Зеница ока - Тулепберген Каипбергенов

— Ха! — замахал руками Сержанов. — Теперь за нее никто и велосипеда не даст.

— А я и не продам. Даже на «Волгу» не обменяю.

— Только нелепо это все же, брат Нуржан. Люди небось смеются. Райцентр — не Венеция., где, говорят, по улицам даже вместо такси лодки ходят.

— Да, дочка, — повернулся старик к Шарипе, — а правду ли слышал, что эта самая Венеция теперь тонет?

— Правда, папа! Во всем мире ученые решают, как спасти город. Конкурс объявлен.

— Конкурс, говоришь. А я вот все думаю: у нас море опускается, а у них поднимается… Может, одна беда другую родит? Люди-то прежде верили, что нет дна у Арала.

Улыбнулась Шарипа наивности отца, но и разочаровывать старика не хотелось, а потому сказала:

— Ты прав пока в одном — в природе все связано. Но это все же разные явления: у них не море поднимается, а проседает почва, и у нас море не опускается, а высыхает. И дно у Арала есть. Даже два дна.

— Это как же?

— Под Аралом ученые нашли как бы еще одно море — толща меловых отложений насыщена водой на глубине до пятисот метров.

— Арал-то ваш, выходит, с двойным дном, — засмеялся дядя Ержан. — С подвалом, значит, море.

— Не с подвалом, — возразил отец, — а двухэтажное. Особенное у нас море. А что, дочка, — вдруг оживился он, — если город всем миром спасают, может, и нам объявить конкурс? Может, решат люди, как спасти Арал?

— Думаем, отец, думаем, ищем.

— Дай бог! — посмотрел рыбак на дочь с сочувствием и благодарностью. — А лодка пусть все же стоит у дома. С ней легче найти старого Нуржана, если кому-нибудь он понадобится. Ведь и ты, Ержан, по ней меня отыскал.

— Пошутил я, — признался Сержанов. — Нажимов квартиру вам давал. Нажимов меня и оповестил о вашем переезде. Он и адрес сообщил.

— Ну, ты у нас с начальством дружен. А другим как меня найти? Вот в ауле нашем жил рыбак Оспан. Хороший рыбак и человек хороший. Поступил, однако, нехорошо, бросил море, уехал в город и никому ничего не сказал. Понадобился как-то Оспан племяннику, свадьбу решил тот сыграть, а без дяди не принято вроде. Послал гонца в город. Гонец два дня искал Оспана, не нашел и вернулся в аул. Вернувшись, сказал: «Хоть бы с ума сошел на худой конец Оспан, что ли. Спросил бы, где дом Оспана-сумасшедшего, всякий показал бы. А просто Оспана никто в городе не знает».

— Сумасшедшего только и запомнят! — раскатился своим густым басом Сержанов. — Однако Оспан не сумасшедший. Правильно сделал, что в город подался. Устроится на хорошую работу — ценить его будут, и главное — детей выучит. Учеными они станут. А без науки теперь никуда. Вот Даулетов, что сейчас вместо меня директором в «Жаналыке», подался в город подростком. Сирота, а институт окончил, ученое звание получил. А я — кто? Аульчанин-деревенщина, не пришлось выучиться как следует, об ученом звании и мечтать не могу. Значит, посторонись! Я поднял совхоз, сделал его знаменитым, людей сделал зажиточными, а вот образования нет — и уходи!

— Так это что ж, всякий, бросивший в детстве аул, становится директором, да еще ученым…

— Директором — не всякий, а ученым — каждый.

— Что же ты не стал ученым, Ержан?

— Говорю же, поздно ушел в город.

Рыбак помолчал, снова ему понадобилось время, чтобы разобраться, что есть истина и что неистина. Что правда, а что неправда. Не разобрался, однако.

— Ученым, ладно. А становится ли добрым человек от того, что бросил отца с матерью, бросил друзей детства, оставил родительский очаг, то место оставил, где впервой и в песке барахтался и о жантак укололся?

Сержанов нахмурился, и старик это заметил.

— Не про одного тебя речь. Про всех. И про твоего директора, не знаю, как его звать…

— Жаксылык Даулетов.

— Жаксылык! Имя-то хорошее. Доброта. В самом деле, он добр?

— А ныне все добрые. Теперь вон, пишут, и волк добрый. А как же — санитар природы.

— Он-то, может, и волк, но и ты-то, Ержан, не из ягнят… — рассудил рыбак. — У самого клыки не хуже джульбарса.

— Не из ягнят, верно, — самодовольно улыбнулся Сержанов. — А насчет джульбарса ты мне, братец, польстил. Был бы джульбарсом, не сошел с дороги.

— Все вы там клыкастые, как погляжу, — просто и спокойно сказал рыбак.

— Папа! — умоляюще посмотрела на отца Шарипа. — Как ты можешь говорить о людях, которых совершенно не знаешь?

— В самом деле, брат Нуржан, ты же не видел моих жаналыкцев. Такие, скажу тебе, джигиты и батыры! Одно слово-народ! Приехал бы посмотреть. Я ведь звал тебя, и не раз. К народу прибиваться надо, к стае, брат… А что, Нуржан, если мы твою лодку перевезем в совхоз? Ближе к Аралу, глядишь, иногда и на море съездить сможешь. Машину-то я всегда обеспечу. Да и двое нас осталось — двое. Хочешь ссорься, хочешь мирись, брат, а двое — ты да я, вот и весь наш сержановский род, — тихо, печально сказал Ержан, даже как-то не похоже на него. — В общем, как затоскуешь по родне да по воде, кликни нас. Пришлем машину за лодкой… Ну, будь здоров, брат Нуржан. Пора домой…

Сержанов протянул обе руки старику, как это делают, прощаясь со старшими в роду, и, поймав дряхлую, костлявую ладонь брата, крепко пожал ее.

— Проводи меня, племянница! — позвал он Шарипу, направляясь к двери.

Шарипа встала и пошла следом за Сержановым. Внизу, у входа, он задержался, чтобы дать совет.

— Ковер постели на пол, племянница… Хоть и одна нога у отца твоего, но и она нуждается в ласке.

— Отец, — спросила она, вернувшись, — ты действительно намерен перебраться к дяде Ержану?

— Не знаю, дочка. Разве что погостить, а то нехорошо как-то получается. Какие ни есть, а все родня.

Шарипа знала, что скоро ей ехать в экспедицию на месяц, а то и на два. Отцу в одиночестве будет, конечно, и скучно и трудно. Но, с другой стороны, там, в «Жаналыке», Даулетов, и, навещая старика, она может встретиться с новым директором. Хочет ли она этого, Шарипа еще не решила. Вернее, уже знала, что хочет, но нужно ли? Нужно ли ей? Да и ему?

— Разве дядя Ержан уже звал тебя?

— Звал, и не раз, — нахмурился отец. — Сдуру чуть было не поехал, да мать твоя остановила. Хотел Ержан из старшего брата сделать своего дворового пса.

Застыла Шарипа в удивлении. Слово поразило ее своим гадким смыслом. Пес! К отцу-то оно никак не могло относиться.

— Не нужно так, папа!

— Отчего же не нужно, если псом дворовым брал меня Ержан в свой совхоз. И конуру обещал. Правда, называлась она коттеджем, да и в самом деле была коттеджем.

— Коттедж не конура, — возразила Шарипа: не могла она слышать собачьи слова, — По-братски поступал Ержан-ага.

— В том-то и дело, что братом я не должен был называться. Даже дальним родственником запрещалось именовать себя. Чужой, совсем чужой человек. С чужим люди будут искренни, будут делиться тем, чем никогда не поделятся с начальником. Слушать, смотреть, вынюхивать должен был старый Нуржан и доносить младшему брату. За это полагались дворовому псу конура, миска турамы и белая лепешка…

— Не может быть! — не поверила Шарипа.

— Не может. Однако было.

Не понял тогда Нуржан брата, точнее не до конца понял. Конечно, и сведения не помешали бы директору, но главное было в другом.

Катилась тогда по району крутая волна — борьба с семейственностью. И Сержанов охотно включился в кампанию. Сам-то он был чист, но под эту музыку мог турнуть либо приструнить многих своих противников и недоброжелателей. И надо же — непостижима душа человеческая, уму непостижима, наперекор ему устроена, — в это самое время вдруг понял Сержанов, что одинок он на свете. Старость, видать, подступила, не иначе. Дочери скоро разлетятся, уже разлетаются. Жена Фарида? Слова худого о ней не мог бы сказать, но жена не родня. Тогда-то и затосковал по родству, и вспомнил о брате, и решил перетащить его к себе поближе. Тогда и придумал хитроумный план: кто догадается, что это брат, если сам Нуржан не растрезвонит? Внешне они совсем не похожи. А фамилия?.. Да мало ли Сержановых?

Огромным был директорский кабинет. Это Даулетов заметил сразу, еще в тот приезд. Но сегодня он показался Жаксылыку прямо-таки непомерным. Непомерным было и кресло. Вроде бы уменьшился сразу Даулетов, и его сухое тело стало еще суше, и ростом он будто поубавился, когда в первое свое рабочее утро он сел за директорский стол.

«Черт знает что! — огорчился он. — Не для меня здесь все предназначено. Изволь приспосабливаться, друг Даулетов. Да как тут приспособишься, когда и опереться не на что, мимо подлокотников локти ложатся».

Таким маленьким, незаметным, а следовательно, и незначительным увидели его подчиненные, явившись на производственное совещание в девять утра. Первое даулетовское совещание было назначено ровно в девять, и никто не посмел ни опоздать, ни тем более отказаться от участия в нем. Сержанов приучил аппарат к точности и беспрекословному подчинению. Сам Сержанов вошел без пяти девять и сел у приставного столика, рядом с Даулетовым.