний круг на карусели.

— Знаешь, медицинский факультет — это не совсем Луна-парк.

— Работа, знаешь, тоже. А ведь мы оба носим белые халаты — вот и еще кое-что общее.

— Ты счастлив? — спросил я.

— Я работаю с отцом, это не всегда легко, но я учусь ремеслу. Я уже начинаю зарабатывать на жизнь, а еще занимаюсь сестренкой, она растет. Работа в булочной нелегкая, но я не жалуюсь. Да, думаю, я счастлив.

Однако мне казалось, что свет, некогда сиявший в твоих глазах, Люк, теперь погас и ты как будто был в обиде на меня за то, что я уехал, оставив тебя одного.

— Может, проведем вместе вечер? — предложил я.

— Мама не видела тебя несколько месяцев, и потом, твоя подружка — ее ты куда денешь? Вы с ней давно?

— Не знаю, — ответил я.

— Ты не знаешь, сколько времени с ней встречаешься?

— Мы с Софи скорее друзья, — буркнул я.

И правда, я не мог даже вспомнить, когда мы впервые поцеловались. Наши губы соприкоснулись однажды вечером, когда я прощался с ней после дежурства, но надо бы спросить ее, считает ли она это первым поцелуем. В другой раз, в парке, я угостил Софи мороженым, и, когда стирал пальцем капельку шоколада с ее губ, она меня поцеловала. Может быть, именно в тот день наша дружба переросла в нечто большее. Да так ли уж важно помнить первый раз?

— Ты думаешь что-то с ней построить? — неловко спросил Люк. — Я хочу сказать, что-то серьезное? Прости, если это нескромный вопрос, — тотчас извинился он.

— При наших безумных графиках, если удается провести вместе два вечера в неделю, — это уже подвиг.

— Возможно, но при ваших безумных графиках она все-таки нашла время посвятить тебе уик-энд да еще провести его с тобой в нашей дыре: это, согласись, что-то значит. Она заслуживает лучшего, чем коротать время с твоей мамой, пока ты будешь болтать со старым другом. Мне бы тоже хотелось, чтобы в моей жизни кто-то был, но наши красавицы-одноклассницы давно отсюда сбежали. И потом, кто захочет строить жизнь с человеком, который ложится спать в восемь, а среди ночи идет ставить тесто?

— Твоя мама ведь вышла за булочника.

— Моя мама всегда твердит мне, что времена изменились, хоть люди по-прежнему едят хлеб.

— Приходи к нам сегодня вечером, Люк, завтра мы уезжаем, и я хотел…

— Не могу, мы начинаем в три, мне надо выспаться, иначе я не работник.

Люк, старина, что с тобой сталось, где наш былой беззаботный смех?

— О мэрии ты больше не думаешь?

— Для политики нужно какое-никакое образование, — усмехнулся Люк.

Наши тени вытянулись рядом на тротуаре. В школьные годы я всегда внимательно следил, как бы не украсть его тень, а если это изредка и невольно случалось, тотчас ему ее возвращал. Друг детства — святое. С этой-то мыслью я и шагнул вперед, потому что слишком любил его, чтобы делать вид, будто не слышу того, что он не мог сказать мне вслух.

Люк ничего не понял. Тень подо мной была не моя, но как он мог это заметить? Наши тени были теперь одного роста.

Я простился с другом у дверей булочной. Мы обнялись, и он еще раз повторил, что страшно рад меня видеть. Надо хотя бы созваниваться время от времени.