В неверном свете - Карло Шефер

— Мне придется ведро просто повесить на шею, но как это будет выглядеть?

К утру боль вдруг спала с него, как большое полотенце с мокрой красотки после купания. Он ощутил свежесть и ясность, но одновременно чувствовал себя опозоренным и пристыженным. Эти приступы не оставляли места для возвышенных чувств. Пара коротких замыканий в мозгу, и венец творения превращается в бессмысленную развалину.

Тойер встал, вымыл ведро, принял душ; зубы чистил до тех пор, пока не начал сплевывать кровь, словно сибирский заключенный в одиночке. Его маленькие протесты против грязи и беззащитности во время приступов давно уже превратились в ритуал. Он думал о своей умершей жене. Вспоминал платье в цветочек и солнечный летний день. Но мысли по-прежнему были вялыми. Он думал и вздыхал.

Потом позвонил Хорнунг.

После седьмого гудка она взяла трубку:

— Половина пятого.

На миг Тойеру показалось, что он позвонил в службу точного времени, и автомат ожил. Что теперь на него прыгнет тостер, либо ножницы для разделки птицы сделают с ним что-то ужасное.

— Извини, — пробормотал он. — Я не посмотрел на часы.

— Тойер? — Хорнунг пыталась прочистить горло, голос ее был сиплым со сна. — Ты что, под мухой?

— Это было бы прекрасно, — устало возразил Тойер. — У меня была мигрень.

— Бедняга.

— Я, — проговорил Тойер, последняя судорога в мозгу превратила это «я» в бессмыслицу, — я считаю ужасным то, что между нами происходит, я не понимаю этого. Мы с тобой не ссоримся, но все как-то обрывается само собой. — В первый раз за много месяцев он испытал тоску по своей подружке, ему захотелось вцепиться в нее и не отпускать.

— Да, — бесстрастно согласилась Хорнунг, — это верно, но ведь ты никогда не звонишь. Поэтому мне часто кажется, что я совсем одна и у меня никого больше нет.

Тойер лишь теперь снова почувствовал себя единым целым. Он всегда замечал задним числом, что во время приступа утрачивал связь с разными частями тела — нарушалась картина собственной целостности.

— Вот теперь я звоню. И хочу тебя видеть.

— И я должна немедля совершить прыжок через пространство?

— Ах, что ты говоришь. — Тойер уставился на голубую виниловую скатерть на кухонном столе, которая вдруг показалась ужасно нелепой. — Ты мне нужна. — Он почти кричал, отчаянно надеясь, что это правда.

— Хотелось бы верить, — услышал он в ответ ее тяжкий вздох. — Вот только чего ради я нужна такому сильному мужчине?

— Ради того, чтобы стало легко, — ответил он. — И из-за твоей светлой головы. Ведь ты такая умница.

Хорнунг засмеялась.

— Как же я могу тебе помочь моим разумом? Или у тебя внезапно проснулся интерес к дидактике? Я учу всяких там абитуриентов второго сорта, как надо преподавать немецкий язык в реальном училище. Работа не для высоколобых. Я торчу тут, в квартире, и смотрю, как сходит с ногтей лак. А когда пару дней назад шел снег, я смотрела в окно и видела напротив ту старушку, про которую я как-то тебе рассказывала. — (Тойер этого уже не помнил.) — Мне было жаль ее — она часто стоит у окна и одиноко глядит на улицу. Но потом я сообразила, что обратная картина точно такая же. Что я точно такая же бабушка в окне, без внуков. Мне скоро уже пятьдесят, что, я должна на этом успокоиться?

— Нет, конечно, — мрачно сказал Тойер и солгал: — Возможно, мне потребуется твой совет, именно как совет человека, причастного к науке и искусству.

Он тут же почувствовал, что все в целом движется ужасно нескладно, и не мог сказать, почему. Вероятно, дело было просто в одиночестве, испитом до дна, в том, что прошла молодость, что если в жизни нет любви, то ее нужно придумать. От тоски перехватило горло.

— Я изучала историю искусства, а не само искусство, да и то как факультатив, — ответила Хорнунг чуть веселей. — Я живу не оригиналами, а вторичными вещами. Так ты говоришь, что я тебе нужна для какого-то дела?

— Да! — ответил Тойер, радуясь, что наконец-то может сказать нечто определенное, хотя знал, что это неправда.

Тогда она положила трубку.

Он стоял голый. Огни Брюккенштрассе отражались в стеклах домов на другой стороне улицы, а оттуда бледные остатки света падали на него. В зеркале, висевшем на стене прихожей, он видел контуры своего крупного тела; все время он разговаривал по телефону стоя. Почему? Его подружка возьмет его в постель или нет? Вот он стоит, Тойер. На лице щетина, потому что он не любил бриться. Все думали, он нарочно отращивает модную трехдневную щетину, а он просто ленился бриться. Отяжелел он, его не считали толстым, скорей могучим, но вообще-то он просто отяжелел, и все.

Он лег в постель, поставил будильник на восемь и укрылся до ушей одеялом. Утром он скажется больным. И вот уже ему снились механические существа, дарившие ему неслыханную нежность.

— Номера домов ваша подружка не помнит, а вот турецкую фамилию запечатлела в памяти. Браво.

Ильдирим сидела, поджав ноги, на софе, а ее собеседник устроился на мутаке, подушке для сидения. На улице его можно было принять за немолодого провинциала из Оденвальда. Но он представился, когда быстро и грубо втолкнул ее в квартиру. Вольфрам Ратцер, студент факультета евангелической теологии в уважаемом университете «Руперта-Карола».

С кем она сейчас имела дело? Доротея Бухвальд, вероятно, помчалась прямиком к нему. Ильдирим рассердилась на себя за то, что имела неосторожность отчетливо произнести свое имя при этой дурехе. И вот теперь он нагрянул к ней, и это уже вызывает подозрение. Что ему нужно? Ильдирим с испугом подумала: а вдруг Ратцер сумасшедший, способный на что угодно. Ей вспомнились слова студентки про ее «киску». Невольно она сжала покрепче колени.

— Верно, малышка Доротея не ладит с цифрами. Но у нее есть совесть. Нечистая совесть — большой помощник духа, — усмехнулся Ратцер и помассировал правую ногу под краем своих кожаных штанов до колена.

— Я надеюсь, что у вас она тоже имеется, — проговорила Ильдирим как можно спокойней. — Тогда я постараюсь забыть о вашем вторжении ко мне. Если сейчас вы будете себя вести чуть более по-христиански.

— Не думаю, что вы в этом разбираетесь. Я пришел сюда не с миром, но с мечом. — Ратцер потел и промокал лоб баварским носовым платком с ромбами.

— Что вы хотите от меня? Пригласить на шествие в национальных костюмах? — Несмотря на смелые речи, Ильдирим все больше боялась этого бешеного гнома.

— Теперь выслушайте меня. — Лицо Ратцера покраснело. — Час назад эта глупая курица, которая, между прочим, никогда не была моей подружкой, с ревом явилась ко мне и рассказала, что она меня выдала, идиотка. У меня в самом деле нет никакого желания общаться с ищейками. Ну, а фрау прокурора легко отыскать в телефонной книге, так что ей сегодня ночью придется обойтись без сна. Так уж получается, отдохнете потом.

Ильдирим обвела взглядом комнату, но, к сожалению, на ее стенах не было дубинок. Кроме музыкального центра и полки со случайными книгами, а также множеством номеров «Нового юридического еженедельника», там и не было ничего. Комната показалась ей голой.

— На что вы рассчитываете? — спросила она как можно спокойней. — Неужели вы думаете, что расследование будет приостановлено, если вы тут станете изображать из себя безумца? Хотите со мной поквитаться? Хотите меня убить? Вы представляете, как вас быстро найдут? Полиции известно ваше имя, так что достаточно будет одной кожной чешуйки на полу.

— Вы можете не бояться. Я ничего не делаю и не собираюсь делать, я в руках Господа. — Ратцер немного выпрямился и одернул свой ядовито-зеленый пуловер. От торшера на стену упала его огромная тень.

— Вы говорите чепуху. — Ильдирим покачала головой. По улице в сторону Пфаффенгрунда промчался трамвай, взвизгнув колесами на повороте. Шум почему-то ее успокоил.

— К примеру, дверь подъезда оказалась открытой, — продолжал Ратцер. — Это было Божие провидение. Бог видит нас. В эту минуту.

— Поэтому вы творите тут невесть что?

— Вместо того чтобы меня оскорблять, вместо того чтобы присоединиться с полчищам тех, кому нравится меня унижать, — неожиданно заорал непрошеный гость, — вы лучше поинтересуйтесь неким господином Фаунсом! Или мне следует называть его мистером Фаунсом? Да? Так мне его называть?

Несмотря на неприятную ситуацию, в которую она попала, Ильдирим невольно рассмеялась. В загадочном посетителе при всей его ярости было что-то комичное. Со своей бородкой клином, он был похож на яростного тролля, который шлепнулся в болото на задницу и теперь злился — да, точно: Румпелынтильцхен [6]. В ее квартире сидел Румпелыптильцхен.

Ратцер тоже захохотал козлиным смехом.

— Да, да, смейтесь. Наша обезьянья память позволяет нам смеяться! Я сказал: Фаунс, Ф-а-у-н-с. — Тут он замолк и уставился на прокуроршу пустыми глазами, похожими на синие горные озера. — Мы очень сильно удалились от точки Омеги, страшно удалились. Но, возможно, возле Сигмы и Тау уже возникли туманности… Теперь я могу просто и ясно заявить: я не имею ничего общего с этим Вилли в том, что могло бы заинтересовать силовые структуры. Но у меня есть кое-какое подозрение. Я могу о нем рассказать, и тогда все остальные мелочи прояснятся сами собой, но прежде о главном. Да, согласен, в моей учебе присутствовал небольшой обман, но все уже позади, давно позади. Итак, фрау прокурорша, что там с Вилли? Только давайте начистоту, иначе я вас обращу в христианскую веру!